Пушкин написал в 1821 году две поэмы и более 60 стихотворений и стихотворных набросков (нет смысла указывать точное их число, т.к. датировка ряда стихотворений и, тем более, стихотворных фрагментов, гадательна). Примерно половину этих стихотворений (и выдержки из нескольких пушкинских писем) мне хочется привести в ряде публикаций об отношении Пушкина к религии.
План этих публикаций таков:
1) смесь;
2) стихи о творчестве;
3) эпиграммы;
4) стихотворения политические;
5) собственно стихотворения о духовности.
Выписки из Поэмы "Кавказский пленник", над которой Пушкин работал в 1820-1821 гг., смотрите тут - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Ну а божественную "Гавриилиаду" я разберу в последнюю очередь.
Стихотворения и комментарии к ним отсюда - https://imwerden.de/publ-5991....
1. Стихи вакхические, умеренно-эротические и задумчиво-милитаристические
I
1)
Горишь ли ты, лампада наша,
Подруга бдений и пиров?
Кипишь ли ты, златая чаша,
В руках веселых остряков?
Всё те же ль вы, друзья веселья,
Друзья Киприды и стихов?
Часы любви, часы похмелья
По-прежнему ль летят на зов
Свободы, лени и безделья?
10 В изгнаньи скучном, каждый час
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем,
Воображаю, вижу вас:
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз,
Где дружбы знали мы блаженство,
Где в колпаке за круглый стол
20 Садилось милое равенство,
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
Рассказы, песни шалуна,
И разгорались наши споры
От искр и шуток, и вина.
Вновь слышу, верные поэты,
Ваш очарованный язык...
Налейте мне вина кометы,
Желай мне здравия, калмык!
c. 21
2)
Примечания.
Стихотворение обращено к петербургским товарищам Пушкина по литературно-театральному обществу «Зеленая лампа» — Н. В. и А. В. Всеволожским, Я. Н. Толстому, Ф. Ф. Юрьеву, Д. Н. Баркову, П. Б. Мансурову и др. О «Зеленой лампе» см. подробнее: Щеголев. Из жизни и творчества П. С. 39—68; Модзалевский Б. Л. К истории «Зеленой лампы» II Модзалевский. С. 9—66; Томашевский. Пушкин, I. С. 193—234; Быт пушкинского Петербурга : Опыт энциклопедического словаря. СПб., 2003. [T. 1]: А—К. С. 230—234 (статья И. С. Чистовой); также: наст, изд., т. 2, кн. 1, с. 261—264.
С т. 1. Горишь ли ты, лампада наша... — Общество «Зеленая лампа» получило свое название от лампы зеленого цвета, которая освещала комнату в доме Н. В. Всеволожского, где проходили собрания участников (см.: Щеголев. Из жизни и творчества П. С. 42—43, 62). Собрания «Зеленой лампы» прекратились еще в конце 1820 г. И. Г. Бурцов в своих показаниях Следственной комиссии по делу декабристов сообщал, что «при исследовании происшествия Семеновского полка (18 октября 1820 г. — Ред.) открыто было полициею в Петербурге много тайных обществ и из них одно именовалось „Зеленая лампа”...» (см.: Там же. С. 45). «Однажды член отставной полковник Жадовский, — свидетельствовал Я. Н. Толстой, — объявил обществу, что правительство имеет о нем сведения и что мы подвергаемся опасности, не имея дозволения на установление Общества. — С сим известием общество рушилось» (всеподданнейшее письмо Я. Н. Толстого из Парижа от 26 июля 1826 г., где дается объяснение его отношения к тайным обществам, цит. по: Там же. С. 62). «...На стихи Пушкина, — сообщал Я. Н. Толстой М. Н. Лонгинову, — я отвечал следующими двумя стихами:
Ах, лампа погасла,
Не стало в ней масла!»
(П Д , ф. 2 4 4 , оп. 17, № 47, л. 1 об.; Совр. 1857. № 4. Отд. V. С. 266)
С т. 19 — 20. Где в колпаке за круглый стол Садилось милое равенство...— Здесь имеется в виду «якобинский» красный колпак как символ свободомыслия и независимости. Ср. в послании «Товарищам» (1817):
Лишь я, судьбе во всем послушный,
Счастливой лени верный сын,
Душой беспечный, равнодушный,
Я тихо задремал один...
