Представляем читателям серьезный аналитический материал Центра Карнеги о прогнозных сценариях постпутинского транзита в РФ.
КЛЮЧЕВЫЕ ВЫВОДЫ
— Главной заботой российского истеблишмента на период с 2018 по 2024 год является не модернизация страны, а обеспечение плавного и безопасного для политических, управленческих и бизнес-элит транзита власти.
— Принципиально важный момент в характеристике системы — высокая степень участия государства в экономических, политических, бизнес-процессах. Задача «гражданских» и технократических элит — сохранять систему в устойчивом состоянии, силовых — определять политическую и идеологическую рамку.
— Перемены не являются целью системы, но, поскольку спрос на них есть, они имитируются. Cистема пока в состоянии имитировать перемены, что среди прочего означает ее технократическое улучшение без изменения политического фундамента.
— Оба основных сценария — «Путин остается» и «Путин уходит, но оставляет преемника» — спокойно воспринимаются и принимаются большинством населения и элитами. Возможность любого сценария остается открытой. Не способные повлиять на ход событий, элиты готовы и дальше адаптироваться к изменениям в системе, ее стагнации и даже, как выразился один из респондентов, к ее «угасанию».
— Основным актором во всех процессах в России и главным работодателем является государство. Система управления строится на презумпции всезнания государства и его бюрократии и абсолютизации государственного контроля. Государству нужна новая технократическая элита, задача которой поддерживать приемлемый для политической системы уровень работоспособности. Базовая идея технократического транзита состоит в том, чтобы, не меняя (не укрепляя) институты и не вводя политическую демократию, поменять лица во власти.
— Сторонники технократической мобильности уверены: назначения новых технократов на среднем уровне государственной пирамиды будут постепенно оказывать давление на назначения на верхнем уровне; кадры будут просачиваться вверх, постепенно повышая качество управления в целом.
— Основными лимитирующими элементами технократических изменений являются власть силовиков и обязательное согласование с ними всех назначений. Абсолютная политическая лояльность ключевых кадров важнее технократической эффективности, не говоря уже о модернизационных устремлениях. Фильтр политической лояльности остается основным.
— Важное ограничение технократического подхода респонденты видят в том, что чиновники-технократы ответственны в первую очередь перед федеральным центром, а не перед гражданами. Такой механизм подконтрольности нередко ведет к «культу отчетности» и формальному достижению заданных целей.
— Содержательная модернизация замещается цифровизацией как технократической сверхзадачей, а значит, «цифра» едва ли станет зоной и драйвером модернизационного и кадрового прорыва.
— Возможны ли изменения к лучшему? Опрошенные инвесторы и предприниматели едины во мнении: нет. С точки зрения инвесторов, главными проблемами являются негативный имидж России и отрицательное влияние силовиков на бизнес-климат.
— У бизнеса, как отечественного, так и иностранного, нет серьезных мотивов верить в модернизационные устремления государственных элит. Цитата из экспертного интервью: «Успешный бизнес тот, который избежал внимания государства, в том числе господдержки».
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Почему вы считаете, что 2024 год какой-то особый и всё изменится? Не вижу причин каким-то образом его выделять», — сказал нам один из наших респондентов, вовлеченных в серьезные политико-управленческие процессы. Он имел в виду, что система, которая сложилась за двадцать лет правления одного и того же человека, вряд ли изменится — с ним или без него. К тому же мнению склонялись многие из наших собеседников, у которых мы выясняли, как переживут элиты — управленческие, политические, предпринимательские — период транзита в год окончания срока президента Владимира Путина.
И тем не менее есть многочисленные сценарии, ожидания, надежды, связанные с 2024 годом. Не говоря уже о том, что до него надо дожить. Управленцам — удержать страну от катаклизмов и улучшить ее жизнь в соответствии с новыми установками. Политикам — сохранив лояльность первому лицу, сохранить себя. Бизнесменам, отечественным и иностранным, — попытаться развивать свое дело в условиях усиления государственного вмешательства в экономику, или уйти из бизнеса, или уехать из страны.
Осенью 2018 и весной — летом 2019 года мы провели две серии экспертных интервью с людьми, которые в той или иной мере обеспечивают обучение технократических элит (курсы, лекции, программы подготовки, консультирование лиц, принимающих решения), изучают эти элиты, а также наблюдают эти процессы с точки зрения бизнеса. Все наши респонденты так или иначе вовлечены в переход страны из политического цикла 2018—2024 вв. период после президентских выборов: кто-то — непосредственно участвуя в нем, иные — как сторонние и включенные наблюдатели [1].
