Древняя Русь, викинги, хазары, горшки, домницы и овёс

Похоже пришло время дать небольшой ликбез по древнерусской истории, потому как количество неадекватов и просто добросовестно заблюждающихся стало что-то уж совсем неприличным. Авось у кого и просветлеет.

Образование Древнерусского государства явилось «историческим чудом», т.к. для него не было глубинных социально-экономических предпосылок. Говоря современных языком, не было источников финансирования государственного аппарата. Полное отсутствие источников золота и серебра, крайне редкое и малочисленное население, чрезвычайно суровые природно-климатические условия, открытость внешних границ, гигантские расстояния – всё это в совокупности должно было надёжно предотвратить появление в лесной зоне Восточной Европы каких бы то ни было развитых государственных организмов.

Однако, сочетание целого ряда счастливых для русского народа случайных факторов, позволили на этой суровой земле создать, как выразился И.Л. Солоневич, «кооператив народов». Древняя Русь изначально была межнациональным и межкультурным синтезом. Ещё академик В.В. Мавродин указывал, что объяснить возникновение Древней Руси без самого тщательного учёта внешних обстоятельств – невозможно.

Проблема восточно-славянского этногенеза и по сей день вызывает ожесточённые споры среди историков и археологов. Суть разногласий кратко сводится к нескольким вопросам.

Являются ли восточные славяне автохтонным (местным) населением Восточно-Европейской равнины или же они есть мигранты, т.е. пришли извне?

В свою очередь, миграционисты не могут сойтись во мнении, когда и откуда пришли славяне в Европу, в частности, в Восточную.

Академик Б.А. Рыбаков – патриарх советской археологии – являлся ярым сторонником автохтонизма и выводил славян из культуры бронзового века – трипольской. Его позиция ныне большинством историков отвергнута. Для столь раннего обособления славянства нет весовых доказательств.

Миграционисты создали множество теорий, выводя восточных славян и из Болгарии, и из Польши, из Румынии, даже из Ирана и Средней Азии.

Сроки начала славянской колонизации также указываются самые разные.

Одни исследователи защищали очень ранние даты, и считали достоверно славянской уже черняховскую культуру, которую большинство исследователей связывают с пребыванием германского племени готов в северном Причерноморье . Другие считали, что славяне начали заселение буквально накануне образования собственно Древнерусского государства.

Другой проблемой была необходимость объяснить так называемую вторую палатализацию согласных в северно-русских говорах, которая не встречается в южно-русских, зато встречается в западно-славянских языках, в частности, в польском. Это наводит многих исследователей на мысль, что не было единого потока заселения славянами Восточной Европы. Часть колонистов перемещалась с юга – со стороны Прикарпатья, а часть – с Запада – из Польши – южнее и севернее Припятских болот.

Главной трудностью для советских археологов и историков были крайне примитивные представления о социальной структуре варварских обществ эпохи Великого переселения народов. Непонимание социальных и экономических механизмов миграций того времени приводило и приводит к обилию малообоснованных гипотез, предполагающих свершение событий, которые не имели и не могли иметь объективных предпосылок.

Настоящий научный подвиг в изучении этого сюжета нашей истории совершила киевская исследовательница Ирина Петровна Русанова.

Вкратце её гипотеза сводится к следующему.

Для достоверного определения «славянскости» археологических памятников признаки мужской культуры (домостроение, столовая посуда, оружие) непригодны, т.к. они весьма изменчивы: мужчины при переселении быстро утрачивают этническую чистоту материальной культуры, «обрастая» чужими знаниями и вещами. Поэтому для решения вопроса о славянском характере поселения нужно обратить внимание, прежде всего, на лепную посуду, массовый материал раскопок, которую делали исключительно женщины по старинным технологиям, как учили матери и бабки. И.П. Русанова провела скрупулёзное исследование славянской лепной керамики по всей Центральной и Восточной Европе и пришла к неопровержимому выводу: вся лепная керамика достоверно славянских типов восходит к культуре керамики пражского типа, а Чехия, таким образом, и является столь долго разыскиваемой славянской прародиной .