< ........................................>
Друзья! немного снисхожденья —
Оставьте красный мне колпак...
(Наст, изд., т. 1, с. 280)
С т. 28. Налейте мне вина кометы... — «Вином кометы» (от фр. «vin de la comète») называлось вино особо удачного урожая 1811 г., который связывался с кометой, появившейся на небе северного полушария в августе и достигшей необыкновенной яркости к сентябрю—октябрю. На шампанских пробках этого года была изображена комета (впрочем, штемпель стал впоследствии ставиться и на шампанском других годов как знак того, что вино это того же достоинства, что и знаменитое «вино кометы») (см.: Кузнецов Н. А. Вино кометы И ПиС. Л., 1930. Вып. 38—39. С. 71—75). О шампанском Всеволожского Пушкин упоминает в письме П. Б. Мансурову от 27 октября 1819 г. («Зеленая Лампа нагорела — кажется гаснет — а жаль — масло есть (т. е. шампанское нашего друга)» — Акад. Т. 13. С. И) и в цитировавшемся выше письме к Л. С. Пушкину от 27 июля 1821 г.
Ср. также в первой главе «Евгения Онегина»:
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток...
(Акад. Т. 6. С. И)
С т . 29. Желай мне здравия, калмык. — У Н. В. Всеволожского был в услужении мальчик-калмык, вывезенный с астраханских рыбных промыслов Всеволожских. «Мальчика этого выкрестили и назвали, кажется, Всеволодом; но для шутки, а после по привычке в доме Всеволожских его называли калмыком, почему и все коротко знакомые и часто посещавшие дом гг. Всеволожских, подражая хозяевам, называли и кликали этого мальчика не иначе как родовым его названием, т. е. калмык» (МВед. 1855. № 146, 6 дек.; сообщено В. Журавлевым). В письме к М. Н. Лонгинову от 1/13 ноября 1856 г. из Парижа Я. Н. Толстой рассказывал:
«Заседания наши оканчивались обыкновенно ужином, за которым прислуживал юный калмык, весьма смышленый мальчик. Само собою разумеется, что во время ужина начиналась свободная веселость; всякий болтал, что в голову приходило, — остроты, каламбуры лились рекою, и как скоро кто-нибудь отпускал пошлое красное словцо, калмык наш улыбался насмешливо; и, наконец, мы решили, что этот мальчик всякий раз, что он услышит плоское словцо, должен подойти к тому, кто его отпустит, и сказать: здравие желаю! С удивительною сметливостию калмык исполнял свою обязанность. Впрочем, Пушкин ни разу не подвергался калмыцкому желанию здравия. Он иногда говорил: „Калмык меня балует; Азия протежирует Африку”.
Конечно, мудрено было осудить искры ума Пушкина, который в эти минуты не только расточал остроты, но даже импровизировал прекрасные стихи» (ПД, ф. 244, оп. 17, № 47, л. 2; Совр. 1857. № 4. Отд. V. С. 266). См. в цитировавшемся выше письме Пушкина к брату от 27 июля 1821 г.: «...пожелай здравия калмыку...» (Акад. Т. 13. С. 31)
II
1)
КОКЕТКЕ
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет — немногим боле;
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны;
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Измены, верно, надоели;
Остепенясь, мы охладели,
10 Некстати нам учиться вновь.
Мы знаем: вечная любовь
Живет едва ли три недели.
Сначала были мы друзья,
Но скука, случай, муж ревнивый...
Безумным притворился я,
(Вы ) притворилися стыдливой,
Мы поклялись... потом... увы!
Потом забыли клятву нашу;
Кле(она) полюбили вы,
20 А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Все хорошо, благопристойно,
Могли б мы жить без дальних ссор
Опять и дружно и спокойно.
Оставим юный пыл страстей,
Когда мы клонимся к закату,
Вы — старшей дочери своей,
Я — своему меньшому брату.
Им можно с жизнию шалить
30 И слезы впредь себе готовить,
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.
c. 19
3)
Александр Сергеевич явно не сравнивает реальные брачно-семейные отношения с каким-либо извне заданным "вечным и неизменным" идеалом. Поэт принимает их такими, каковы они на самом деле. Это же соображение относится и к следующему стихотворению.
III
1)
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз.
