Юбилей великой катастрофы

Сто лет назад, 6 марта (21 февраля по старому стилю) в Петрограде начались хлебные бунты

8 марта начали останавливаться петроградские предприятия. Произошли первые столкновения бастующих рабочих с войсками. 9 марта забастовка стала всеобщей, столкновения с войсками усилились. 12 марта на сторону восставших начали переходить отдельные воинские части. 13 марта к вечеру командующий Петроградским военным округом имел под своим началом чуть больше тысячи человек, сохранивших верность присяге. Остальной 160-тысячный гарнизон находился в состоянии мятежа. 15 марта император Николай II отрёкся от престола в пользу младшего брата Михаила. 16 марта Михаил отказался принимать престол до установления Учредительным собранием формы правления и новых основных законов России.

фото © РИА Новости. РИА Новости

С династией и с монархией было покончено, но революция только начиналась. Её разделение на две (буржуазная и социалистическая), принятое в советское время, является искусственным. На деле это был один процесс радикализации масс, характерный для любой другой революции. И в XVI веке в Голландии, и в XVII веке в Англии, и в XVIII веке во Франции, маятник резко шёл влево, к власти рвались, а иногда и приходили стихийные «утопические», ещё не «научные» коммунисты. Затем, после нескольких колебаний политического маятника, ситуация стабилизировалась и у власти утверждался нормальный, соответствующий уровню развития производственных отношений, буржуазный режим.

Причём на деле, революции длились значительно дольше, чем им отводят историки. Так, череда революций/реставраций в Англии закончилась только «Славной революцией» 1688 года, почти через полвека после начала потрясений. Великая Французская революция растянулась почти на сто лет. Стабильный буржуазный режим Третьей республики был установлен только после Франко-прусской войны, падения Наполеона III, после краткосрочного коммунистического эксперимента Парижской коммуны (формально с 1870, на деле с 1871 года).

Особенностью русской революции оказался затянувшийся левый эксперимент. В отличие от своих предшественников, большевикам удалось создать устойчивое государство. Но ради этого «строителям коммунизма» пришлось пожертвовать идеями Маркса.

Вопреки классику, утверждавшему, что по мере продвижения к коммунизму государство должно слабеть, осуществляя постепенный переход к прямому народовластию, в Советском Союзе роль государства во всех сферах была максимально усилена. Кроме того, была запрещена не просто политическая борьба (ликвидированы все партии, кроме правящей, в том числе и социалистические), но даже простая конкуренция идей в рамках существующей политической структуры. В ВКП(б)/КПСС были запрещены фракции, а уклонистов от линии партии подавляли всей мощью государственного аппарата (в том числе и при помощи уголовной репрессии).

Такая гипертрофированная роль государства, помноженная на гомерическую централизацию, позволила коммунистическому режиму в СССР продержаться более 70 лет. Более того, история Великой Отечественной войны убедительно засвидетельствовала, что в условиях острого военного кризиса такой режим может оказаться даже эффективнее государтвенной системы, организованной традиционным способом — на основе открытой политической конкуренции.

фото © РИА Новости. Евгений Халдей

Однако кризисы являются неприятными эксцессами, в ходе нормального течения политического процесса. Поэтому политическая структура, заточенная под кризис, оказывается неспособной существовать в нормальном режиме. Как только спал сталинский мобилизационный накал, завершилась борьба с внешними и внутренними врагами, военно-политическое положение СССР к средине 70-х годов стало неуязвимым для внешней агрессии — страна сразу начала тихо гнить и задыхаться именно из-за отсутствия политической конкуренции, которая, среди прочего, блокировала возможности для карьерного роста молодых политиков, консервируя знаменитое «геронтологическое» правление.

Идеологи перестройки, не понимая как функционирует механизм доставшейся им державы, попытались для начала легализовать политическую конкуренцию, которую затем предполагалось дополнить конкуренцией хозяйственных укладов, при абсолютном господстве социалистической собственности. Они не понимали одного (кстати этого не понимают и многие сегодняшние сторонники левой идеи) — СССР, как государство незавершённой, замершей в своей крайней левой точке революции, был жизнеспособен, только в том виде, в котором существовал.

Невозможность создания бесклассового государства на существовавшей производственной базе приводила к необходимости силового подавления классовых противоречий. Невозможность корректно описать на основе марксовых идей актуальное состояние советской экономики и общественной жизни приводило к необходимости запрета на идеологическую борьбу. Неспособность советской хозяйственной модели конкурировать с рыночной в условиях обычной, не мобилизационной, экономики, требовала запрета на существование альтернативных экономических укладов.