Данная гипотеза объясняет множество загадок.

Во-первых, становится понятным тот факт, что черты материальной культуры славян в окружающих Чехию странах на протяжении тысячелетий не менялись. Чехия хорошо защищена от вражеских нашествий Карпатами с востока и севера, Рудными горами – с запада, и горами Шварцвальд – с юга. Иноэтнические влияния в Чехии – минимальны, и поэтому материальная культура славян в этом регионе оказалась как бы «законсервированной» на столетия. Горный характер местности Чехии обусловил и ту скудость ресурсов, которая заставляла всё новые и новые роды и племена покидать родину и переселяться на юг – в Моравию, на запад – в междуречье Одера и Эльбы, на север – в Польшу, на восток – в Болгарию, на Украину.

Однако эти попытки колонизации были зачастую неудачны. Например, Великоморавское государство было уничтожено аварами, а пшеворская культура Польши, как доказала И.П. Русанова, была смешанной из-за переселения из Скандинавии германских племён (памятники вельбарского типа). Но новые волны переселенцев из Чехии также несли с собой малоизменённый культурный код, наслаиваясь на памятники своих предшественников, что и приводило к путанице.

Кроме того, особо важным обстоятельством является факт развития кузнечного дела у славянских племён. До появления эффективных технологий плавки болотной руды – домниц многоразового использования – изделия из железа были дороги, и ими пользовались сообща большими родами. Вырубить делянку в лесу, вспахать целину на водоразделах и жить разрозненными семьями поближе к полю, т.к. необходимо вывозить навоз на незатапливаемые, а потому неудобряемые речным илом угодья, было возможно, если железо удешевится настолько, что станет «по карману» малой семье.

Кузнечная революция у славян, как доказал Б.А. Тимощук, произошла как раз накануне последней, и самой успешной, колонизации – в конце V в. н.э. Удешевление железа позволило не только освоить в хозяйственном отношении ранее недоступные районы собственно Чешско-Карпатского региона, но и начать военную колонизацию Балканского полуострова на земли Византийской империи и даже далее – в Малую Азию.

Вторым важнейшим условием успеха Великой славянской колонизации было изобретение удобной конской упряжи – хомута - для вспашки поля.

Конская упряжь. Россия, XIX век.

Хомут является важной составной частью конской упряжи. Он используется для распределения нагрузки на шею и плечи лошади и передачи усилия по перемещению того или иного сельскохозяйственного орудия, например, сохи, плуга, бороны или повозки. Хомут даёт возможность лошади вкладывать всю свою силу в перемещение груза или другую работу. По существу, он позволяет животному использовать заднюю часть корпуса и задние ноги для толкания груза, в отличие от применения ярма или нагрудного ремня, когда приходится тянуть груз одними плечами. Хомут также лучше ярма, поскольку он уменьшает давление на трахею. Со времени изобретения хомута лошади приобрели чрезвычайно важное значение для достижения успехов в сельском хозяйстве и в деле перевозки тяжёлых грузов. Когда лошадь запряжена с использованием хомута, она может обеспечить рабочую эффективность (измеряемую, например, в тонно-километрах за час) на 150% больше, чем вол, из-за большей скорости. Лошадь также в целом эффективнее из-за большей выносливости и способности работать большее количество часов в день.

Тот факт, что славянские колонисты знали и активно использовали эту упряжь, доказывается «от обратного»: без оного приспособления само освоение северных территорий Восточно-европейской равнины было совершенно невозможно по объективным причинам. Дело в том, что с помощью волов или быков вспахать поле в короткий весенний период («весенний день год кормит») совершенно невозможно: быки очень медлительны, а волы ещё и пугливы, их удельное тягловое усилие втрое уступает лошадиному, и позднее в России примером эталонной нищеты считался крестьянин, у которого не было даже самой плохонькой лошадёнки. А пахать, кроме всего прочего, даже на плодородных южнороссийских степных и лесостепных чернозёмах, нужно было в пересчёте на душу населения площадь как минимум в три (!) раза большую, чем в той же Средней Европе, или всемеро (!) большую, чем, скажем, в Италии, где обычными были урожаи сам-семьдесят. Для чернозёмной зоны России обычной была урожайность сам-десять, а для лесной – всего лишь сам-три, урожай в сам-пять считался очень хорошим. Таким образом, без лошадиного хомута, за весеннюю страду вспахать крестьянский клин с помощью волов или быков было попросту нереально.