Клеон — умом ее стращая,
Дамис — за то, что нежно пел;
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?
c. 30
IV
1)
ВОЙНА
Война!.. Подъяты наконец,
Шумят знамена бранной чести!
Увижу кровь, увижу праздник мести;
Засвищет вкруг меня губительный свинец.
И сколько сильных впечатлений
Для жаждущей души моей:
Стремленье бурных ополчений,
Тревоги стана, звук мечей
И в роковом огне сражений
10 Паденье ратных и вождей!
Предметы гордых песнопений
Разбудят мой уснувший гений.
Все ново будет мне: простая сень шатра,
Огни врагов, их чуждое взыванье,
Вечерний барабан, гром пушки, визг ядра
И смерти грозной ожиданье.
Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,
Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?
Венок ли мне двойной достанется на часть,
20 Кончину ль темную судил мне жребий боев,
И все умрет со мной: надежды юных дней,
Священный сердца жар, к высокому стремленье,
Воспоминание и брата и друзей,
И мыслей творческих напрасное волненье,
И ты, и ты, любовь?.. Ужель ни бранный шум,
Ни ратные труды, ни ропот гордой славы,
Ничто не заглушит моих привычных дум?
Я таю, жертва злой отравы:
Покой бежит меня; нет власти над собой,
30 И тягостная лень душою овладела...
Что ж медлит ужас боевой?
Что ж битва первая еще не закипела?.
c. 59
2)
Примечания
Портрет князя Александра Константиновича Ипсиланти в форме Гродненского гусарского полка работы неизвестного художника, 1814-1817 гг.
Стихотворение явилось одним из поэтических откликов Пушкина на греческое восстание, начавшееся в феврале 1821 г. и положившее начало войне греков за независимость от Оттоманской империи. О ходе восстания в 1821 г. см.: Lesur Ch.-L. Annuaire historique universel pour 1821. Paris, 1822. P. 373—436; Арш Г. A. Этеристское движение в России : Освободительная борьба греческого народа в начале XIX в. и русско-греческие связи. М., 1970. С. 245 и след. Восстание готовилось тайной патриотической организацией «Филики Этерия» (по-греч. «Дружеское общество»), созданной в 1814 г. в Одессе Н. Скуфасом, Э. Ксантосом и А. Цакалофом. В 1820 г. Этерию возглавил князь Александр Ипсиланти (см. о нем в примеч. к стихотворению «(В. Л. Давыдову)» («Меж тем как генерал Орлов...») — наст, т., с. 840—841). Открытому выступлению греков предшествовали события в Молдавии: 15/27 января внезапно умер молдавский и валахский господарь Александр Суццо, и через несколько дней после его смерти вспыхнуло восстание пандуров (крестьян-ополченцев, несущих пограничную стражу) под предводительством Тудора Владимиреску, поддерживавшего контакты с этеристами. В это же время в руки турецких властей попали тайные документы этеристов, что грозило раскрытием планов восстания и побуждало греков ускорить свое выступление. Военные действия начались в дунайских княжествах. 21 февраля / 5 марта отряд этеристов Василиоса Карависа, перерезав турецкую стражу, овладел Галацем. 22 февраля / 6 марта 1821 г. князь Александр Ипсиланти с братьями Георгием и Николаем пересекли молдавскую границу; на другом берегу Прута к ним присоединилось 200 всадников.
