Муж видит во мне только толстую щиколотку. И грозит уходом - если не уберу ее

Люсе муж Петя все нервы истрепал.

- Не могу, - орал ей Петя ежедневно, - решительно не могу более этого всего выносить!

Люся в ответ сжималась и опускала голову.

- Сколько можно? Клялась ведь! Обещала! Самым ценным клялась - нашим семейным счастьем, - Петя все не унимался, а даже наоборот.

Люся краснела, хлопала глазами и начинала украдкой плакать. Петя, видя слезы супруги, впадал в неистовство.

- Я же все для тебя! Хочешь - дубленку из самой Турции! Хочешь - гарнитур в спальню! Хочешь - мама твоя в гости на неделю тащится! А ты ко мне - задом. Всегда задом! Этим своим огромным - как грузовой корабль - задищем!

Люся на этом моменте обычно подбирала свой грузовой корабль и убегала в ванную комнату. Там, в сыром полумраке, среди тазов и мочал, можно было нареветься всласть. Иногда она рыдала так, что соседи с третьего этажа, пожилые Митькины, начинали стучать им по батарее - требовали законной тишины в многоквартирном доме. Остальным соседям Митькины по секрету рассказывали о том, что Люсю муж гоняет, как Сидорову козу. А она прячется от него в ванной и умоляет их, Митькиных, срочно вызывать наряд милиции. А они, Митькины, вообще-то не дураки. И в бытовые разборки не суются.

И все соседи косились на Петю слегка неодобрительно.

Но Петя Люсю не гонял. Он просто хотел, чтобы супруга похудела килограммов на десять. А лучше сразу на двадцать или тридцать. И стала бы сразу моложе, свежее и интереснее. Чтобы с ней на улицу можно с удовольствием ходить и в гости.

А Люся, чего греха таить, поправилась. Родила однажды дочь Матрёшу и шибко прибавила. И сзади, и спереди образовалось. Спереди как-то все вспучилось, а сзади появился небольшой курдюк. Лицо вот еще блинчиком стало немного. Хотя Люся и в юности тростиной не была - фигуристой уж очень получилась. Петя тогда, десять лет назад, морды на фигуру не кривил, а очень любовался. И даже ревновал, как бесноватый мавр Отелло. Я, заявлял тогда Петя, тебя никому не отдам. Пусть только сунется какой ухажер! Уж я его в бараний рог. И выдвигал мужественную челюсть вперед.

А сейчас претензиями кричит. Каждый кусок, что Люся откусывает, неодобрительным взором провожает. Брови супонит.

Люся, конечно, до него достучаться пыталась. И что с физкультурой она не дружит с малолетства. Когда все через коня прыгали, у нее до того снаряда добежать-то не всегда получалось. И что первичнее в любимом человеке душа. А главное - Матрёша ведь у них! А женщины, родив дитя, часто плывут во все четыре стороны. Природой так специально задумано.

Генетика еще, конечно, слегка подкачала. Родня вон до самого седьмого колена - все дородные люди. Да у них в фамилии даже срамно было тщедушным ходить. Батя Люсин завсегда говорил, что все худосочные господа должны просто гельминтов своих повывести. И сразу стать нормальными и солидными людьми. Как вот батя ее собственной персоной.

А Пете все эти доводы безразличны. Худей, орет, или ухожу навсегда. Не могу боле я на толстопятую супругу мужскую свою харизму расходовать. Не могу, увольте. Уже, говорит, к тебе как к тете Дусе родной отношусь. Сестра мамкина такая была, тетя Дуся-то. Она тоже при телесах была и супом луковым очень пахла.

- Одиноко свою жизнь прожила, - многозначительно заканчивал Петя рассказ про родственницу, - ни один мужик с ней судьбу не связал. Ни единый на всем белом свете.

А Люсе как курдюк согнать? Она пока Пете с Матрёшей ужины готовит - так уж напробуется всяких вкусностей, что на весах сразу килограмм выпрыгивает. А то и сразу пара-тройка их, килограммов. Или вот еще стресс заесть организм настаивает. У них на работе такой уж страшный дурдом творится, что все там толстые. По вечерам колбасой или пирогом каким нервы в порядок возвращают. Кто даже худой в коллектив вдруг заявится - через месяц еле в трамвай закатывается. Стресс, что вы хотите.

А Пете аргументы эти до фонаря.

- Щиколотка, - орет, - ты только глянь, какая у тебя щиколотка на ноге! Да у людей на улицах города талия меньше! Женщина должна быть хрупкой и трепетной. Чтобы пол под ней никогда не прогибался. Чтобы легкой кошкой она по дому кралась. Чтобы лицо ее светилось одухотворением, а не желанием колбасы пожрать. У нас вон в коллективе женщины всегда одним йогуртом обедают. И по вечерам сырую воду хлебают - так уж за собой ухаживают. Кошками фактически по заводу крадутся. А ты вон чего - распустеха. И дочь Матрёша в тебя уродилась - пузо торчит и все рогалика требует. Уйду. Как пить дать, уйду.

И не разговаривал с Люсей, если она вдруг борщом со шкварками пообедала. Молчал с обиженным лицом. И только картинки с тощими женщинами рассматривал с интересом. Люся тоже на тех женщин поглядела: обычные сельди иваси.

А подруга Люсина поддержку ей все оказывает. Ой, Люська, говорит подруга, да кому твой рахитичный сдался? Он тебя на двенадцать лет старше и лысину имеет обширнейшую. Сто шестьдесят сантиметров росту. Зарплата очень средняя. Характер несимпатичный. Неужто, думаешь, что иваси за него передерутся? Поорет да уймется, болезный твой.

А брак, тем временем, по швам трещит.

Митькины по трубе каждый день колотят. Петя совсем на диван переселился и там себе бобылем зажил. Вещи свои понемногу в пакеты собирает - уходить насовсем мечтает. Картинки про селедок под подушкой держит.

Дочь Матрёша, конечно, чует неладное в семье и учебу забросила. Знай себе рогалики ест.

А Люся все больше про первичность души размышляет. Обидно ей, что любимый человек в ней только щиколотку толстую замечает. По-мещански это очень.

И чем там дело закончится - уже даже ежу понятно.

источник