К сожалению, конская упряжь в силу своей «органической» природы очень плохо сохраняется в культурном слое. Единичные находки случаются только в тех городских поселениях, где культурный слой сильно переувлажнён – Великий Новгород, Ладога. В такой сильно заболоченной местности без доступа кислорода предметы материальной культуры из органики (дерево, кожа, шерсть) сохраняются достаточно хорошо. Но исчерпывающими для полной реконструкции древнерусской упряжи эти единичные находки считать нельзя.

Первым - и наиболее примитивным способом запрячь лошадь в повозку или в плуг был так называемый ошейник. Он был прост и незатейлив, но у него было один неустранимый недостаток - соединяющие лошадь и повозку (или плуг) ремни в виде плоской ленты обхватывали шею и грудь животного и нагрузка приходилась на верхнюю часть ошейника, над шеею, примерно также, как в ярме, в которое запрягали волов или быков. Эти ремни сильно пережимали грудино-головные мышцы лошади и трахею, что ограничивало её дыхание и снижало тяговое усилие. Получалось так, что чем сильнее лошадь тянула, тем хуже ей становилось дышать. По этой причине волы были предпочтительнее лошадей для тяжелой работы, так как из-за различий в анатомическом строении с лошадью они не имели такой проблемы. Поэтому, в отличие от лошадей, их можно было запрягать с помощи примитивного ярма, повторяющего по форме ошейник лошади. Первое революционное изменение в лошадиной упряжи - изобретение нагрудного ремня или «подперсья» последовало только во времена Сражающихся Царств в Китае (481-221 до н.э.). К VII веку он стал известен по всей Центральной Азии, а оттуда лишь в VIII веке попал в Европу.

Славяне первыми среди европейцев встретились с кочевниками из Азии: вначале со скифами, потом с гуннами, потом с аварами, затем с тюрками и, наконец, с венграми. Поэтому нет ничего удивительного в том, что столь ценное изобретение они переняли у кочевых орд раньше других европейцев.

Сама лошадь была одомашнена на Восточно-Европейской равнине очень давно. У финно-угорских племён повсеместно прослеживается по погребальному обряду культ коня. Но финно-угры использовали лошадей только для военных целей, т.к. не владели единственно возможными для выращивания в северных широтах зерновыми культурами – ячменём, овсом и просо. Эти культуры появляются на европейском Севере только вместе с германцами и славянами. Причём германцы-скандинавы занимались зерновым земледелием первоначально огородным способом из-за крайней нехватки удобной земли в лесисто-гористом ландшафте, а лошадей также использовали вначале лишь для ведения войны. При этом до изобретения стремян и подпруги древние германцы использовали коней почти исключительно лишь как «транспорт» к полю боя, но в самом бою не использовали, а сражались пешими.

Для славянской колонизации Восточной Европы близость к кочевникам из Азии имела, таким образом, решающее значение. С одной стороны, кочевники были страшным и безжалостным врагом, поголовно уничтожавшим земледельческое население во время грабительских набегов. Но с другой стороны, у кочевников в пору недолгих перемирий можно было обменять хлеб и железо на коней и научиться искусству коневодства.

