После нескольких дней крепких морозов пришла оттепель.
С перерывами слабо вьюжило пару дней, а потом тихо и медленно пошёл снег.
Они проснулись одновременно рано утром, как по будильнику. Сразу, нежно и долго ласкали друг друга кончиками пальцев. Спустя время, обнявшись, в белых махровых халатах как два белых медвежонка, непрерывно и молча, смотрели в окно, как падает снег, покрывая пока ещё пустующую площадь перед их отелем…
Облепленный тонкой снежной пеленой, он зашёл в свою любимую кафешку, где ещё в студенчестве играл в ВИА. Придвинул столик вплотную к окну, чтобы никто больше не сел, и рассеянно смотрел на медленно падающие хлопья снега, подсвеченные радугой мельтешащей рекламы, вспоминая только что прошедшие три дня.
- Разрешите? – он вздрогнул от неожиданного вопроса, хлестанувшего его, как мягкая тонкая плеть.
"Мест, что ли свободных нет?» - раздражённая мысль, словно пинцет занозу, выдернула его из созерцания цветного падающего снега и обволакивающего одиночества.
Вечер слабыми фиолетовыми чернилами начал разливать уличные тени.
« Засиделся я…» - с усталостью подумал он.
- Разрешите? – настойчиво повторил наливающейся сталью нежный голосок, - долго мне еще так стоять?
Он поднял голову и увидел длинноногую, изящную девушку в светло-коричневом коротком платье крупной вязки в косу, едва прикрывающим её бёдра, с белым шарфиком вокруг шеи и в туфельках на высоченных каблуках. Её громадные глаза пылали нетерпеливостью.
«Принесла тебя нелёгкая. И почему не босиком? Погода подходящая…» - его раздражение нарастало. Уходить ему не хотелось, как и не хотелось никакого соседства за столиком.
- Да, да, конечно же! Извините...
Он встал и аккуратно развернул столик от окна. Посуда тут же проявила своё недовольство тихим звоном.
"Почему бы и нет…" - подумал он и пододвинул ей гнутый арт-стул.
- Это вы меня извините. У меня перерыв перед дефиле, а свободно только за вашим столиком. И это тоже мое любимое место, – она пристально и пытливо взглянула на него.
«И откуда её ветром принесло?» - дежурная улыбка не получилась, она скисла в невольную ухмылку, побежавшую по его лицу. Раздражение пошло волной внутри его, и он внезапно вспомнил, что кафе соединялось с популярным домом моды, в котором часто проходили показы и всяческие увеселительные феерии.
Подошёл официант, принял у неё заказ.
- И о чём вы так упорно думали, если не секрет? Я наблюдала! – её шёлковый взгляд тёмных маслянистых глаз заполз в него тугой витой шероховатой верёвкой и стал медленно душить.
« Бесцеремонная и нетерпеливая…, много себе позволяет, пустышка гламурная...» - равнодушно подумал он, с наслаждением отдаваясь удушению.
- А вам, не всё ли равно?
- Нет. Не всё равно. О пустом так не думают.
- О любви. О настоящей взаимной любви. Без условностей, обязательств и какой-либо выгоды. О любви как о чувстве, соединяющем духовные миры двух людей, когда твоя любимая женщина есть продолжение тебя, а ты есть её продолжение. О любви, как о даре, о божественном чувстве, как не проходящем празднике. Помните о «праздике, который всегда с тобой» – он посмотрел сквозь её взгляд в окно, за которым падал снег, и вдруг безразлично подумал о том, что, скорее всего не из одного десятка мужских тел разного модельного ранга строились ступеньки к подиуму для этой красавицы.
- Вы, верно, начитались на досуге порнолюбовной бульварщины, вот вас и повернуло на такие мысли – её глаза смеялись.
От её слов и он тихо рассмеялся и, выдерживая паузу для ответа, проткнул зубочисткой кусочек перца из своего греческого салата, который он всегда ел так, кусочек за кусочком, зубочисткой.
«Прямолинейная до возбуждения…» - отметил он про себя и почувствовал, как внезапно внизу живота стали тесными брюки.
- Я думаю именно о такой любви, – он посмотрел в самого себя. В груди его медленно начал разгораться огненный, лохматый ком и брюки перестали жать.
