Протоиерей Андрей Ткачёв: "Монашество – это индикатор здоровья Церкви Христовой и мира. Если монашество умрет, умрем и мы..."

И я бы хотел вам сказать пару слов о монашестве. Монашество – это индикатор здоровья Церкви Христовой и мира. Старцы говорили: «В конец времен будет в миру, как в аду, а в монастыре – как в миру». Но, если у вас есть глаза в голове вашей (а Соломон говорил – «у мудрого глаза в голове его» (Еккл.2,14), то вы можете понимать, что мир проникает в монастыри – со всеми компьютерами, машинами, паломниками, женщинами – в мужских монастырях, мужчинами – в женских монастырях... И – так далее. Мир вторгается в монастырскую жизнь, а это значит, что в миру мы уже живем, как в аду. И это никакой не секрет для тех, у кого глаза его в голове его... Парадокс такой – мы ищем там спасения, но вносим туда свои страсти. В принципе, убиваем монастыри, всей ...вот ...этой вот... Назовите это как хотите – у нас богатый словарный запас, богатый язык...

Иоанн Лествичник написал книгу, от которой и получил свое имя. Он – Иоанн – игумен монастыря горы Синайской. Книга называется «Лествица». В ней тридцать глав. По числу лет Христа Спасителя до Его выхода на проповедь. 

Это, так называемая, – «Библия монашествующих». Никто из нас не обязан ее прочитывать. По крайней мере – до конца. Есть выборочные цитаты из нее. Иоанн Лествичник был чрезвычайно тонкий и глубокий человек. В его книге есть такие вещи, которые всем полезны. Но – повторяю – это Библия монашествующих. 

Вообще – слово «Библия» иногда используется в таком расхожем смысле. Например – «Вот эта книга поварского искусства – это библия поварского искусства» – такое можно услышать. Или – «Вот эта книга, рассказывающая о семейной жизни, – это библия семейного счастья». В таком духе. Пошлятина, конечно, такие выражения. Но, тем не менее, есть такое выражение – «Библия монашеской жизни» – книга Святого Иоанна.

Повторяю – я не уверен, что нам нужно всем ее прочесть. Познакомиться, как-то где-то полистать – да. Первая глава называется – «Об отречении от мира». А поскольку мы в миру остаемся – какой нам смысл читать дальше? На первой главе уже – «стоп-машина». Мы не отрекаемся от мира. Мы живем в миру. Но полистать ее стоит. Там много полезных слов для простых людей.

И я бы хотел вам сказать пару слов о монашестве. Монашество – это индикатор здоровья Церкви Христовой и мира. Старцы говорили: «В конец времен будет в миру, как в аду, а в монастыре – как в миру». Но, если у вас есть глаза в голове вашей (а Соломон говорил – «у мудрого глаза в голове его» (Еккл.2,14), то вы можете понимать, что мир проникает в монастыри – со всеми компьютерами, машинами, паломниками, женщинами – в мужских монастырях, мужчинами – в женских монастырях... И – так далее. 

Мир вторгается в монастырскую жизнь, а это значит, что в миру мы уже живем, как в аду. И это никакой не секрет для тех, у кого глаза его в голове его. 

Так вот – я бы хотел вам несколько слов об этом сказать. Хотя, вроде, – Что нам монахи? Мы же не монахи. Но, во-первых, лучшие люди из нашей истории – это были монахи. Те, которые вдохновляли, вразумляли, спасали, молились; те, которые тянули за собой, – это монахи. 

Вот Сергий Радонежский тянет за собой всю русскую историю с четырнадцатого века по двадцать первый век. Спасение Москвы от литовцев и поляков было делом практически одного Сергия. Все остальное было – «прилагательное», Сергий – «существительное». 

Серафим Преподобный – это какое-то удивительное явление русской истории. Он в тишине лесной жил в самые жуткие годы нашей истории. Одни – воевали, другие – спорили, третьи – что-то там изобретали. А он молился и боролся с бесами. Вымаливал милость в роды родов для наших людей. Он – светлое солнце нашей истории. 

Лучшие люди – это монахи. Исходя из этого, наш народ благочестивый тянется к монастырям. Как собака нюхом ищет нужную траву, чтобы вылечиться, так наши люди, сами не понимая – почему, – к монастырям тянутся. К этой красоте. К этому длинному богослужению. К этой «неотмирности». Этим, – с одной стороны, ищут для себя спасения, а с другой, – заносят в монастырь ненужную суету. 

