Кота Василию Петровичу привезли, как и договаривались, вечером. Голубая переноска, дырочки - ячейки, и горящие сквозь них круглые как плошки, глаза.
Приданного аж в четырех пакетах рядом поставили! Будто пенсионер Петрович животину не на две недели, пока хозяева в отпуске, взять согласился, а минимум на целый год.
В одном пакете корма в блестящих маленьких упаковках: утка в соусе, креветки с ананасом, океаническая рыба в собственном соку… и миски, до блеска начищенные. Петровичу при виде такого богатства за свой полупустой холодильник и стоящие в раковине с обеда немытые тарелки сразу как-то стыдно стало.
Второй - пятнадцатикилограммовый опилок древесных мешок. Будто у Петровича песка во дворе аж с четырьмя детскими песочницами не найдется.
В третьем - лежанка плюшевая, разобранная на три части когтеточка, мышей разноцветных горсть и здоровенный зеленый лоток. Петрович даже присвистнул, с подозрением посмотрев на притихшего в переноске кота - у покойной его супруги Анфисы Николаевны корыто для стирки меньше этого таза значительно было.
При воспоминании о любимой, больше года назад ушедшей жене, сердце привычно кольнуло.
Он бы давно за ней, за Анфисушкой своей, отправился. Не держит ведь ничего. Детей они не нажили, а одному… Чего ему, старику, на этом свете куковать?
Да только то одно, то другое - все что - то останавливает.
Сначала вон крыша у соседа по даче поизносилась - о помощи попросил, так и проковырялись вдвоем больше месяца. Начали то вроде с дыры, а на выходе весь шифер старый черепицей блестящей заменили.
Потом Аннушка, лаборантка его бывшая из НИИ, позвонила - мол, выручайте, Василий Петрович, миленький, совсем некому лекции вести… Так и провозился, посчитай, всю зиму со студентами в аудитории.
По весне на кладбище приехал, а там у Анфисы Николаевны памятник треснул. Благо сбережения есть. Пока новый заказал, пока дождался как установят. Оградку заодно обновил - подкрасил.
Луковиц, да семян цветочных в вазоны понакидал, понатыкал. Все гадал, когда домой ехал, взойдут или нет? Цветы, они женскую руку-то больше любят.
Взошли, никуда не делись. Выстрелили сочными зелеными стрелами через месяц, вытянулись. А потом, как солнце сильнее греть стало, зацвели. И тюльпаны, и нарциссы, и любимый Анфисой сиреневый дельфиниум.
А сейчас вот опять забота - кот соседский, на время отпуска оставленный.
Василий Петрович потер ладонью грудину.
Смахнул выступившие на лбу капли крупного пота. Ничего. Это ничего. Еще немного продержится. Куда деваться, раз уж обещал…
В четвертый, скромно выглядывающий из-за трех впереди стоящих пакет, пожилой мужчина даже заглядывать не стал - с этим бы управиться. И выпроводив опаздывающих на самолет, не перестающих благодарить хозяев кота, пенсионер принялся за работу.
Первым делом открыл дверку переноски. И пока ее обитатель, растопырив во все стороны усы, осторожно оглядывал из недр её новое, временное свое жилище, распределил по квартире остальной кошачий скарб.
Цветные упаковки с деликатесами и блестящие миски - на кухню. Зеленое корыто с наполнителем, Петрович бросил еще один настороженный взгляд на кота, в туалет.
А плюшевая, с вышитым на ней витиеватыми буквами именем «Марсель» лежанка вместе с горстью, пищащих при нажатии не хуже живых, мышей отправились на подоконник в спальню.
Петрович рассудил, что там, на подоконнике, для этого хозяйства самое место. Ну какой нормальный кот откажется в окно посмотреть?
Оказалось, что этот - ненормальный, и откажется.
И от лежанки на подоконнике, и от выложенных в миску по инструкции подогретых на водяной бане кормов.
И даже от огромного, зеленого, наполненного опилками лотка, в который Петрович за раз уместил треть пятнадцатикилограммового пакета.
Впрочем, из переноски охарактеризованный хозяевами не иначе как ангелом в кошачьем обличии Марсель выходить тоже не торопился. Хоть Петрович его и звал, и кыскал, и миску с кормом, от запаха которого у самого слюни текли, к прячущейся в темноте пластикового ящика животине подносил. Все без толку.
За окном уже вечереть начало, когда терпение у мужчины кончилось, и решивший во что бы то ни стало вытащить животное Петрович пошел на крайние меры.
Но спустя пять минут, от раздавшегося из перевернутой над диваном переноски кошачьего вопля пенсионер дернулся, а от выпавшей следом из недр ее розовой, совершенно голой, увенчанной прямо-таки крысиным хвостом кошачьей задницы - икнул и разжал ослабевшие вдруг пальцы.