За окном в переливающейся радуге непрерывной пеленой продолжал падать снег…
- … о моей любви… – прошептал он едва слышно, скорее не ей, а самому себе и огненный ком поглотил его всего.
Верёвки её взгляда перегорели, и ему стало свободно, легко и просторно.
«Твоя-то любовь определяется кошельком бой-френда..., или ведущего модельера…» - опять лениво отметил он мелькнувшее в уме расхожее мнение об этих длинноногих существах из дома моделей.
Вышептанное им «…о моей любви…» непонятным ему образом преобразило длинноногую. Словно в одной этой короткой фразе она вмиг прочла всю их историю необычной и невероятной любви. Она ему вдруг показалась такой домашней и уютной, что он сам опешил от своего состояния неожиданного доверия к этой незнакомой девушке.
Она тоже почувствовала это. Глаза её увлажнились, она вся подалась к нему и, сжав его руку своими ухоженными пальчиками, не отпуская, тоже прошептала:
– Расскажи... Пожалуйста, расскажи.
От её «ты», от тепла её руки, от облака её запаха его вновь охватило ошеломляющее возбуждение. Из её глаз теперь плавно вынырнули два мягких, влажных удава, и сладкое удушение охватило его вновь. Одежда превратилась в тесный панцирь, и острое желание обладать ею здесь и сейчас неистово запросилось наружу…
«…опрокинуть на стол за волосы… не задрать, а просто чуть сдвинуть платье на бёдра… обнажить такую роскошную попку… и кончить всё за секунду-две… а там пускай хоть распнут, линчуют, четвертуют… умру с блаженством… и без сожаления…» - технология обладания длинноногой каруселью завертелась у него в голове и тонкой плёнкой охватило всё тело противная испарина, которую он так не любил…. Голова опьяняюще легко закружилась, внизу, до боли, пульсировало напряжённое сладострастие…
- Ну что я тебе расскажу?- он незаметным движением обтёр свою влажную ладонь о рукав пиджака и накрыл ею её пальцы, цепко сжимающие его другую руку.
Самообладание, затоптанное быком похоти, очнулось, отряхнулось и, взяв его за шиворот, отвесило ему увесистую пощечину. Ему стало холодно.
Цветная кисея падающего снега за окном плавно извивалась от порывов слабого вечернего ветра…
- Всё, что можешь. Мне интересно, правда. Ведь тебе есть, что рассказать?
«И даже про то, как мы оригинальничаем на белых простынях…» - усмехнулся он про себя.
На неё он не смотрел.
Удавы уползли.
- Как-нибудь в другой раз, под такой же падающий снег, – неуверенно и осторожно сказал он.
Его пальцы машинально стали гладить её руку и жалость к ней острой иглой медленно входила в него.
«В то, с чего всё у нас началось, она не поверит, никогда не поверит. А верю ли в это я сам теперь?».
Длинноногая вдруг стала малозначащим фоном, а он самозабвенно опрокинулся в свою память, но её голос вновь выдернул его в действительность шумящего, уже ночного кафе.
- Ну же... Расскажи... Я прошу тебя... У меня совсем уже нет времени…– она капризничала как девчонка.
Он взял её ладошку в свои ладони, и она там притихла, иногда вздрагивая как испуганный птенец.
- Рассказать о том, как мы раз в месяц, не смотря ни на что, снимаем один и тот же номер, в одном и том же отеле на три дня и не вылезаем все это время из кровати? Исчезаем из этого скучного и никчёмного мира, – начал он тихо, говоря непонятно кому, то ли ей, то ли себе, то ли в пустоту.
И только он это сказал, как её испуганный птенец-ладошка выпорхнул из его ладоней, подлетел к её губам, что бы поймать её безудержный смех, разноцветными бусинками запрыгавший по всему кафе.
От её смеха ему почему-то стало по-весеннему весело.
А за окном валил мокрый снег….
- И это ты называешь настоящей взаимной любовью? – дрожащие слова перемешивались с бусинками её смеха, но и он ничего уже не слышал. Сам вдруг зашелся до слёз в истерическом смехе….
- Ну что? Ну что ты хочешь услышать? Тебе же всё уже знакомо… – его слова тонули в его и её смехе.
Успокоившись, она продолжила:
- А ты вспомни про самое-самое необычное в вашей любви. Понимаешь, самое необычное и непонятное. То, чего у тебя раньше не было. То, чего у других и быть не может, – она на миг задумалась, – не может быть в обычной, плотской любви. Ну что ты на меня так смотришь? Не может быть в обычном «трахе»!".