Отряд Ипсиланти беспрепятственно вошел в Яссы, где на следующий день была обнародована прокламация о начавшемся восстании. Ипсиланти обратился с письмом к императору Александру, которого призывал оказать ему военную помощь и стать «освободителем Греции» (см.: Арш Г. А. Этеристское движение в России. С. 308—309). 27 февраля / 11 марта в Яссах состоялись торжественный молебен и освящение знамен и меча князя Ипсиланти. Через три дня после этого Ипсиланти выступил из Ясс и двинулся к Бухаресту, который 3 / 15 марта был занят отрядами Владимиреску. Известно черновое письмо Пушкина с рассказом о начале восстания, адресованное, по мнению П. В. Анненкова, «кому-либо из каменских жителей» (т. е. жителей имения Давыдовых Каменка, в котором Пушкин гостил в ноябре 1820—январе и феврале 1821 г.) (см.: Анненков П. В. А. С. Пушкин в Александровскую эпоху. С П б.,1874. С. 185; в современных изданиях печатается как предположительно адресованное В. Л. Давыдову, см.: Акад. Т. 13. С. 22; также: Письма. T. 1. С. 224, примеч. Б. Л. Модзалевского; Левкович Я. Л. Три письма Пушкина о греческой революции 1821 года // Врем. ПК. Л., 1987. Вып. 21. С. 16—17). «Там издал он прокламации, которые быстро разлилися повсюду, — писал Пушкин о пребывании Ипсиланти в Яссах, — в них сказано — что Феникс Греции воспрянет из своего пепла, что час гибели для Турции настал и проч. и что Великая Держава одобряет подвиг великодушный! Греки стали стекаться толпами под его трое знамен, из которых одно трехцветно, на другом развевается крест, обвитый лаврами, с текстом сим знаменем победиши, на третьем изображен возрождающийся Феникс. — Я видел письмо одного инсургента — с жаром описывает он обряд освящения знамен и меча князя Ипсиланти — восторг духовенства и народа — и прекрасные минуты Надежды и Свободы...» (Акад. Т. 13. С. 22—23).
...
Пушкину не был совершенно чужд филэллинизм, охвативший в эти месяцы большую часть русского общества. См., например, его дневниковую запись от 2 апреля: «Вечер провел у H. G. — прелестная гречанка. Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек — все отчаивались в успехе предприятия Этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а 25 000 000 турков оставят цветущую страну Еллады законным наследникам Гомера и Фемистокла» (Акад. Т. 12. С. 302; позднее в Москве даже распространялись слухи, что Пушкин «ускользнул к грекам», см. письмо М. П. Погодина к В. Д. Корнильеву от 11 августа 1821 г. — Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1888. Кн. 1. С. 109). Следует, однако, принять во внимание мнение одного из ближайших приятелей Пушкина В. П. Горчакова, как раз в начале греческого восстания, в первых числах марта вернувшегося из Москвы в Кишинев и с Пушкиным непрерывно общавшегося: «Развитое Ипсиланти знамя и движение греков нисколько не воспламенили Пушкина, и вначале ни один из поэтических его звуков не был посвящен делу греков; может быть, потому, что первоначальные действия самого Ипсилантия, несмотря на всю важность неожиданных последствий, не имели в себе ничего уважительного: Ипсилантий в Яссах и в окрестностях предался вполне обычным веселостям, окружил себя одним блеском власти, не утвердив ее силы» (П. в восп. T. 1. С. 262).
Более вероятным все-таки кажется связывать пушкинское стихотворение с ожиданием именно русско-турецкой войны. Мнение, что при любом обострении греко-турецких отношений Россия должна будет выступить естественным союзником и помощником греков, существовало в русском обществе задолго до начала восстания.
Так, М. Ф. Орлов, только что назначенный командиром 16-й пехотной дивизии в Кишиневе, комментировал в письме к А. Н. Раевскому от 27—29 июня 1820 г. дошедшие до него слухи о конфликте янинского Али-паши с султаном Махмудом II:
«В Турции также беспокойно. Янинский Али-паша на 80-м году своей жизни, говорят, принял веру христианскую и грозит туркам освобождением Греции. Ежели б 16-ю дивизию пустили на освобождение, это было бы не худо. У меня 16 тысяч под ружьем, 36 орудий и 6 полков казачьих. С этим можно пошутить» (Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 225 (Сер. «Литературные памятники»)). Сам А. Ипсиланти, хотя восстание готовилось в строгой тайне от русских властей, в своих письмах и прокламациях намеренно давал понять, что рассчитывает на обещанную ему помощь «великой державы» (см.: Арш Г. А. Этеристское движение в России. С. 289—290, 305). Тем не менее в марте возможность военного участия России в греко-турецком конфликте оставалась еще достаточно неопределенной. Пушкин в цитированном выше письме к В. Л. Давыдову (?) задавался вопросом, «что станет делать Россия»: «...займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов?» (Акад. Т. 13. С. 24). См. также в письме А. Я. Булгакова к брату К. Я. Булгакову от 15 марта из Москвы: «Ужели отдадим на жертву бедных греков? Это не неапольская история, это не интрига четырех мошенников, но порыв целого народа угнетенного. И негров защищают все державы, разве греки хуже негров?» (РА. 1901. T. 1, № 1. С. 63; здесь с датой «25 марта», что является, по-видимому, опечаткой, так как далее следуют письма от 17,18, 21 и т. д. марта; см. также: Селимое В. И. Пушкин и греческое восстание. С. 8—9).
