Мерянский этнографический реверс XIX века

Некоторые считают, что увлечение отечественных историков, лингвистов, художников XIX века мерянской темой – это некая «кабинетная» фантазия, дань моде на родную старину. Но мы помним, что гуманитарные науки волей – неволей отражают общественный «заказ», т.е. потребность общества в освещении той или иной темы. Не будь такой потребности – записи диалектных слов так и остались бы в науке любопытным казусом, не более. Однако, в действительности, интерес к истории и наследию народа Меря на протяжении XIX века только рос. И это не случайно.

Катастрофические события Смуты начала XVII века размыли прежний русско-мерянский по виду культурный пейзаж Верхневолжья. Многие устремились прочь из старых разорённых городов и сёл – за Волгу: на Унжу, Керженец, Ветлугу, Вятку… Суздальский диалект со множеством мерянских терминов ушёл «в подполье», став тайным языком офеней – торговцев-ходебщиков. Всё реже стали встречаться вторые / третьи имена-прозвища мерянского происхождения, ранее характерные для значительной массы населения Верхневолжья. Гонения на старообрядцев и все их культурные проявления в конце XVII века ещё более подкосили пост-мерянский пласт культуры на Верхневолжье. Впрочем, в глухих старообрядческих углах по Унже, Керженцу, Ветлуге, Сухоне, Двине, Вятке и Каме ряд консервативных в своих культурных пристрастиях групп продолжали нести в себе элементы мерянской традиции.

В XVIII веке большинство населения Верхневолжья было низведено до положения рабов, гня спину на всё более многочисленную дворянскую прослойку. Но люди не отчаивались, и искали возможности дополнительного заработка. Многие уходили на различные «отхожие» промыслы: плотники, пимокаты и т.п. Другим перспективным тогда направлением стало изготовление тканей и сукна на продажу.

Ряд предприимчивых деятелей в начале XIX века выбились из этой бесправной, но деятельной, массы в фабриканты, выкупили сами себя на волю и стали своего рода «новыми мерянами» своего времени. Большинство из них сразу бросалось в глаза наблюдателю не только своими повадками, но и характерной внешностью. Как правило, это был ражий мужичина: крепкий в кости, с широкими скулами, небольшими глазами (так казалось из-за складки на верхнем веке) светлого, обычно, оттенка и русыми (льняными, иногда рыжими) либо тёмными волосами. Литераторы того времени характеризовали такой типаж как «мужицкий», «лапотный», т.е. присущий большинству сельского населения Верхней Волги и, особенно, её северной, заволжской части. Некоторые уже на этом этапе первого внешнего узнавания сопоставляли его с «чухонским», встречаемым ими в окрестностях Питера. И припоминали прежнюю летописную Мерю. Прямо называть их мерянами ни кто не решался. Говорили уклончиво: «наши старообрядцы», – с намёком на определённый наиболее влиятельный и узнаваемый слой во всём старообрядческом движении.

В ряде пост-мерянских по этнографии районов Верхневолжья развилось текстильное производство. В селе Иваново и Вознесенском посаде ключевую роль в этом развитии играли местные пост-мерянские семейства: Бурылины, Куваевы и др. То же можно сказать и о пост-мерянских центрах Подмосковья: Богородск (ныне Ногинск, а когда-то Рогожино, выходцы из которого основали и Рогожскую слободу в Москве, – ту самую Рогожку, прильнуть к которой было трепетным желанием половины старообрядцев того времени), Павлов Посад и Орехово-Зуево, – малой родине половины московских фабрикантов, включая знаменитую династию Морозовых. 

Между Ярославлем и Костромой в «бегунском» районе «Озёра» развернули паточное производство и выстроили посёлок братья Понизовкины.

Середа Нерехтского уезда (ныне Фурманов) была вотчиной лидера старообрядцев-федосеевцев Григорея Климетича Горбунова. Эта местность входит в "Нерехтско - Вичугский мерянский этнографический клин" с повышенной концентрацией топонимов мерянского происхождения.

В Кохме на широкую ногу развернулась династия Ясюнинских - фабрикантов из бывших крепостных крестьян близлежащего села Ясюниха. Василий Никитич был ярко мерянской внешности.

Освобождение крестьян от крепостной зависимости в 1860-х годах распахнуло ворота для низовой предприимчивости и мобильности. Массы крестьян хлынули в Питер, Москву и другие города. На волне этого потока в 1871 году появился и новый крупный город – Иваново-Вознесенск. Он привлёк к себе многих переселенцев как из окрестных пост-мерянских уездов и волостей, так и из этнографически наиболее выраженного пост-мерянского Заволжья. К примеру, в Иванове тогда появилось семейство Парюгиных (с речки Парюг), быстро выбившееся в купеческое сословие. Так же, он стал своего рода связующим звеном между сельскими пост-мерянскими общинами Костромской губернии и Вятского края и центрами старообрядчества (с этнографической точки зрения – пост-мерянства) в Москве и Подмосковье. Здесь же дома недавних крестьян мерянского происхождения были массово в этот период украшены наличниками с пышной пропильной резьбой, отражающей исконные мерянские сакральные образы. Наиболее характерной их особенностью является почти непременное присутствие образов дракончиков в очелье и ящеров на причелинах. Они берут своё начало из самой глубины финно-угорской мифологии.

Улучшение материального положения крестьян дало в ряде местностей демографический взрыв. Особенно это характерно было для этнографически наиболее выраженных пост-мерянских районов. Это ещё более усилило поток с Унжи, Ветлуги и западной части Вятского края в центр, ближе к Москве.

В целом, в XIX веке и, особенно, к началу XX века наметился массовый обратный сдвиг (реверс) населения с пост-мерянскими этнографическими чертами из Костромской губернии и западной части Вятского края в промышленные центры Верхневолжья (Кострома, Ярославль, Иваново-Вознесенск, Нижний Новгород), в Москву и в Подмосковье. Этот процесс и отражён на приведённой здесь карте.

Сама карта построена на основе встречаемости наиболее характерных для русских фамилий. На западе и юге России довольно часто встречаются беларусские и украинские фамилии. В Питере и в Москве их не так много, но достаточно, чтобы повлиять на общий облик населения. В других местностях их совсем немного. А в наиболее пост-мерянских их практически нет. Напротив, эти местности сами стали донорами для распространения условно русских фамилий в центре России. Почему условно? Потому что по виду они русские: заканчиваются на -ов, -ев. Но семантика их другая. Обычные русские – производные от имени либо от рода занятий. В этом смысле они типологически не отличаются от беларусских и украинских. А вот пост-мерянские русские – от названий птиц и зверей: Соловьёвы, Уткины, Волковы и т.п. Очевидно, это русские кальки прежних мерянских семейных прозваний. При этом, им сопутствуют и фамилии с мерянскими основами, происходящие от традиционных сельских прозвищ: Куваевы, Куконковы, Шабалины, Елсуковы. Встречаются и «птичьи» фамилии мерянского вида: Ронжины, Вараксины.

Вот на этой волне мерянского социального, этнографического и географического «возвращения» и возрос интерес к теме Меря в среде интеллигенции того времени. Что вылилось в ряд лингвистических и исторических исследований, а так же произведений искусства, вошедших, наряду с проявлениями народного творчества, в ярчайшее явление того времени, известное под общим названием «мерянский ренессанс».