Как только эти запреты были сняты, советский монолит моментально потерял своё единство и развалился, как карточный домик. Политически, экономически и даже географически страна в начале 90-х вернулась к тому состоянию, в котором находилась в 1918-1920. Даже гражданские войны загрохотали в самых разных уголках её территории. Да и до сих пор идущий в России общественный спор между «красными» и «белыми» (в ходе которого потомки генералов и комиссаров поменялись местами) является отзвуком незаконченной революции.

фото © РИА Новости. Ю. Иванов

Только сейчас, через сто лет, Россия наконец выполняет программу буржуазной революции. Причём довольно быстро. По крайней мере, эпохи реставрации (Людовик XVIII) и господства олигархического финансового капитала (Луи-Филипп Орлеанский) Россия смогла проскочить уже к началу XXI века. В последние семнадцать лет в стране господствует молодой, энергичный, развивающийся промышленный капитализм, готовый перегрызть горло конкурентам в борьбе за доминирование на мировых рынках.

Россия, да, пожалуй ещё Казахстан — два осколка империи Романовых, в которых задачи поставленные в феврале 1917 года, хоть и с опозданием на сто лет, но в целом выполнены. Социальные потрясения в других постсоветских государствах, а также трудности, с которыми они встречаются на пути интеграции в Евразийский экономический союз (ЕАЭС) проистекают как раз из незавершённого характера задач буржуазной революции.

В основном это связано со слабой внутренней промышленной базой (либо отсутствовавшей изначально, либо уничтоженной уже в ходе правления новой элиты). В таких условиях преимущества получает торгово-финансовая компрадорская буржуазия (импортёры и банкиры, чей бизнес построен на внешних кредитах).

Поскольку интересы компрадорской буржуазии входят в объективное противоречие с интересами общества и государства, рост социального противостояния закономерен. Левые силы не способны использовать социальный конфликт для возвращения к власти по той же причине, по которой они эту власть потеряли. Для них и для их избирателя коммунистическое государство, это — нечто вроде Советского Союза, с его патернализмом, запретом на идеологическую борьбу, но без «отдельных недостатков». Но такое государство сейчас невозможно создать просто потому, что большая часть общества имеет иные ценностные ориентации. Люди не против социальной справедливости, но не желают платить за неё свободой мысли, совести, слова и передвижения. А по-другому СССР существовать не может.

Поэтому везде на национальных окраинах бывшей империи, альтернативой компрадорскому проекту становится право-националистический, скатывающийся в нацизм (а в более отсталых регионах в трайбализм) проект.
До логического завершения этот проект доведён на Украине. Там была сделана попытка построения националистического государства по лекалам коммунистического СССР.

фото © РИА Новости. Игорь Чекачков

Националисты запрещают коммунистов «потому, что в СССР всех запрещали коммунисты». Националисты требуют репрессий СБУ по отношению в идеологически чуждым элементам, поскольку «в СССР такие репрессии проводило КГБ». Националисты ввели термин «украинофоб» — кальку с термина «антисоветчик». В обоих случаях человеку в вину вменяется образ мыслей, а не конкретные действия.

Даже система власти у националистов построена как в СССР. Кабмин — бывший Совмин, Рада так и осталась Радой, есть местные советы, которые ничего не решают. А на место ЦК КПУ пришла администрация президента и подчинённая ей структура областных и районных государственных администраций, которые даже сидят в бывших зданиях ЦК, обкомов и райкомов соответственно. Точно так же, как в СССР, вся эта структура стремится к максимальному идеологическому единству и централизации. Собственно, она по-другому действовать и не может. Только вместо идей коммунизма теперь на знамёнах идеи национализма.

И результат тот же. Чем сильнее централизация, чем мощнее государственное идеологическое давление, тем слабее в реальности государственная власть, тем катастрофичнее состояние экономики и тем острее социальный кризис.

И так же, как «прорабы перестройки» пытались преодолеть кризис в СССР под лозунгом «больше социализма», националисты требуют «больше национализма»! И их государство так же быстро разрушается, а внутренняя борьба между вчерашними единомышленниками так же быстро нарастает.

Историю нельзя обмануть. Можно затормозить на какой-то период необходимые политические изменения, но с тем большим грохотом обвалится потом отжившая структура. Если система организации государственности в СССР отжила своё и перестала соответствовать реальности уже к 80-м годам прошлого века, то попытка законсервировать эту систему на Украине (заменив только идеологию коммунизма на национализм) тем более обречена на провал.

Все, даже самые экономически, политически и социально отсталые постсоветские государства, с разной степенью успеха ищут свой путь решения проблем, поставленных, но не решённых, в марте 1917 года. И только Украина намертво застыла в постоктябрьском времени.

Ростислав Ищенко