В апреле все разговоры о войне на Дунае вообще должны были прекратиться, поскольку Россия официально заявила о своем невмешательстве в греческие дела.
28 марта/9 апреля (войска Ипсиланти в это время подошли к Бухаресту) русский консул в Яссах выступил с официальным заявлением, в котором Ипсиланти приказывалось немедленно вернуться в границы России. 6/18 апреля находившийся на конгрессе Священного союза в Лайбахе Александр I исключил А. Ипсиланти из русской службы, осудил восстание как «действие исступления, которым ознаменовано нынешнее время, неопытности и легкомыслия сего молодого человека», «позорную и преступную акцию» и заявил, что Россия не окажет восставшим ни малейшей помощи, о чем довел и до сведения султана через русского посланника в Константинополе барона Г. А. Строганова. Русский император подчеркивал, что «имеет одну цель и одно желание: поддержание и строгое исполнение существующих между обеими державами трактатов». Армии Витгенштейна на русско-молдавской границе было приказано хранить строжайший нейтралитет (см.: РИ. 1821. № 80, 6 апр.; СО. 1821. Ч. 69, № 15 (9 апр.). С. 50—51; Арш Г. Л . Этеристское движение в России. С. 309—314). Возможно, именно отношение русских властей к этерии дало повод к каким-то критическим замечаниям Пушкина. В одном из донесений агента тайной полиции (предположительно между 28 марта и 5 апреля) говорилось: «Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство» (см.: PC. 1883. № 12. С. 657; Летопись 1999. T. 1. С. 239, 499). В эти месяцы речь вообще шла о другой войне, не вызывавшей в обществе никакого энтузиазма: участии русской армии в союзе с австрийцами в подавлении революций в Неаполе и Пьемонте. 10/22 марта из Лайбаха граф М. А. Милорадович отдал приказ о выступлении армии и гвардии из Петербурга (см.: Вел. кн. Николай Михайлович. Император Александр I : Опыт исторического исследования. СПб., 1912. Т. 2. С. 352), одновременно были приведены в движение и отдельные части 2-й армии. 15 апреля Н. И. Тургенев писал из Петербурга брату Сергею, находившемуся в составе русской миссии в Константинополе, что греческими делами «мало публика занимается, как потому, что не ожидают ничего слишком важного, так и потому, что внимание всех устремлено теперь на Лайбах, на Италию и на движение наших войск» (Декабрист Тургенев. С. 333; см. также в его письме от 1 мая: «О движениях нашей армии известно здесь, что 1-я армия получила приказание остаться по-прежнему на мирном положении. Гвардия же продолжает выступать отсюда к Витебску и Могилеву. Один или два корпуса второй армии идут, как видно из австрийских газет, через Венгрию в Италию». —Там же. С. 336). О настроениях в гвардии перед итальянским походом см. в донесении командира гвардейского корпуса И. В. Васильчикова начальнику Главного штаба князю П. М. Волконскому (Шильдер Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. 2-е изд. СПб., 1905. Т. 4. С. 192—194).