В этой связи важнейшей предпосылкой колонизации славянами Восточной Европы стало создание в начале VI в. н.э. мощного государства к западу от Волги – Хазарского каганата. Его роль прекрасно описал первооткрыватель Хазарии М.А. Артамонов. Хазарский каганат представлял собой сложный социальный организм – симбиотическое образование еврейской купеческой общины, ведшей обширную торговлю по Волге, и кочевых тюркских племён, отколовшихся от Великого тюркского каганата. Хазары охраняли торговые пути по Волге от набегов других тюркских племён, расположенных восточнее – в степях современного Казахстана. Для успешного отражения набегов хазары нуждались в больших объёмах зернового фуража, что позволяло вести боевые действия зимой, когда кочевники в условиях бескормицы особенно уязвимы. Поэтому хазарские правители были кровно заинтересованы в увеличении земледельческого населения своей огромной державы и не только не препятствовали, но и способствовали заселению славянами на условиях данничества лесостепей Северного Причерноморья. Под эгидой власти хазарского кагана отдельные славянские роды уже в конце V в. появляются даже на Средней Волге .

Таким образом, наиболее аргументированной гипотезой появления восточных славян является концепция И.П. Русановой, которая относит начало массовой славянской колонизации Русской равнины к концу V – началу VI в. н.э., когда для неё сложились материальные и геополитические предпосылки.

Колонизация проводила двумя потоками из карпатского региона: южнее Припяти через Подолию под защитой лесостепи и далее по притокам Днепра на восток, и севернее – через Польшу, Белоруссию на Русский Север (Псков, Новгород, Изборск, Белоозеро), где славянские колонисты столкнулись со встречным потоком скандинавской экспансии викингов.

Археологические данные свидетельствуют о парадоксах в хозяйственной жизни восточных славян, связанных с периодом колонизации, когда большинство родов находились в движении. Оказывается, господствующим типом жилища на Севере, в таёжной и субтаёжной зонах, несмотря на обилие древесины, была землянка, а на Юге, несмотря на нехватку леса, сруб. Это объясняется плодородием почв. На севере в зоне бедных подзолистых и песчаных почв поля приходилось забрасывать через два-три года и вырубать в лесу новую делянку. Таким образом, строить срубный дом оказывалось невыгодно. А на юге, в зоне чернозёмов, было возможно длительное возделывание одного и того же поля, что и делало возможным обустройство на одном месте на длительный срок.

Также на период колонизации и поиска наиболее удобных мест значительно возрастала роль скотоводства, а земледелие оказывалось лишь вспомогательной отраслью хозяйства. О главенствующей роли скотоводства у славян в этот период византийские и арабские авторы оставили столь значительное количество известий, что ввели в недоумение позднейших российских и советских историков. Только гипотеза миграции убедительно объясняет этот парадокс: почему у земледельческого народа на длительный период времени скотоводство оказалось столь развитым, что, например, византийский император Константин Багрянородный, не сомневаясь, называет славян кочевниками.

Многочисленные высказывания историков о бурном росте восточно-славянских городов археология опровергает: так называемые славянские города в реальности являлись многоплеменными торгово-ремесленными и военными центрами, где доля и роль собственно славянского населения была незначительна. Например, в течение ста лет следы пребывания славян в Гнёздове (Смоленск) – крупнейшем городском центре Восточной Европы того времени - ограничиваются лишь незначительным количеством лепной посуды, которую, очевидно, изготовили славянские женщины-рабыни. Как показывает анализ динамики сельских поселений Поволховья, Полужья и Верхнего Поднепровья, говорить о славянском характере городов того времени нет никаких оснований. 

Наибольших успехов в изучении сложных процессов этнического синтеза в VI-XIII вв. на территории Руси добились санкт-петербургские исследователи, объединённые в рамках так называемой «ленинградской школы» (Л.С. Клейн, Г.С. Лебедев, А.Н. Кирпичников, Е.А. Носов и др.).