Никто из наших собеседников не питал иллюзий относительно готовности высших должностных лиц государства (назовем их суперэлитой) к демократизации политической системы, либерализации экономики и в целом к модернизации государства и общества. Но никто и не рисовал апокалиптических сценариев революции или развала страны из-за неэффективности построенной за 20 лет системы государственного капитализма и политической автократии.
Элиты, не способные повлиять на ход событий, готовы и дальше адаптироваться к изменениям в системе, ее стагнации и даже, как выразился один из респондентов, к ее «угасанию».
Собственно, одна из задач управленческой элиты состоит в том, чтобы, не меняя политическую рамку и политические основания системы, продлить это «угасание» и (или) все-таки обеспечить приемлемый уровень развития, прежде всего социально-экономического. От новых технократизированных элит не требуется участие в процессе принятия собственно политических решений — в области «геополитики», внутренней и внешней политики. Их дело — поддерживать приемлемый для политической системы уровень потребительского оптимизма, помогать режиму избегать чрезмерного социального напряжения, а также решать повседневные проблемы — то есть обеспечивать высшему политическому классу нормальный социальный фон для дальнейшего правления в рамках государственного капитализма. Отчетность исключительно перед «верхами» — отнюдь не перед гражданами.
Технократизация — это инструмент проведения такой политики. Дигитализация, цифровая трансформация — заменители модернизации во всех сферах жизни, субституты демократизации и либерализации. Наблюдающийся акцент на региональной политике — вполне естественное стремление в столь большой стране, как Россия, обеспечивать равномерно распределяемый приемлемый уровень социально-политических настроений и экономического развития. Целеполагание здесь сугубо прагматическое, измеряемое контрольными цифрами (не всегда четко верифицируемыми, взятыми «с потолка») и KPI (показатели достижения успеха, от англ. Key Performance Indicator).
Инструментально этот подход проявляет себя, например, в технологии реализации национальных проектов, своего рода заменителей советских пятилетних планов. Институты демократии при проведении такой политики не нужны, а вместо институционального подхода (использование институтов демократии и рынка) применяется подход «проектный», технократический.
Путинская система нащупывает точки сохранения социального и политического равновесия до конца политического цикла и далее. Основным актором и главным работодателем является государство. Система управления строится на презумпции всезнания и всемогущества государства и его бюрократии, на абсолютизации государственного контроля (отсюда пристальное внимание к целевому расходованию средств и попытки избирательной борьбы с коррупцией). Государство приходит во все сферы, его интервенции в экономику становятся основным стимулом роста, оно строит параллельное гражданское общество, отзеркаливая низовые инициативы и «перекупая» гражданских активистов, предлагая им государственные гранты и — одновременно — список ограничений в поведении. Поглощая и втягивая в себя гражданский сектор, государство старается контролировать и частный бизнес: всё сколько-нибудь живое в предпринимательской сфере вынуждено как минимум учитывать государственный интерес в своей работе или прямо сотрудничать с бюрократией. Симптоматичным примером может служить фактическое принуждение бизнеса к участию в реализации нацпроектов — программах развития страны, утвержденных указом президента в мае 2018 года [2].
Эти процессы обусловлены прежде всего политической рамкой, которая предопределяет все модели поведения всех политических, управленческих, социальных групп.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАМКА ТРАНЗИТА ЭЛИТ
Главная забота российского истеблишмента на период 2018–2024 годов — не модернизация страны, а обеспечение плавного и безопасного для политических, управленческих и бизнес-элит транзита власти. А значит, изменения не затронут политические основания системы — централизованной и государственно ориентированной, авторитарной и в высокой степени персоналистской.
Разговор о транзите системы, ее выживании после 2024 года — это и оценка механизмов передачи власти. Возможность ухода Путина зависит от того, удастся ли в ближайшие четыре с половиной года найти схему транзита, безопасную как лично для него, так и для базовых оснований режима. Под транзитом мы необязательно понимаем уход Путина или «переход к демократии». Речь идет и о передаче власти в принципе, в силу требований Конституции. Без изменений — политических или экономических — система обречена на быструю или медленную эрозию, но наши респонденты убеждены, что Путин ничего фундаментально менять не будет. И все их ожидания связаны с ответом на вопрос о том, до какой степени глава государства готов (или не готов) изменить систему, чтобы она осталась хотя бы в какой-то степени работоспособной.
Нынешний российский политический режим нащупал свою идентичность: консервативные ценности, имперское сознание, милитаризация, антизападничество, особый путь на базе мифологизированных представлений об истории, память о Великой Отечественной войне как основной клей нации и метод легитимации власти (согласно социсследованиям это единственное событие, которое объединяет нацию; его же использует Путин для поддержания своего имиджа наследника Победы)[3]. Можно считать, что это и есть государственная идеология, вокруг которой сложился консенсус и элит, и масс. Однако неэффективность социально-экономической модели порождает спрос, пусть и крайне неопределенный, на изменения.