Ситуация изменилась в последующие месяцы. Восстание в Морее положило в Турции начало жестоким репрессиям против греческого населения, которые в первую очередь обрушились на фанариотов (греческая элита, селившаяся в квартале Фанар в Константинополе) и православное духовенство. 10/22 апреля, в первый день Пасхи, турками был казнен константинопольский патриарх Григорий V. За этим последовали казни других церковных иерархов, началось массовое разрушение церквей. Глава Коллегии иностранных дел граф И. А. Каподистриа писал 15/27 апреля 1821 г. А. С. Стурдзе о русской политике нейтралитета: «По-моему, мы уже переступили эту черту, так как поддерживаем Порту в тех репрессивных мерах, которые она предприняла против константинопольской церкви» (цит. по: Арш Г. А. Этеристское движение в России. С. 329). В мае турки в нарушение Кайнарджийского (1774) и Бухарестского (1812) договоров, и несмотря на протесты русского посла, ввели войска в Дунайские княжества и начали задерживать русские суда в проливах. Весь июнь продолжались массовые убийства греческого населения в Смирне и в Константинополе. Русский посол барон Г. А. Строганов 29 мая/10 июня был вынужден переехать из Константинополя в более безопасный загородный дом русской миссии в Буюкдере, откуда обратился ко всем русским негоциантам с призывом как можно скорее прекратить свои дела и покинуть Турцию. С конца мая в русской печати начали появляться известия о турецких расправах с христианским населением (см., например: РИ. 1821. № 118, 25 мая; № 133, 11 июня; № 136, 15 июня; СО. 1821. Ч. 70, № 25 (18 июня). С. 235—236; Ч. 71, № 30 (22 июля). С. 183). 19 июня в Одессе состоялись торжественные похороны патриарха Григория, тело которого было выкуплено греками и доставлено на корабле под российским флагом. Общее мнение, недовольное очевидным давлением венского кабинета на политику России в отношении Греции, стало склоняться в пользу войны с Турцией. «У вас продолжают злодействовать, пишешь ты. Я не знаю, зачем европейские министры смотрят на все это, — замечал Н. И. Тургенев 30 мая в письме к брату Сергею. — Что теперь могут сделать переговоры дипломатические? А в таком случае и дипломатам лучше бы удалиться» (Декабрист Тургенев. С. 339). Через месяц, в письме к брату от 30 июня, он говорит о «слухах о войне, которая кажется быть у нас популярною» (Там же. С. 343). «Ну только туркам несдобровать, — писал А. Я. Булгаков брату К. Я. Булгакову 2 июля из Москвы. — Они дошаляться до чего-нибудь. Сколь ни убеждены все государи блаженством наслаждаться миром, но нужда заставит взять оружие. Кроме других причин, религия то велит» (РА. 1901. T. 1, № 2. С. 270). «Этой войны тогда несколько раз ожидали», — замечал впоследствии П. И. Бартенев (Бартенев. П. в южной России. С. 98; то же: Бартенев П. И. О Пушкине. М., 1992. С. 187). Первый период напряженного ожидания войны пришелся на июль—середину августа 1821 г. К этому времени восстание набирало силу на островах и в континентальной Греции, но в Дунайских княжествах после поражения этеристов 7/19 июня у Драгошан и 17/29 июня в сражении при Скулянах его можно было считать завершенным. А. Ф. Вельтман в своих воспоминаниях относил «общий голос, что война с турками неизбежна», ко времени после «скулянского дела» (П. в восп. T. 1. С. 274). 6/18 июля русский посланник в Константинополе барон Г. А. Строганов вручил султанскому правительству ноту с требованием прекратить преследование христианской религии, восстановить свободу судоходства в проливах и вывести войска из Дунайских княжеств. В донесении французского посла в Петербурге графа де Ла Ферронне от 10/22 июля о войне говорилось как о деле решенном (см.: Вел. кн. Николай Михайлович. Император Александр I. Т. 2. С. 369—370; см. также донесение от 19/31 июля. — Там же. С. 375—377).
17/29 июля Строганов, не получив на свой ультиматум удовлетворительного ответа, объявил о разрыве дипломатических отношений между Россией и Турцией, и спустя два дня русское посольство покинуло Константинополь (см.: Арш Г. Л. Этеристское движение в России. С. 329—330). А. И. Тургенев, сообщая П. А. Вяземскому 12 августа о благополучном прибытии в Одессу своего брата Сергея и всей константинопольской миссии, замечал: «Ожидают войны...» (OA. Т. 2. С. 198). Пушкин, 7 мая еще просивший А. И. Тургенева выхлопотать ему хотя бы краткую поездку в Петербург, 21 августа, приветствуя С. И. Тургенева с возвращением в Одессу, пишет: «...но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии» (Акад. Т. 13. С. 32).