Повсюду проявляется один и тот же процесс: с появлением крупного городища (Ладоги, Гнёздова, Городца на Луге и др.) близлежащие сельские поселения быстро запустевают, и вокруг города возникает своеобразная «мёртвая зона». Археолог Е.Н. Носов из Санкт-Петербурга объясняет это явление тем, что разрозненные славянские, финские и балтские роды вынуждены были спасаться от военных экспедиций княжеских дружин, требовавших дани, или простого грабежа. Лишь в течение более чем трёхсот лет, в результате длительного процесса становления государственности Руси, произошла ассимиляция пришлых военных колонистов-скандинавов, торговцев армян, греков, евреев, кочевников иранского и тюркского происхождения. Но даже в XIV в., как показал С.З. Чернов на материале Звенигородского некрополя, племенные черты обрядности сохранялись очень ярко. Можно без труда вычленить финно-угорские и тюрские элементы погребального обряда. Таким образом, степень и скорость ассимиляции нельзя преувеличивать.

Так, в богатых курганах Черниговщины присутствует такой сугубо датский элемент, как витые восковые свечи в руках покойного, что однозначно свидетельствует об устойчивых связях со скандинавской родиной княжеской верхушки Руси на протяжении длительного времени. 

Кроме того, при раскопках чернигово-северских городищ VI-XIII вв. повсеместно отмечается наличие большого количества костных останков лошадей в выгребных ямах наряду с костями свиней, коров, коз и овец. Это говорит о том, что длительное время население русского лесостепного пограничья было этнически неоднородным и употребление в пищу конины было нормой, в то время как на лесном Севере, напротив, имеются многочисленные находки отдельных ритуальных конских захоронений. Для жителей лесной зоны - Смоленщины, западно-русских земель, Литвы, Владимиро-Суздальского ополья , новгородчины и русского Севера долгое время, вплоть до конца XVIII века употребление конины в пищу считалось чрезвычайно предосудительным, культ коня сохранялся длительное время, и лишь обострение проблемы малоземелья и частые голодовки привели к росту случаев употребления конины в пищу. И то в этих случаях крестьяне сопровождали забой лошади искупительными ритуалами, сходными с ритуалами почитания медведя у племён Западной Сибири и Северного Урала – ханты и манси.

Сама возможность освоения лесных пространств Восточно-европейской, или Русской, равнины строго обуславливалась успехами коневодства у древних славян. Без большого преувеличения можно сказать, что коневодство было основой экономики Руси, причём не только в средневековье, но и много позднее. Так, накануне первой мировой войны в 1913 году в России насчитывалось 35 млн. лошадей. Именно на этой лошадиной силе Россия состоялась как цивилизация.

Домашние лошади долго сохраняли многие признаки своих диких предков, так как люди не создавали для одомашненных табунов каких-либо особых условий содержания и разведения. Первыми стали совершенствовать лошадей народы Древнего Востока. В VII-VI вв. до н. э., по свидетельству греческих историков, лучшими в мире считались несейские лошади Персидского царства, намного превосходившие отборных греческих лошадей. Коневодством славились области, примыкавшие к Каспийскому морю, особенно Бактрия, простиравшаяся до южных районов современных Узбекистана и Таджикистана. В конце первого тысячелетия до н. э. славу несейских лошадей унаследовали кони Парфянского царства. Сила и выносливость лошадей были основой боевой мощи парфянской конницы, наносившей чувствительные поражения даже римским легионам. Парфянские кони великолепной золотисто-рыжей масти были статными и для тех времен высокими - свыше 150 см в холке. Обладать такими лошадьми желали и римские императоры, и скифские вожди. Найденные в 1929 г. на Алтае останки лошадей благородного восточного типа в захоронении IV-III вв. до н.э. подтверждают предположение, что парфянские кони, становясь желанной военной добычей кочевых племен, оказывались далеко на севере. Развитым коневодством обладали и древние народы Закавказья. На территории Армянского нагорья лошадей использовали для езды верхом и перевозки вьюков еще в третьем тысячелетии до н.э., а в середине второго тысячелетия их запрягали и в боевые колесницы.

Совсем другим в те времена было коневодство в лесной полосе Восточной Европы. Важное значение придавали росту и массивности лошадей, от которых зависят их сила и другие рабочие качества. К концу первого тысячелетия н.э. средняя высота в холке лошадей, останки которых были обнаружены при раскопках в разных районах европейской части СССР, увеличилась до 131- 133 см. В раскопках древнего Новгорода (X - XI вв.), например, 96,5 % обнаруженных костей принадлежало лошадям, имевшим, высоту в холке от 120 до 144 см. Крупные лошади (ростом 144- 152 см) были редки, впрочем, как и мелкие (ниже 120 см в холке).

