Не узнать в улыбающемся новобранце на фотографии всеобщего любимца — добродушного Юрия Никулина просто невозможно. Таким он был осенью 1939 года.
Впереди — почти 8 лет службы, звание старшего сержанта, и две войны –Финская и Великая Отечественная.
Однажды он обмолвится об этом в "Бриллиантовой руке", но фраза недотепы Горбункова о том, что он с войны не держал оружия так органично впишется в диалог, что зритель даже не придаст ей особого значения.
Но давайте по порядку.
Все началось с "хвостов" в выпускном, 10 классе.
Имея задолженности по ненавистному черчению, Юрий смог получить аттестат зрелости лишь в конце лета 1939 года.
А уже 1 сентября Верховным Советом СССР был принят закон "О всеобщей воинской обязанности", и 18 ноября 1939 года он был призван в РККА, и направлен для прохождения службы в 115 зенитный артиллерийский полк.
Для однополчан нескладный паренек зачастую был объектом насмешек.
Ко мне поначалу относились с иронией. Больше всего доставалось во время строевой подготовки. Когда я маршировал, все со смеху покатывались. На моей нескладной фигуре шинель висела нелепо, сапоги смешно болтались на тонких ногах. Когда первый раз пошли всей батареей в баню, я разделся — и все начали хохотать. Худой, длинный и сутулый. Но я нисколько не обижался. Про себя я злился, но в то же время смеялся вместе со всеми. Что меня и спасало от дальнейших насмешек.
Зато ему много писали из дому — отец с матерью, тетки, друзья и даже соседи, а еще он убедительно победил в дуэли по количеству рассказанных анекдотов, продолжавшуюся до 4 утра, по итогам которой он стал обладателем 10 пачек папирос и признание его таланта сослуживцами.
А в конце осени 1939 началась Финская. Его шестая батарея, несмотря на массовые заявления солдат о направлении на передовую, продолжала нести службу на подступах к Ленинграду.
Вместе с движущимися на север войсками, к передовой направлялись и посты наблюдения, в которые назначался и Юрий. Он был огорчен тем, что так и не смог принять непосредственного участия в боях, зато остался цел — лишь сильно обморозил ноги при оборудовании линии связи.
С окончанием финской кампании, батарея продолжила нести свою службу в обычном режиме, и в 1941 году Юрий стал готовиться к долгожданной демобилизации.
О начале войны он узнал находясь в самовольной отлучке — получив денежное обеспечение, и взяв бидончик, отправился с товарищем за пивом. И тут к ним подбежали женщины, задавая вопросы о нападении Германии. Бросились обратно, и вовремя — вскоре пришлось вести огонь по бомбардировщикам, пытавшимся минировать Финский залив.
Так началась для него эта долгая война, с ее бесконечными дорогами, госпиталями, контузией, ушедшими друзьями.
"Почти семь лет я не снимал с себя гимнастерку, сапоги и солдатскую шинель. И об этих годах собираюсь рассказать. О моей действительной службе в армии, о двух войнах, которые пришлось пережить. В армии я прошел суровую жизненную школу, узнал немало людей, научился сходиться с ними, что впоследствии помогло в работе, в жизни. Ну а военная "карьера" моя за семь долгих лет — от рядового до старшего сержанта, - так начинает свой рассказ Юрий Владимирович, призванный в армию в 1939 году, как и все его ровесники. Любопытная деталь времени: по рассказам живших тогда людей, многие родители старались при регистрации записать сыновей годом младше, чтобы к армии молодой человек мог лучше окрепнуть. Так или иначе, служить новобранца Никулина определили во второй дивизион 115-го зенитного артиллерийского полка, шестую батарею, стоявшую около Сестрорецка, известного своим оружейным заводом. Здесь он и встретил свою первую войну: грянула финская кампания. И с продвижением войск на север на передовой пост отправили зенитчиков.
Везло? Безусловно.
Заехали впятером в деревню, занятую противником. Немцы приняли их за своих, ну еще бы, кто же так нагло будет себя вести, не догадываясь, что они просто ошиблись. Улепетывали оттуда по полю уже на своих двоих, бросив грузовик, с винтовками, оставшимися в заваленном имуществом связи кузове. Достать их было просто невозможно, да и времени не было.
Балагурил? Конечно же!
Однажды, для того, чтоб подшутить над поваром, нарядился в немецкую шинель, каску, прихватил немецкое оружие, и нацепил немецкие очки. Выглянув из кустов, поприветствовал его: "Ку–ку". Повара искали целый день.
Летом 1943 года, успев полежать в госпитале после воспаления легких и контузии, Никулин стал старшим сержантом, помощником командира взвода. 12 августа 1943 года на батарее в торжественной обстановке были вручены медали "За оборону Ленинграда". Там же, в обороне он встретил знаменитого Усова, носившего звание капитана. До войны Усов был судьей Всесоюзной категории по футболу. Небольшого роста, толстенький, с виду даже несколько комичный, он среди болельщиков футбола считался самым справедливым судьей. Про него рассказывали интересную историю, как блокадной зимой разведчики пошли за "языком", но все пошло не так, как надо. Очнулся Усов в землянке, на стене плакат с изображением футболиста с мячом, и на плакате надпись не по-русски. Кругом тихо. Голова у него перевязана. Тут входит обер-лейтенант и спрашивает:
— Ну как вы себя чувствуете? Ты меня помнишь?
— Нет, - отвечает Усов.