Приземлившаяся на мягкий диван переноска, так и не выпустившая из себя обитавшего в ней зверя, настороженно замерла.
Нет, о голых котах Петрович, конечно, слышал. В век телевидения чего только не покажут, но чтоб вот так…
Предупреждать же надо! - попенял не то коту, не то летевшим сейчас в самолете на высоте три тысячи метров его нерадивым хозяевам растерянный мужчина. И присев рядом с притихшим котовым убежищем, задумался.
Животных у них с женой никогда не было, аллергия у Анфисы была страшная. Канарейку, и ту больше часа рядом с собой вынести не могла - задыхалась. А без опыта как к проблеме подойти, разве сообразишь сразу?!
Но отточенный годами работы в НИИ Петровичевский мозг, привыкший решать задачки и посложнее, не подвел и здесь. Уже спустя десяток минут, решив, что голый кот, как и любой голый мужик, просто стесняется, пенсионер бодро потрусил выключать во всей квартире свет…
Примерно через час, когда уставшие, слезящиеся в темноте глаза мужчины стали закрываться, из переноски донеслось первое робкое шебуршание.
Через два, выглянувшему из кухни, скучающему Петровичу удалось в свете уличного фонаря разглядеть высунувшуюся, ощупывающую пространство перед собой кошачью лапу, следом за которой из переноски вывалился серый в темноте, на деле уже виденный Петровичем неприлично розовый хвост.
Через десять минут его нервного подергивания, залихватски виляя пятящимся задом на диван, вылез весь настороженно прижавший уши к голове Марсель. Осмотрелся, наткнулся взглядом на подглядывающего за ним, прислонившегося к косяку Петровича, и подобравшись, снова метнулся в сторону злосчастной переноски, но промахнувшись, ударился о нее мордой, кубарем скатился на пол, и издав очередной, уже второй за этот день боевой клич, скрылся за диваном.
Откуда не вышел ни следующим утром, ни через два, пролетевших за ожиданием Петровича, дня.
Когда и на утро третьего стоящие на кухне наполненные кормом миски оказались нетронутыми, а стоявший в туалете, пахнувший свежей древесиной лоток - девственно чист, не на шутку разволновавшийся пенсионер решил, что пора отправляться за помощью.
*****
Жившие в квартире напротив заядлые собачники Филатовы действовать предложили сразу и радикально, на ходу одевая тапочки и пристегивая к ошейнику плотоядно смотрящего в сторону Петровича здоровенного черного кобеля поводок.
Еле успевший скрыться за собственной входной дверью Петрович еще долго вглядывался в мутный, расположенный прямо над дверным замком глазок, прежде чем собрался с духом для очередной вылазки.
В арсенале живущих этажом выше Ивановых была швабра.
Семеновы из тридцать седьмой предложили выманивать кота на живую, продающуюся в зоомагазине за углом мышь…
Двухметровому, бородатому, с тесаком в руках детине, открывшему дверь в квартиру миловидной старушки Гермахиной, Петрович на всякий случай про кота говорить не стал. Поинтересовался не разносили ли случаем с утра пенсию, и дождавшись отрицательного мотания головой, поблагодарив аж целых два раза, быстро посеменил на свой этаж.
Зайдя в квартиру, огляделся, убедившись, что лысый гость по-прежнему не покинул облюбованное им под диванном убежище, тяжело вздохнул и вновь выйдя в подъезд, направился в последнюю, находящуюся на пятом этаже квартиру…
*****
Степанида Иннокентьевна, женщина шестидесяти трех лет, в родном дворе слыла особой нелюдимой. Что, впрочем, её, вдову бывшего командира полка, интересовало мало.
В заседаниях дворовых сплетниц Степанида, привыкшая при муже держать марку, отродясь не учувствовала. Соседям с нижнего этажа жизнь грохотом не портила, внимания к себе лишнего не привлекала.
Так, кивала из вежливости встречающимся на пути жильцам родной пятиэтажки, а кто из них кто есть - никогда особо не интересовалась.
После смерти мужа жизнь вела затворническую. Если и выходила, то когда совсем продукты или что иное заканчивалось. Хотя пенсию получала хорошую, да и за мужа покойного доплаты ежемесячно шли.
Единственная радость женщины - сын, давно жил за границей. Матери, конечно, позванивал, да и к себе ни раз приглашал. Только куда она, Степанида, поедет? Здесь у нее и квартира - угол свой, могилка Сережина, за которой кроме нее и ухаживать некому. Да и ставшее почти родным за последний год одиночество…
Степанида об этом своем одиночестве как раз и думала, в окно на кухне безразлично смотря, когда звонок дверной, чудом не заржавевший от ненадобности за эти годы, зазвонил.