Знакомство с письменными памятниками и изучение костных останков свидетельствуют, что в Древней Руси были лошади разных пород, как местных, так и приведенных с Востока и Запада. В русских летописях различают милостных, сумных и поводных, или товарных, лошадей. Милостными назывались местные верховые лошади высшего качества, которыми князь награждал своих подданных. На этих лошадях ездили высшие члены княжеской дружины. Милостных жеребцов использовали и как улучшателей в табунах, что свидетельствует о наличии на Руси зачаточных форм коннозаводства еще до монголо-татарского нашествия. Древние сказания и былины донесли до нас образ русского верхового коня тех времен: ширококостного с пышными хвостом и гривой, могучего и неутомимого, но не быстрого на ходу.

Сумные лошади, как это видно из их названия, предназначались в первую очередь для перевозки сум, т.е. вьюков. Они годились и под седло; обычно на них ездили рядовые дружинники, а в случае гибели в бою милостных лошадей их заменяли сумными и под более высокопоставленными членами дружины. Поводные, или товарные, лошади при большой силе были слишком неповоротливы и не годились под верх. Их использовали только в обозе.

В русских летописях с XII в. упоминается и о фарях - благородных легких скакунах. Само название «фарь», восходящее к арабскому «фарас» - конь, говорит об их происхождении от древних коней Востока. Впрочем, фари в те времена были на Руси большой редкостью и существенного улучшающего влияния на тип русских лошадей оказать не могли.

Много легких лошадей попадало в южные русские княжества от соседних кочевых народов. Использовали этих лошадей только на охоте, а во время выездов – и под седло для слуг. Возможно, что именно эти лошади, облагороженные прилитием восточной крови, стали основой легкой породы, от которой впоследствии произошла украинская лошадь.

К XIII в. коневодство на Руси достигло значительного развития. Самые многочисленные табуны принадлежали князьям. В княжеских конюшнях стояли лошади не только самого князя и его семьи, но и боевые кони дружинников. Большие конюшни, в которых содержались и верховые, и упряжные лошади, принадлежали боярам и монастырям.

Важно отметить, что на службе у русских князей находились многочисленные роды крещёных степняков, которые часто упоминаются в летописях как торки, берендеи, чёрные клобуки, севрюки, угры. Русское лесостепное пограничье становилось прибежищем для многих кочевников, которые проиграли междоусобные войны в степи за пастбища и водопои, и на условиях несения сторожевой службы и принятия православия получали обширные, но крайне неспокойные, порубежные владения. Эти племена были разноязычны, и отражают историю кочевнических нашествий на восточнославянские земли. Исследователи считают севрюков ираноязычными потомками скифов и сармат, а слово «север» переводится с древнеиранского как «чёрный» (отсюда «Чернигов», «Северская земля»), угры очевидно осевшая на Руси часть финно-угорской венгерской орды (отсюда «Угорские горы» под Киевом), торки однозначно отождествляются с «тюрками» (отсюда «Торческ»), чёрные клобуки – с кара-колпаками, также тюркоязычным племенем , берендеи – кочевой род Барынды, присягнувший на верность теребовльскому князю Василько Ростиславичу в 1097 году, впоследствии переселившийся под покровительство Юрия Долгорукого (отсюда «Берендичев» и многочисленные топонимы типа «Берендеево»).

Сам термин «боярин» имеет очевидно тюрское происхождение и происходит из тюркско-булгарского языка, от слова bay - «знатный, богатый» + er - муж, воин . Археологически первые боярские усадьбы фиксируются также не ранее XI века и исключительно на лесостепном пограничье, и лишь позднее возникают на остальной территории русских княжеств. Причём эти первые боярские усадьбы имеют ярко выраженный «коневодческий» характер.