Тогда обер-лейтенант на ломаном русском языке начал рассказывать, что с Усовым он встречался в Германии, на международном матче, где тот судил игру. Немец тоже был футбольным судьей. И Усов вспомнил, что действительно они встречались в начале тридцатых годов, вместе проводили вечера, обменялись адресами, обещали друг другу писать. И вот Усов попал к нему в плен. Немецкий офицер его покормил и предложил остаться. Уедешь, мол, в Дрезден, поживешь у моей родни, а после войны вернешься домой. А пока покажи, где у вас штаб, где склады с боеприпасами, где батареи. Ну, сам, мол, знаешь. Утром вышли на передовую, к стереотрубе, и тут Усов, улучив момент, рванул что есть духу к своим. Только в плечо и зацепили.
Прошло время. Усов поправился. Наши перешли в наступление. В одном из прорывов и он принимал участие. И довелось ему увидеть ту самую немецкую землянку, в которой его уговаривали остаться. Дверь землянки оказалась сорванной, на пороге лежал мертвый немец, а со стены на Усова смотрел с афиши улыбающийся футболист с мячом в руках.
14 января 1944 года - наступление, в результате которого наши войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Была продолжительная артиллерийская подготовка. Двадцать градусов мороза, но снег весь сплавился и покрылся черной копотью. Многие деревья стояли с расщепленными стволами. Когда артподготовка закончилась, пехота пошла в наступление.
"Наша батарея снялась, и мы двинулись из Пулкова. Мы ехали, а кругом зияли воронки, всюду лежали убитые гитлеровцы. К вечеру на дороге образовалась пробка. Ночь. Темно. Поток из бесчисленного количества людей и военной техники остановился. Невозможно было сделать дальше ни шагу. На наше счастье, стояла плохая погода, и немцы не смогли применить авиацию. Если бы они начали нас бомбить, то, конечно, нам не поздоровилось бы. Наш командир Хинин сразу понял опасность такой "пробки": если утром будет летная погода, а пробка не рассосется, то нам придется прикрывать дорогу; и он дал команду всей батарее отойти в сторону от шоссе. Наши тягачи отъехали метров на четыреста от дороги. Батарея стала окапываться. Мы, группа разведчиков, остановились около блиндажа, у входа в который лежал убитый рыжий фашист. Около него валялись фотографии и письма. Мы рассматривали фотографии, читали аккуратные подписи к ним: с датами, когда и что происходило. Вот свадьба убитого. Вот он стрижется. Его провожают на фронт. Он на Восточном фронте стоит у танка. И вот лежит здесь, перед нами, мертвый. Мы к нему не испытывали ни ненависти, ни злости".
До этого бойцы не спали несколько ночей — страшно устали, промокли. А из-за оттепели все раскисло. Кругом грязь. Зашли в пустой немецкий блиндаж, зажгли коптилку и достали сухой паек: колбасу, сухари, сахар. Стали есть. И тут увидели, как по выступающей балке спокойно идет мышь. Кто-то на нее крикнул. Мышь не обратила на это никакого внимания, прошла по балке и прыгнула к нам на стол. Маленькая мышка. Она поднялась на задние лапки и, как делают собаки, начала просить еду. Никулин протянул ей кусочек американской колбасы, а она взяла ее передними лапками и начала есть. Все смотрели как завороженные. Видимо, просить еду, не бояться людей приучили мышь жившие в блиндаже немцы.
"Петухов замахнулся автоматом на незваную гостью. Я схватил его за руку и сказал:
— Вася, не надо.
— Мышь-то немецкая,- возмутился Петухов.
— Да нет,- сказал я.- Это наша мышь, ленинградская. Что, ее из Германии привезли? Посмотри на ее лицо...
Все рассмеялись. Мышка осталась жить. Когда после войны я рассказал об этом отцу, он растрогался, считая, что я совершил просто героический поступок".
А утром небо слегка прояснилось, прошел немецкий самолет-разведчик и через два часа начался обстрел наших позиций дальнобойной артиллерией. Но старший сержант Никулин это проспал. Товарищи выволокли его из блиндажа, как и всякий недоспашвий человек, он рычал и отбрыкивался ровно до тех пор, пока в этот самый блиндаж не попал снаряд. Повезло. Про эти самые снаряды, точнее про страх, Никулин говорит уже спокойно: ты слышишь орудийный выстрел, потом приближается звук летящего снаряда. Сразу возникают неприятные ощущения. В те секунды, пока снаряд летит, приближаясь, ты про себя говоришь: "Ну вот, это все, это мой снаряд". Со временем это чувство притупляется. Уж слишком часты повторения.
"Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком срезало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто. Смерть на войне, казалось бы, не должна потрясать. Но каждый раз это потрясало. Я видел поля, на которых лежали рядами убитые люди: как шли они в атаку, так и скосил их всех пулемет. Я видел тела, разорванные снарядами и бомбами, но самое обидное-нелепая смерть, когда убивает шальная пуля, случайно попавший осколок. Каждый раз, когда на моих глазах гибли товарищи, я всегда говорил себе: "Ведь это же мог быть и я".
Юрий Владимирович вспоминает, как люди гибли, казалось бы, по нелепой случайности. Кому-то, спящему, от разрыва случайной бомбы ночью в голову попал крохотный осколок. Кого-то переехала собственная же пушка. Солдат шутя приставил пистолет без обоймы к голове - выстрел! В патроннике был патрон. Повезло или не повезло. О себе он вспоминает случай, когда из соседней ячейки солдат позвал его перекурить. Только перебежал к нему, а тут снаряд прямым попаданием в только что оставленный окоп.
Все было — и радости, и горе.
Медали "За отвагу", "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией".
Ликовал от того, что остался жив, встретив победу в Прибалтике.
Много всего было. Долгожданная демобилизация в мае 1946 года.
Едва не женился, отказ комиссии при поступлении во ВГИК — мол, не подходит он для кино.
Но это уже совсем другая история.
Оценили 37 человек
74 кармы