«Интересно, как бы она отреагировала, если бы я рассказал ей о том, как мы после любви читаем и обсуждаем Генона или Рериха?».
Смеяться ему больше не хотелось и непонятно почему все три дня вдруг скукожились у него в памяти, став почти никчёмными и малозначащими.
Он пожал плечами и посмотрел в окно, словно на колеблющейся радужной пелене падающего снега можно было прочитать ответ на её вопрос. Он и не почувствовал, как его ладони в её ладонях превратились в умирающих птенцов.
- Ну же, вспоминай, ты ведь должен это знать, – её ладошки нежно гладили крылья-пальцы его птенцов, но те не подавали признаков жизни. Удавы уползли в бездну её глаз, и ему захотелось вечно летать в этой бездне.
- Вспомнить? Разве я могу забыть? – он усмехнулся и уныло посмотрел в уже ставшее надоедать окно с падающим холодным снегом.
Там ничего не изменилось, снег по-прежнему падал колеблющейся, рвущейся под ветром пеленой.
- Как и все, мы, первое время, как только рассеивалось головокружение, поочерёдно бегали в душ смыть с себя испарину любви – он усмехнулся и удивился своему откровенному медленному, с неожиданно возникшей хрипотцой голосу.
- Однажды, близость продолжалась долго, очень долго и мы после неё обессилели настолько, что у нас только и хватило сил лежать бок о бок и ласкать друг друга кончиками пальцев, она вдруг спросила, что я чувствую – он плавно высвободил свои руки из её ладошек, взял блюдечко и отхлебнул из чашечки остывающий кофе.
- Негу, блаженство, твою любовь, отвечал я ей, сердцевину нашего наслаждения…, а что я ещё должен был чувствовать? Ты чувствуешь, продолжала она, какой необычный запах возник от нашей близости, это не мой и не твой запахи, это наш общий запах. Раньше мы его не дожидались и смывали – он говорил увереннее, но осторожно, в голосе появилась дрожь. Чашечка с кофе с позвякивающей ложечкой выписывала на блюдечке замысловатые траектории. Он внезапно передёрнулся от возникшей внутри его судороги, прошедшей от пят до макушки.
Длинноногая никак не реагировала, но глаза её стали наливаться взъерошенной, гудящей темнотой и ему уже не хотелось летать в их бездне.
- Запах действительно был необычный. Он обволакивал нас мягким облаком, проникал в нас, вытесняя весь остальной мир. Мы его переставали чувствовать и замечать, превращаясь в детей, в счастливых бесполых детей, отрешённых от всех земных печалей и проблем – говоря, он делал вид, что смотрит на падающий снег, но краем глаза увидел вылезающую на её сумасшедшие губы ядовитую усмешку и ему стало зябко, словно он шёл босиком по зарослям речной стелющейся ежевики.
- Фантазер-любовник! Какой же ты складный фантазёр! Я тоже нафантазировала себе такую же вот идеальную любовь. А мой любимый меня предал, в таком же отеле, в нашим с ним номере, на той же кровати, где я его сначала любила, а потом он предавал меня с другой – в её голосе засверкали сюрекены.
"Понюхала бы ты его без парфюма, глядишь и отвратило бы сразу",- от бесполезности сказанного сокровенного ему стало не по себе, словно его раздели посреди толпы и молча, в слепую, начали ощупывать ледяными, липкими пальцами.
Она вдруг привстала и кому-то помахала рукой:- Иду!
- Всё. Мне пора. Дай ручку, – резко сказала она, и порыв ветра ударил в болтающуюся жесть, – давай же, скорее, ну!
Он суетливо, как пику, сунул ей выдернутую из внутреннего кармана ручку. Она на салфетке крупно написала ряд цифр и имя.
- Вот. Звони. Не исчезай только, – она плавно встала, небрежно и спокойно одёрнула платье, задравшееся до неприличного уровня, поправила шарф.
«Да, она сожжёт в постели, а пепел запьёт чашкой кофе или бокалом мартини…» - руки у него опять стали противно-влажными от испарины.
Он смотрел на неё снизу вверх, и ему стало казаться, что он спит.
Внезапно она пододвинула свой стул к нему, присела, и аромат её разгорячённого тела тёплой волной ударил по его сознанию.