Термин «боярин» стал обозначением всей привилегированной феодальной верхушки также благодаря и звуковой контаминации с древнескандинавским «дворяне» - bœjarmenn (ед. число baejarmadr), то есть «жители усадьбы», «двора». Отсюда «konungsbœjarmenn» (мужи княжеского двора) . Так два созвучных термина – тюркский и скандинавский – слились в древнерусском в слово «бо(л)ярин», обозначавшее, прежде всего, знатного конного воина.

Таким образом, именно эти крещёные кочевники и были важнейшим и надёжным источником лошадей для Руси в первые века её истории.

Потребность в лошадях была постоянно высокой из-за войн, которые почти непрерывно вели между собой удельные князья. Покупка и захват лошадей у половцев, печенегов и других народов, кочевавших в степях, простиравшихся до Черного и Азовского морей, лишь частично удовлетворяли эту потребность. Лошади ценились в те времена очень высоко. По законодательству Ярослава Мудрого (XI в.) виновный в убийстве чужого коня должен был уплатить пеню в казну в 12 гривен и 1 гривну - потерпевшему, в то время как за убийство свободного крестьянина (смерда) полагалась пеня всего в 3 гривны. «Русская правда» предписывала «коневого татя» выдавать головой князю и лишать его гражданских прав.

Русская конница в домонгольский период, составлявшая привилегированную часть дружины, была немногочисленна, а конное ополчение - недостаточно надежно. Часть конницы использовалась как ездящая пехота, т.е. перед боем спешивалась. Именно в малочисленности и недостаточной подвижности русской конницы историки видят одну из причин поражения княжеских дружин в битве при Калке (1223 г.) и последующих сражениях с монголо-татарскими завоевателями.

Монголо-татарское нашествие XIII в., разорившее и поработившее Русь, губительно сказалось и на коневодстве. Особенно пострадали южнорусские княжества, а это не могло не отразиться и на коневодстве Средней и Северной Руси, куда улучшенные лошади попадали главным образом из Киевского и других южных княжеств. Под предлогом сбора дани монголо-татары отнимали лошадей и у крестьян, и у посадских людей, грабили боярские и княжеские конюшни. Хорошие лошади стали такой редкостью, что даже в княжеских завещаниях их упоминали наравне с драгоценностями. Лишь при монастырях, имущество которых было защищено от татарских грабежей специальным ханским ярлыком от 1313 г., сохранились небольшие табуны.

Лёгким и быстрые скоки - степные лошади, огромное количество которых было приведено монголо-татарами в южнорусские степи, были малопригодны для русских ратей, т.к. они предназначались для конных лучников, а для удовлетворительного владения луком, да ещё верхом, дружиннику необходимо было полностью посвятить себя этому искусству с раннего детства. Русские воины сделали ставку на мощное защитное вооружение и конницу рыцарского типа, против которой при лобовом столкновении у ордынцев, испытывавших острый дефицит железа, шансов не было. Поэтому русские дружинники нуждались в принципиально иных лошадях: сильных, но резвых, способных, хотя короткий отрезок времени, мчаться полным галопом в защитной попоне и нести закованного в тяжёлую кольчугу и панцирь всадником для таранной копейной атаки.

Впрочем, не имея других возможностей обзавестись рабочими лошадьми, население вынуждено было покупать скоков у татар. При этом предпочтение отдавалось более грубым и медлительным лошадям. Потомство от скрещивания низкорослых татарских лошадей с местными лесными, выращенное к тому же в условиях недостаточного кормления, было грубым и мелким, не имело ни большой силы, ни резвости и годилось только для сельскохозяйственных работ.

Во времена монголо-татарского ига почти совсем прекратилось поступление восточных лошадей (фарей). Хорошими качествами так называемой боярской лошади считались массивность, тучность, сила, медлительные величавые движения. Получали таких лошадей путем отбора при обильном кормлении. К описываемому периоду относится и неоднократное подтверждение церковью библейского запрета употребления конского мяса, впрочем, этот запрет выполнялся далеко не всегда. При раскопках древнерусских поселений в кухонных остатках находят до 10% конских костей, что свидетельствует о потреблении конины не только в чрезвычайных обстоятельствах голода, осады, но и повседневно.