Парадокс такой – мы ищем там спасения, но вносим туда свои страсти. В принципе, убиваем монастыри, всей ...вот ...этой вот... Назовите это как хотите – у нас богатый словарный запас, богатый язык.

Поэтому мирянин должен любить монастыри. Но он должен любить монастырь не как «лопух», который «раззявил варежку» и ходит, по сторонам смотрит. Он должен прийти туда поработать, помолчать, помолиться. Пожить там. Принести в монастырь свои руки, свои ноги, свою голову. Свои деньги – если хотите. Но деньги – это последнее дело. Свою молитву. Он должен приобщаться к монастырской жизни.

 Это полезно каждому человеку. Нашему простому русскому православному человеку полезно пожить в монастыре хотя бы день. Чтобы – переночевать. А не так – заскочил и выскочил. Как приходят в храм «пришельцы» и «ушельцы». Нет, чтобы зашел и остался. Побыл там. Сказал: «Можно я у вас поработаю?» (Не – поживу, поглазею, пофотографирую). 

«Можно я поработаю у вас? – А где ты хочешь поработать? – Мне все равно. А крышу перекрывать будешь? – Буду. – А нужник почистишь? – Почищу. – А траншею под кабель покопаешь? – Покопаю. – Ну давай, оставайся».

Кто из вас был в монастырях день-два-три...недельку; кто ел монастырскую кашу; кто был на монастырском правиле; кто вставал полпятого утра; кто стоял на этих правилах; тот, возвращаясь в мир, знает, что такое монастырь, что такое монашество. 

За счастье мирянину, чтобы его пустили на монастырскую кухню помыть посуду. Это – счастье. Если какой-нибудь министр придет (или архикапиталист) и скажет: «А можно я вам денег дам?» А ему: «А можно ты тут сейчас снимешь пиджачок свой (за семьсот долларов) и нам посудку помоешь?» Он: «Что?? Я???» Ему: «Ну иди, Вася. Мы не из всяких рук берем».

Я сейчас не фантазирую. Я конкретные примеры имею. Таких примеров, конечно, не много. Мы все – падшие люди. Люди, которые боятся власти и любят деньги. 

Когда какой-нибудь «жирный кот с большими деньгами» приходит к нам, мы сразу: «Чего изволите?» Но есть случаи, когда жирный кот с большими деньгами приходит в святое место. Типа: «Я вам сейчас дам...помолитесь за меня». А ему: «Да ты забери себе. Хочешь помочь нам? Тут надо хлев почистить. – Что? Я?? Хлев??? – Ну и иди отсюда».

 И люди, может быть, впервые в жизни понимают, что деньги – это мусор, вообще-то. Просто – макулатура. Есть ценности выше. Это Христос и люди, которые служат Богу. Нам с вами за счастье – где-нибудь пол в храме помыть. В мирском храме. А в монастырском – подавно. Пожить в монастыре денек, пожить другой. 

Раньше было так... Я не могу этого помнить – я тогда не жил, – но я помню старых священников, которые знали, как было до революции, и они мне рассказывали (мне было интересно – я был жадный к таким вещам и спрашивал: «Как?»); они рассказывали: «Нас отцы отдавали в монастыри на летние каникулы. () Мы там жили как простые послушники». 

Все там меняется в голове. Все. Отношение к женщине меняется. Отношение к хлебу меняется. Отношение к подушке меняется. Люди вечно не выспавшиеся. Длинные службы. Появляется совершенно другое отношение к жизни. 

Этот союз монастыря и мира – совершенно важный. Только бы не мешали монахам спасаться. Только бы мы не лезли, куда нас не просят.

 Бывают такие монастыри, в которых монахи и не работают совсем. На кухне какие-то киргизки кашеварят. А в храме какие-то таджички убирают. Кошмар какой-то! Я смотрю и удивляюсь. 

Мы однажды в Киеве хотели снимать кино про монахов. Я у одного игумена спрашиваю: «Можешь мне найти монахов, которые пилят дрова, красят стены, доят козу?» Он: «Нет. Наши монахи благоговейно возглашают и умиленно предстоят. А всю остальную черную работу делают наемные рабочие». 