- А ты и она разве не изменяли друг другу, там, за стенами вашего отеля, между вашими очередными встречами? – её губы перед его глазами выплюнули заряд ледяного града, который вмиг разогнал тепло от её запаха.
Он не знал что ответить.
- А твой запах действительно необычный и странный. И сильно возбуждает. Запах ржаной соломы в жаркий летний полдень – она слегка отстранилась от него и кокетливо склонила свою головку с гладко зачёсанными волосами.
- А тебе и мой запах очень понравился, заметно понравился, - она манерно щелкнула его по руке и, встав, пошла к выходу.
«Сказала бы ты это моей жене, которой я стал ужасно неприятен своим новым запахом, осознать который она не в состоянии. Я изменился! Биологически! Самка почуяла чужого самца, ненужного ей. Так-то вот…».
Он смотрел ей вслед и видел, как естественно ожила её попка на высоких ногах, которую он так неистово хотел, словно дразня его….
Дверь давно уже закрылась за ней, а он безотчётно всё смотрел и смотрел в пространство, ставшее пустым и пресным...
На большой, квадратной тарелке-салатнице с прихотливо вывернутыми туда-сюда краями с сиреневыми пятнами сиротливо дожидались своего конца шесть зелёных крупных маслин в каплях оливкового масла, словно вспотели перед смертью разжёвыванием.
Он всегда оставлял на закуску маслины, протыкая их резко, с одного удара зубочисткой и ел медленно, тщательно смакуя.
Он по привычке сильно ткнул одну из маслин, но она, скользнув по тарелке, спасаясь, выпрыгнула под соседний столик.
Его руки дрожали.
Тогда он стал плавно и медленно вертикально втыкать зубочистку в зелёные тела маслин и, отправляя их в рот, раскусывал, и тут же торопливо глотал, словно ел ворованное.
Собрав капельки масла и штрихи зелени хлебной корочкой, очистил блюдо. Запил всё остатками холодного кофе, превратившегося в коричневую бурду. Встал. Достал бумажник и долго вчитывался в цифры и имя на салфетке, вертя её то так, то эдак. Затем сложил её и сунул в бумажник. Постоял, подумав о чём-то. Опять достал бумажник, вынул салфетку и проколол ее зубочисткой, как когда-то делал парус на игрушечном кораблике….
К своему салату длинноногая так и не притронулась...
Он вышел из кафе под снег с неизъяснимым наслаждением. Стал под жёлтый фонарь, задрал голову, и мокрые снежные хлопья с прохладной нежность ласкали его пылающее лицо, оставаясь на нём каплями теплеющей влаги.
Сноп мощного света вскользь ослепил его. Громадный джип, похожий скорее на бронетранспортёр, не хватало станкового пулемёта в турелях на крыше, подкатил к фонарю.
Дверь джипа, всю поверхность которой занимал громадный цветок сизо-фиолетового дедовника с гигантскими зелёными колючками, открылась, и тонкотелая, высокая блондинка-андрогин с короткой стрижкой в норковой шубке выскочила под падающий снег, осторожно ступив в серую снежную кашу….
- Что тебе ещё купить, милый – пролепетала она и как-то виновато оглянулась внутрь джипа, запахивая шубку почти на голом тельце.
- Ещё пару заливных, лучше с сердцем – раздался басовитый голос – И сок персиковый не забудь, а то, как всегда получится….
Из джипа упругой стереоволной, ошеломляющей сознание, полилась музыка. Он оцепенел, и у него заколотилось сердце так, что ему показалось, что оно сейчас выпрыгнет из его груди под падающий белый снег кроваво-красной лягушкой, и зашлёпает, оставляя размытые розовые следы…
Сальваторе Адамо пел про падающий снег….
Только таджикам в оранжевых куртках, сбившихся кучей под навесом остановки и молча смотревших помертвевшими глазами на толстеющее снежное покрывало, облитое жёлтым светом уличных фонарей, не было никакого дела ни до длинноногих красавиц, ни до истинной Любви, ни до зелёных маслин в испарине собственного масла, ни до Сальваторе Адамо – им предстояла тяжелейшая, изматывающая все силы, бессонная и голодная ночь, и вероятнее всего, и весь такой же следующий день…
А снег продолжал падать...
Оценили 12 человек
21 кармы