Прошло много времени, пока русское коневодство оправилось от разорения и снова приумножились княжеские и боярские табуны. Очень не скоро менялись и представления о полезных качествах лошади. Первым, кто по достоинству оценил преимущества легких лошадей для военных целей и решил позаимствовать у татар организацию конного войска, был великий князь московский Дмитрий Иванович Донской (1350-1389). Для своей конницы он использовал степных лошадей, которых приводили на продажу из-за Волги татарские купцы. В битве на Куликовом поле (8 сентября 1380 г.) на русской стороне сражались многочисленные беглые люди, составлявших приволжскую вольницу. Эти неустрашимые в бою воины на легких и резвых лошадях называли себя татарским словом «кайсаки», т.е. «вольные, свободные люди, изгои».

Впоследствии в русской речи это слово стало произноситься как «казаки» (в летописи оно появилось в 1444 г. и сделалось названием целого военного сословия в русском обществе.

Наличие многочисленной конницы сыграло решающую роль в победном для русских войск исходе Куликовской битвы. Был нанесен удар по длившемуся полтора века монголо-татарскому игу.

Залогом победы Дмитрия Донского на Куликовом поле были грамотный выбор места сражения – в узком Г-образном дефиле между заболоченными и лесистыми оврагами на пути к единственному броду через Дон у впадения Непрядвы, и умелом сочетании тяжёлой пехоты, лёгких конных лучников и тяжёлой конницы рыцарского типа. Пехота в Куликовской битве была "ездящей" - это были княжеские дружинники и городовые ополчения, задачей которых было "перегородить" построениями фалангового типа узкое дефиле дороги к единственному удобному броду. Именно из-за необходимости взломать строй русских пешцев Мамаю пришлось нанять генуэзскую тяжёлую пехоту в Судаке. Но, видимо, это был не слишком многочисленный отряд. Ордынцы Мамая не смогли воспользоваться двумя неоспоримыми и вековыми преимуществами: манёвренностью и численным превосходством лёгкой конницы, осыпавшей противника тучами стрел – атаковать пришлось в лоб, надеясь лишь на численный перевес.

Но противостоять хорошо защищённым «бронями» русским «рыкарям», сражавшихся в правильных боевых порядках «хоругвями» на рослых и сильных конях, прикрываемых одновременно «конными егерями» XIV века – казацкими конными лучниками, слабо защищённые кожаными доспехами ордынские воины, воевавшие на выносливых, но низкорослых, степных лошадках не смогли . Поражение Мамая на Куликовом поле полностью изменило геополитическую ситуацию во всей Восточной Европе, и даже нашествие Тохтамыша двумя годами позднее, предательски разорившего Москву, не изменило хода истории: в лесном углу Восточной Европы быстро крепло государство, которое всего через два столетия весомо заявит свои права как новая империя – «Третий Рим».

Литература

1. Артамонов М.И. История хазар. - Л.: ЛГУ,1962.

2. Данкверт, А.Г. История племенного животноводства России: книга / А.Г. Данкверт, С.А. Данкверт. – М.: Арбат-Информ, 2004.

3. Двуреченский О.В. Реликвии Донского побоища. Находки на Куликовом поле. – М.: Квадрига, 2008.

4. Кожевников Е.В., Гуревич Д.Я. Отечественное коневодство: история, современность, проблемы. - М.: Агропромиздат, 1990.

5. Лобашев М.Е. Очерки по истории русского животноводства. - М.-Л.: АН СССР, 1954.

6. Плетнёва С.А. От кочевий к городам. - М.: МГУ, 1967.

7. Русанова И.П. Славянские древности VI - VII вв. - М.: Наука, 1976.

8. Славяне и скандинавы: сб. ст. - М.: Прогресс, 1986.

9. Тимощук Б. А. Восточно-славянская община VI - X вв. - М.: Наука, 1990.