Перемены не являются целью системы, но, поскольку спрос на изменения есть, власти их имитируют. Например, цифровизация выдается за модернизацию, или же анонсируется идея «прорыва» — без всяких на то стимулов и даже уточнения, что это такое. Пока еще система в состоянии имитировать перемены (что среди прочего означает ее технократическое улучшение без изменения политического фундамента), которые не сопровождаются существенными изменениями в ней самой. Во всяком случае такой точки зрения придерживается большинство наших респондентов: процесс имитации может оказаться вполне управляемым и приемлемым как для элит, так и для обычных людей. Можно спорить о том, не стало ли «путинское большинство» в результате экономической стагнации суммой политических меньшинств и не размывает ли это национальный консенсус. Но пока система способна справляться с проявлениями социального недовольства (пусть всё чаще и методами репрессий, а не пропаганды и кооптации соперников [4]) и удерживаться в состоянии относительного политического равновесия.
Что касается самой техники передачи власти, то для Путина, конечно, важно найти к 2024 году такую же фигуру, какой он был сам для Бориса Ельцина, — в случае если президент решит уйти со своего поста, не утратив при этом привилегированного положения национального лидера, отца-основателя системы. Но для обеспечения устойчивости самой системы еще важнее сохранить «путинизм» то есть продолжение авторитарной, изоляционистской и дирижистской политики в отсутствие Путина. Причем на более долгий срок, чем держался, например, сталинизм (тоталитарные и репрессивные практики в том виде, в каком они существовали до XX съезда КПСС в 1956 году) после смерти Сталина. Впрочем, в российской истории, да и не только российской, особенно если речь идет об авторитарных и тоталитарных режимах, уход самого лидера с формальных постов или его кончина неизбежным образом размывали фундамент политической системы. Поэтому задача президента — «уйти, не уходя», так чтобы заложить основы дальнейшего выживания «путинизма-после-Путина».
Принципиально важный момент в характеристике системы — высокая степень участия государства в экономических, политических, бизнес-процессах. Задача гражданских элит (то есть и либеральных, и чисто технократических, без идеологической окраски) — сохранять систему в устойчивом состоянии.
Задача силовых элит — определять:
1. идеологическую рамку — культивировать национализм, имперскую идеологию и политику (аннексия Крыма), противостояние Западу, традиционализм, психологию осажденной крепости, самоизоляцию, в том числе экономическую (в пользу импортозамещения и интенсивного вмешательства государства в экономику);
2. внутри- и внешнеполитическую линию — перенаправлять основные финансовые потоки в свою сторону, торгуя угрозами, которые только они якобы способны предотвратить.
Это та модель, которая должна, в представлении силовых и идеологических элит (прежде всего из администрации Кремля), пережить 2024 год.
При формировании правительства РФ весной 2018 года Дмитрий Патрушев (сын Николая Патрушева, входящего в ближний круг Владимира Путина) получил пост министра сельского хозяйства. До этого казуса сыновья ключевых представителей ближнего круга Путина получали высокие посты в госбанках и госкорпорациях (сыновья Николая Патрушева, Сергея Иванова, Сергея Кириенко, Дмитрия Рогозина, Александра Бортникова, «династии» Ковальчуков и Ротенбергов)[5]. Это своего рода саморазоблачение высшего политического класса, «обнажение» механизма коллективного преемничества: в 2024 году поколение сыновей соратников Путина получит в наследство часть страны в виде активов, существующих в системе, где «власть равна собственности». Наряду с нормальными механизмами передачи частной собственности по наследству формируется схема передачи по наследству государства как актива, причем в рамках всего нескольких десятков семей.
Конечно, речь идет не о всей стране, но о весьма важных и дорогих фрагментах собственности. Главная проблема для такого транзита «суперэлит» состоит в том, что «сращенную с государством собственность по наследству передать невозможно» (цитата из экспертного интервью): если отцы выпадают из системы власти, то сыновья перестают быть успешными бизнес-лидерами. Иными словами, всё зависит от сохранения контроля над политической властью. Политическая «семья» предыдущего президента Бориса Ельцина сохранила по крайней мере возможности для относительно спокойного и безбедного существования, но масштабы «наследства» «семьи» Путина, если мерить их должностями, недвижимостью, активами, несравнимо более значительны.
Соответственно, высшая элита заинтересована в преемственности политической власти потому, что это обеспечивает преемственность экономической власти. Только в этом случае удастся сохранить модель «власть = собственность» и после 2024 года.