Это и есть смерть монашества. Если монашество умрет, умрем и мы. Потому что мы с вами – мухи на стекле. Мы вообще ничего не можем. 

Должны быть люди, которые сильнее нас. Наш народ – монахолюбивый. Нам нужен как раз Иоанн Лествичник, Серафим Саровский и все остальные. 

Но наш народ на Афон ездил. Ездил, ездил и – доездился. Завезли туда пару миллиардов долларов. А толку никакого. Только раскормили афонских монахов, развратили их добавочно. И без нас они развращенные, так и мы еще добавили. Нет, чтобы своим помочь, мы на Афон пихали. ()

Это плохо все. Нужно, чтобы все было настоящее. Чтобы женщина была настоящая. Чтобы мужик был настоящий. Чтобы начальник был настоящий. Чтобы доктор был настоящий. Чтобы поп был настоящий. Чтобы монах был настоящий. И тогда – все хорошо. 

А сейчас одни симулянты. Обманки. В телевизоре картинки показывают, и мы верим не тому, что есть, а то, что показывают.

Недавно на одной встрече дедушка спрашивает: «Скажите пожалуйста раньше на Руси старались перед смертью подстричься в монахи. А сейчас такое возможно?» 

Я удивился этому вопросу. Вообще, это было бы прекрасно. Как идеал. Живешь. Живешь. Потом думаешь: «Дети взрослые. Внуки бегают. Может быть я монахи пойду?» 

Но не тогда, когда ты уже под себя ходишь, чтобы монахи за тобой ухаживали. Нет. Когда ты еще можешь на клиросе попеть, псалтирь почитать, поработать на огороде. Вот тогда, когда у тебя еще работают руки, ноги, голова. Вот тогда. Ты уже не нужен никому. У детей своя жизнь. Почему бы нам не уходить в монахи? Иметь такую цель. У нас не получится, скорее всего. Но цель такую иметь можем? 

Это же составная часть национальной идеи. Вырасти детей, оставь им все, что есть и иди в монастырь. Работай там до смерти. И – радуйся.

Монастырь – это прекрасно. В юности прекрасно побыть в монастыре день-два. Неделю. Чтобы вообще знать, что это такое. Как монахи живут. Что они едят. Как они спят. Сколько. О чем они говорят. И так далее. Вообще – это космос.

А в старости уйти. Это очень красиво. Это нормально.

Когда мы их развращаем, они – «Бродилова Пустынь», «Шаталов Монастырь». За стенами им не сидится. Ездят по миру. Рассказывают, как жить. 

Монах должен в келье сидеть. Келья – это для монаха как вода – для рыбы. Если выходит из кельи часто монах – считай, что рыба сдохла. Это уже не монах. Он должен в келье сидеть. Мы и видеть его не должны. Он там молится, и Бог его слушает. Сидит себе – с Богом разговаривает. 

И пока есть такие люди, мир будет стоять. А если так как оно сейчас движется к чему (мы – церковные люди и знаем и себя, и других), это – не правильно. Нам нужно и детей наших в монастырьки «подгребать» на каникулы. 

Не в Англию, не в Америку, не на Мальдивы, а – в монастырек на недельку. Слабо? На кухоньку поставить? Или на коровник? Или в огород? Класс! А на старости хорошо бы нам поумирать всем в постриге. А почему бы и нет? Что мешает? Прекрасная идея!

Вот вам и Иоанн Лествичник. Все остальное – фантазии. Если мы сейчас начнем читать Иоанна Лествичника и все исполнять – у нас получится шизофрения какая-то. 

Даже не дергайтесь. Почитать – можно, исполнить – невозможно. Нам – нельзя. Монахам – можно. Им не только можно, им – нужно исполнять. А нам – невозможно. Мы в миру живем. Мы – дохляки. Мы – рахиты. Мы – духовные рахиты. Нам нельзя брать на себя большие тяжести. Но мы должны знать об этом всем ()

А на старости – в монастырь. Посмотрите, красота какая! Какие цели могут в жизни появиться в православного человека. Никто об этом не знает, кроме верующих людей. Поэтому все с ума сходят кроме верующих людей. 

Мы тоже сходим. Потому что мы маловерующие люди. Если бы мы были верующие люди, мы бы не сходили с ума. Надо быть настоящим верующим и тогда исцелится весь человек. Как говорит Евангелие: «Весь человек исцелится» 

andreytkachev_official