К концу августа эти затянувшиеся ожидания стали несколько ослабевать. Усилиями европейской дипломатии, в первую очередь английского посла в Константинополе виконта Стрэнгфорда, от турецкой стороны удалось добиться выполнения ряда требований русского ультиматума, в частности, снятия эмбарго с русских судов и некоторого контроля за ситуацией в турецкой столице. 23 августа Н. И. Тургенев отмечал в дневнике: «О войне не слышно, но вряд ли избежать ее» (АбТ. Вып. 5. С. 279). Следующий период напряжения пришелся на конец октября—декабрь 1821 г. 7/19 октября в Константинополе была получена новая русская нота, в которой повторялись основные требования предыдущей. Вместе с тем Александр I обратился со своего рода дипломатическим циркулярным письмом к европейским державам. В письме указывалось, что Россия имеет все основания силой принудить Турцию к выполнению поставленных условий. Тем не менее русский император готов был пожертвовать своими интересами ради общего спокойствия Европы, если европейские державы проявят большую политическую активность, со своей стороны добиваясь от Турции гарантий безопасности христианского населения, терпимости к православной церкви и выполнения существующих русско-турецких договоров. На новую ноту петербургского кабинета турецкие власти не реагировали более месяца (официальный ответ, не удовлетворявший вполне ни одному ее пункту, был передан английскому послу для отправления в Петербург только 28 ноября/10 декабря). Но в октябре состоялись новые казни — захваченных в Валахии инсургентов и очередных фанариотов, обвиненных в измене. В числе последних 13/25 октября был обезглавлен Скарлат Каллимаки, валахский господарь, сменивший умершего в январе Александра Суццо; казнен был и его брат Янко Каллимаки. «Бедные греки! Опять кровь потекла! — писал А. Я. Булгаков брату 2 декабря из Москвы. — Но снятие Калимакиевой головы может иметь дурные последствия. Это довольно противно трактатам с нами» (РА. 1901. T. 1, № 2. С. 302). 25 ноября М. Ф. Орлов в завершение письма к П. А. Вяземскому сообщал: «У нас все на военной ноге, а за границею на разбойничьей. Когда позволят зарядить ружья, не знаю, а, кажется, время приближается, где после семилетнего спокойствия начнется час испытания военного» (Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. С. 236). Как видно из писем Е. Н. Орловой к брату А. Н. Раевскому (см. примеч. к стихотворению «Наполеон» — наст, т., с. 653), в ноябре Пушкин постоянно бывал в доме М. Ф. Орлова, где, несомненно, велись разговоры о военных приготовлениях.
С т . 2 — 3. Шумят знамена бранной чести\ Увижу кровь, увижу праздник мести... — Здесь устойчивая в поэзии XVIII в. рифма честь / месть, характерная, в частности, для текстов батальной тематики. Наиболее актуальным прецедентом для Пушкина, вероятно, является широкая эксплуатация данной рифмопары в поэзии 1812 г. Ср. у В. А. Жуковского в «Песни русскому царю от его воинов» (1815): «В отчизну с поля бранной чести / Его мы славу принесли! / Се гром, Его свершитель мести! / Се знамена еще в пыли» (СО. 1815. Ч. 26, № 48. С. 95; см. также: Жуковский. ПСС. Т. 2. С. 25); в «Певце в Кремле» (1814—1816): «Он в дым Москвы себя облек, / И знамением мести, / Как пред Израилем, потек / Перед полками чести»; «За твердое презренье бед; / З а благость в правой мести; / За кротость на верху побед / И верность царской чести»; «Благословляем ваш возврат / В отчизну с поля чести! / Святое титло верных чад / Ценой кровавой мести / Ценою ран купили вы...» (Жуковский. ПСС. Т. 2. С. 38, 41, 43); в «Стихах, петых на праздненстве английского посла лорда Каткарта...» (1816): «И честь тому — кто, верный чести, / Свободе меч свой посвятил, / Кто в грозную минуту мести / Лишь благодатию отмстил» (Там же. С. 29); у К. Н. Батюшкова в послании «К Дашкову» (1813): «Нет, нет! пока на поле чести / За древний град моих отцов / Не понесу я в жертву мести / И жизнь, и к родине любовь...» (Батюшков. Соч. 1934. С. 88).
С т . 19. Венок ли мне двойной достанется на часть... — Двойной венок — двойная награда, здесь: признание боевой и одновременно поэтической славы. Ср. в стихотворении «Княгине 3. А. Волконской» («Среди рассеянной Москвы...») (1827): «Царица муз и красоты, / ... И над задумчивым челом, / Двойным увенчанным венком, / И вьется и пылает гений» (Акад. Т. 3. С. 54)
_____________________
Пушкин и духовность. 1813-1820 - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Пушкин о духовности. 1821. "Кавказский пленник" - https://cont.ws/@mzarezin1307/...
Продолжение следует.
Оценили 3 человека
5 кармы