Согласно гипотезе Ивана Крастева «Путин убежден в том, что Россия нуждается не в одном преемнике, как это было при Борисе Ельцине, а в поколении-преемнике. Он видит предстоящий транзит как переход власти от его поколения к «путинскому поколению», включающему в себя «политиков, вступивших в эпоху зрелости в течение путинского правления и испытавших его влияние»[6]. Тем не менее в персоналистской системе чрезвычайно важна фигура именно преемника, символизирующего вертикаль власти. Иначе преемственность системы остается под вопросом. А вот обеспечить механизм преемственности должны управленцы сравнительно нового типа — технократы.
Путин может стать преемником самого себя в том случае, если он не найдет достойного наследника или наследников. Пока не в его интересах раскрывать механизм транзита-2024, ведь в этом случае он рискует оказаться «хромой уткой» и элиты переориентируются на другую политическую фигуру (или фигуры). Если президент уйдет, преемником Путина могут стать система, созданная им, и его политические «дети». В первые годы после смерти Сталина, несмотря на то что советская система стала менее жестокой и более рациональной, образ вождя оставался символом советской власти, от которого новые руководители страны поначалу опасались отказываться. Вопрос, сколько может просуществовать «путинизм-без-Путина», остается открытым. Но исторический опыт показывает, что такие периоды вряд ли могут длиться годами.
Очень многое, в том числе и выбор механизма преемничества, будет зависеть от массовых настроений, которые сложатся к 2022–2024 годам. От отношения к Путину и к власти в целом. От работоспособности модели, в центре которой находится Путин не как человек, несущий главную ответственность за плохое управление, а как институт и символ, «царь и бог», единственный хранитель российской идентичности и самой страны.
На выборах 2018 года ролевые функции президента и национального лидера (символа страны) совпали. Главный вопрос выборов 2024 года — будет ли достаточно для устойчивости системы, чтобы за Путиным сохранилась одна лишь роль национального лидера и символа России, или все-таки для обеспечения преемственности режима он должен будет сохранить за собой пост президента? Это разные вещи; стоит напомнить, что ближе к концу президентства Медведева его рейтинги сравнялись с путинскими [7] и для сохранения прежнего веса Путину уже не хватало позиции премьер-министра. Оказалось, что президент России как институт (кто бы ни заполнял эту вакансию) может быть важнее и главнее Путина как политика и национального лидера. Возможно, поэтому и произошла рокировка 2011 года, вернувшая Путину пост президента. Система при этом тоже сохранилась и даже ужесточилась.
После возвращения Путина на пост президента в 2012 году опросы общественного мнения стали показывать, что именно на него люди возлагают ответственность не только «за всё хорошее», как это было раньше, но и «за всё плохое». В октябре 2018 года 61% респондентов «в полной мере» возлагали на президента ответственность за проблемы страны, еще 22% возлагали ответственность «в некоторой мере»[8]. Пока рейтинги первого лица оставались сверхвысокими, люди были склонны оправдывать главу государства. «Он хотя бы работает», «проблемы настолько серьезны, что даже Путин с ними не справляется», — говорили люди на фокус-группах. Но по мере снижения рейтингов, которое произошло в 2018 году на фоне падения уровня жизни и объявления пенсионной реформы (рейтинг одобрения деятельности президента снизился с 82% в декабре 2017 года до 64% в январе 2019 года), голосов в оправдание президента заметно поубавилось. Недовольство ситуацией в стране и работой самого президента перестало быть маргинальной позицией.
Удерживать президентские рейтинги от дальнейшего заметного падения помогают отсутствие политической конкуренции и контроль государства над основными телеканалами. Искусственно созданная, зашитая в саму конструкцию российской политической системы безальтернативность Владимира Путина — один из основных инструментов поддержания легитимности власти. Сегодня безальтернативность выражается в том, что снижение рейтингов президента не сопровождается ростом общественного доверия ни к каким другим политикам. Если пару лет назад на фокус-группах люди объясняли свою поддержку Путина тем, что он чего-то достиг («заставил Запад уважать страну», «вытаскивает Россию» из «пропасти», в которую государство скатилось в 1990-е годы, и пр.), то сегодня всё чаще звучат ответы в духе 2012 года: «Если не Путин, то кто?» Такие же настроения звучат в опросах общественного мнения: до 43% россиян объясняют доверие населения Владимиру Путину именно тем, что «люди не видят никого другого, на кого еще они могли бы положиться». И это самый высокий показатель с 2001 года, когда такой вопрос был задан впервые [9].
Продолжение:
Оценили 6 человек
16 кармы