Застывший на пороге сосед, кажется вдовец со второго или третьего этажа (Степанида точно не помнила) неуверенно переминался, глядя на нее, с ноги на ногу. И как-то уж больно просительно заглядывал в ее широко раскрытые, удивленные глаза.
*****
На голос присевшей на принесённую Петровичем подушку возле дивана женщины лысый, перемазавшийся в пыли кот вышел на восемнадцатой минуте. Боднул протянутую соседкой ладонь, промяукал чего-то на своем - пожаловался. И бросив обиженный взгляд на наблюдающего за этой картиной восхищенного Петровича, нагло качнул хвостом.
Пока отнесшая его к мискам Степанида уговаривала жмущуюся к ней, как к родной, характерную скотину поесть, Петрович заварил чаю.
Разговорились.
Оба местные, на пенсии. Жизнь хорошую прожили, вспоминать не стыдно. А то, что сейчас так вот - по одному, так-то оно со всеми случается. От смерти никто еще не убежал.
И за ними тоже в свое время придет окаянная, Петрович по привычке потер занывшую грудь.
А пока вот - заботы еще, мужик голый, с характером по соседству. Как одного - то оставить, обещал ведь присматривать…
Степанида только улыбнулась грустно, да поудобнее устроив на диване на радость Петровичу немного поевшего, свернувшегося розовым калачом кота, засобиралась домой.
И до самого вечера сидела потом, вспоминала. И соседа, и разговор, и кота лысого, таким теплым и мягким оказавшегося, что с рук чудо-чудесное спускать не хотелось.
Да и нужной такой, необходимой, она себя ооох как давно не чувствовала…
И чай вот еще у Петровича, чего уж греха таить, крепкий, ароматный необычайно. После него её тихая, наполненная тоской и медленным угасанием затворническая жизнь совсем безвкусной казаться стала…
Не успела пожилая женщина вытереть выступившие на глазах слезы, как в дверь опять зазвонили. Сменивший дислокацию с пола на диван кот из рук Петровича есть категорически отказывался. И пожилая пара, отчего-то улыбаясь, вновь дружно направилась в квартиру ниже этажом.
На протяжении всей следующей недели так и повелось - кормить Марселя к Петровичу трижды в день спускалась расцветающая на глазах за, казалось бы, совершенно ей не нужными заботами Степанида. А там и завтракать как-то незаметно вместе стали, и обедать…
И не бравшая уже давно в руки скалку Степанида к ужину налепила домашних, похожих на маленькие снежки пельменей. И смеялась еще, когда отвернувший морду от своего корма Марсель, под одобрительное ворчание Петровича, сидя у неё на коленях, лапой уворовывал с тарелки вкусно пахнущие мясом и сливочным маслом, горячие еще кругляшки. А потом, наевшись от пуза, с интересом посматривал на выглядывающий из приоткрытой двери туалета большой зеленый лоток.
На восьмой день, на пару с нервничающим Петровичем вместе сидели в холе ветеринарной клиники, пока одетые в зеленые халаты врачи колдовали над покрывшейся пятнами, не по разу поглаженной, кошачьей спиной…
И по приходу домой каждые три часа протирали совсем размякшего от такой заботы Марселя обработанной в специальном растворе салфеткой.
И хихикая, как каких-то сорок лет назад, кроили на обеденном столе старый Петровичевский свитер. Обрезали, подшивали, в нужных местах дырявили. И опять вместе любовались прибалдевшим от новой, теплой одежки котом.
И как - то совершенно незаметно пролетели наполненные в заботе о коте совместными хлопотами две недели. А раздавшийся на пятнадцатый день в обед в квартире Петровича звонок вместо заливистой соловьиной трели прозвенел заставляющим сердце болезненно сжаться набатом…
Марсельевское приданное, улыбающимся, неприлично загорелым его хозяевам собирали в четыре руки. И все никак не находили сил отдать мяукающего, изрядно потолстевшего, но выглядевшего до умиления уютно в рукаве Петровичевского свитера, обнявшего лапами за шею Степаниду, кота.
А вечером шаркали, существовали опять никому ненужные каждый в своей квартире, вторя плачущему за окном начавшемуся осеннему дождю…
*****
На кладбище Петрович собрался через три дня. Навалившиеся с силой прижимающего к земле урагана пустота и безделье гнали из дома прочь, словно в спину пихали крепкой, выметающей мусор метлой.
Собрав нехитрое угощение для почившей супруги, положив в висящую на руке котомку маленькую лопатку-совок и пару белых рабочих перчаток, Петрович задумчиво глядел в пыльное, увозящее его из города окно автобуса.
Вот, пожалуй, и все, - думалось ему - Набегался. Все дела переделал, обо всем позаботился, больше ничего и не держит…
Перед глазами на минутку появилось доброе, с лучиками-морщинками у глаз лицо смеющийся Степаниды, важно о чем-то беседующей с внимательно слушающим ее, жмущимся к ее мягким рукам Марселем.
Петрович улыбнулся. Ведь по поначалу даже ревновал к нежностям этим… Но потом, решив, что кот, какой-никакой, тоже мужик, вот и лезет потому к теплу женскому, смирился…
А вот уходящая из его квартиры грустная Степанида Петровичу совсем не понравилась. Посерела как-то разом вся, выцвела. Пошаркала на свой пятый этаж, будто старушка древняя, следом за резво убежавшими вперед, воссоединившимся наконец со своим хвостатым ангелом, Марсельевыми хозяевами.
Петрович долго зачем-то стоял в тот день у открытой своей двери. Слушал, как сменились шаги ее на скрежет ключа в замочной скважине. Как хлопнула черная, железная дверь…
А оставшийся на столе на кухне недопитый в её кружке чай, вылить рука два дня не подымалась.
*****
Кладбище встретило пенсионера привычной тишиной. Правильно, подумалось мужчине, кому здесь разговоры-то разговаривать? И свернув в нужный пролет, быстро найдя нужную могилку, Николай Петрович провел рукой по блестящей глади памятника, смахивая налетевшую на него пыль.
Присел на стоящую у оградки, сколоченную им по прошлой осени скамеечку. Поздоровался. Анфиса Павловна с фотографии на памятнике смотрела в ответ задумчиво.
Вроде и выбирал ту, где улыбалась, а вот поди же ты…
Мастер каменный правда предупредил тогда - фотопечать мол, бывает искажает, да и под каким углом опять же смотреть. Хотите если, переделаем…
Но Петрович не захотел. И так вполне ничего получилось, даже как-то волнительно.
Достав из котомки бутерброд с колбасой, румяное яблоко и пару конфет, пенсионер аккуратно разместил все на краешке цветочницы, проредил разросшиеся в вазонах уже начинающие осыпаться цветы и сам не заметил, как занятый делом, слово за слово рассказал покоившейся под землей жене и о голом упрямце Марселе, и об огромном, бородатом, оказавшимся пре-милейшим человеком, внуке старушки Гермахиной, подвезшим их со Степанидой и покрывшегося после пельменей пятнами Марселя до ветеринарной клиники…
И о самой, нелюдимой затворнице Степаниде, на деле оказавшейся вполне себе ничего -интересной женщиной.
Добавил, что теперь вот точно все, дела все переделаны, не держит ничего… И не успев договорить, замер. Прямо под его носом, совершенно не обращая внимания на смотрящего на него удивленного человека, не известно откуда взявшийся здесь маленький пушистый котенок, урча и давясь, быстро заглатывал принесенный им супруге бутерброд.
Спустя десяток минут, повеселевший разом Петрович, дождавшись пока маленький воришка наестся, ловко сунул того за пазуху, и внимательно осмотрев ближайшие окрестности на предмет усатых собратьев или кошки матери, так никого и не найдя, насвистывая поспешил домой.
А застывшая на черном мраморе, провожающая его взглядом Анфиса Павловна, улыбалась. Хотя, возможно, дело действительно было в искажающей изображение с разных углов обзора фотопечати…
*****
От раздавшейся по квартире, вырвавшей ее из раздумий трели звонка, Степанида Иннокентьевна вздрогнула. Окружающая ее, ставшая почти осязаемой тишина, вновь окутала ожившую за последние две недели женщину плотным саваном-покрывалом.
Но сроднившаяся с ней Степанида нарочно не включала телевизор. Зачем? Все равно ничего нового не расскажут. Да и не хочется видеть никого…
Но дверь, не смотря на весь душевный раздрай, все же открывать пошла.
Стоявший за ней Петрович светился, как заглянувшее в окно переспелое осеннее солнце. Переминался знакомо с ноги на ногу, ерзал. А потом, как-то подобрался весь, посерьёзнел и протянул на вытянутых ладонях смотрящей на него с волнительным ожиданием женщине маленький пушистый комок.
- Вот, Стеш, - сказал, - представляешь, нашел сегодня! Совсем один там был, ни других котят, ни мамки… Позаботиться бы надо, погибнет ведь… Как думаешь, справимся?
- Справимся Вась, конечно, справимся, - еле сдерживая от распускающегося в душе счастья слезы тихо ответила Степанида, - Сейчас, только корзинку захвачу, где-то была у меня, хорошая. Одеяльце постелем, и не хуже Марсельевой лежанка будет! Ты проходи пока! Не стой на пороге то...
А сердце у Петровича с того дня больше не болело. Правда поди разбери почему.
Может и правда все дело в нуждающихся в заботе, так вовремя повстречавшихся ему на пути котах…
Оценили 24 человека
50 кармы