Литературная обработка легенды - Сэмюэл Тейлор Кольридж (1772-1834),"The Rime of the Ancient Mariner", 1798 г.
Перевод - Николай Гумилёв, опубл. в 1919 г., «Всемирная литература», Петроград (первый перевод на русский язык сделан в 1850-х гг. Ф.Миллером, второй — в 1890-х гг. — Аполлоном Коринфским).
Старый Моряк встречает трех юношей, званых на свадебный пир, и удерживает одного.
Старик Моряк, он одного из трёх сдержал рукой.
«Что хочешь ты, с огнём в глазах,с седою бородой?
Открыты двери жениха, и родственник мне он;
Уж есть народ, уж пир идёт,весёлый слышен звон».
Но держит всё его старик: «Постой, корабль там был…»
«Пусти седобородый лжец».
Старик его пустил. Вперил в него горящий взор.
Гость — дальше ни на шаг, ему внимает, как дитя.
Присел на камень Брачный Гость и головой поник;
И начал с пламенем в глазах рассказывать старик.
«Корабль плывёт, толпа кричит,оставить рады мы
И церковь, и родимый дом, зелёные холмы.
Моряк рассказывает, как корабль плыл к югу при хорошем ветре и тихой погоде, пока не приблизился к Экватору.
Свадебный Гость слышит музыку.
Уже вошла невеста в зал, и роз она милей,
И головы весёлый хор склоняет перед ней.
И Гость себя ударил в грудь, но дальше ни на шаг.
И так же, с пламенем в глазах, рассказывал Моряк.
Корабль унесён штормом к Южному полюсу
Но вот настиг нас шторм, он был властителен и зол,
Он ветры встречные крутил и к югу нас повёл.
Без мачты, под водою нос, как бы спасаясь от угроз
За ним спешащего врага, подпрыгивая вдруг,
Корабль летел, а гром гремел, и плыли мы на юг.
И встретил нас туман и снег и злые холода,
Как изумруд, на нас плывут кругом громады льда.
Страна льда и пугающего гула, где не видно ничего живого.
Меж снежных трещин иногда угрюмый свет блеснёт:
Ни человека, ни зверей, — повсюду только лёд.
Отсюда лёд, оттуда лёд, вверху и в глубине,
Трещит, ломается, гремит. Как звуки в тяжком сне.
Наконец, большая морская птица, называемая Альбатросом, прилетает сквозь снеговой туман. Её встречают радостно и гостеприимно.
И напоследок Альбатрос к нам прилетел из тьмы;
Как, если б был он человек, с ним обходились мы.
Он пищу брал у нас из рук, кружил над головой.
И с громом треснул лёд, и вот, нас вывел рулевой.
Альбатрос оказывается добрым предзнаменованием и сопровождает корабль, возвращающийся к северу сквозь туман и плавучие льды.
И добрый южный ветр нас мчал, был с нами Альбатрос,
Он поиграть, поесть слетал на корабельный нос.
В сырой туман на мачте он спал девять вечеров,
И белый месяц нам сиял из белых облаков».
Старый Моряк, нарушая гостеприимство, убивает птицу, приносящую счастье.
— Господь с тобой, Моряк седой, Дрожишь ты, как в мороз! Как смотришь ты!
— «Моей стрелой убит был Альбатрос».
«Вот солнце справа из волны восходит в вышину
Во мгле, и с левой стороны уходит и глубину.
И добрый южный ветр нас мчит, но умер Альбатрос.
Он не летит играть иль есть на корабельный нос.
Товарищи бранят Моряка за то, что он убил птицу, приносящую счастье.
Я дело адское свершил, то было дело зла.
Я слышал: «птицу ты убил, что ветер принесла;
Несчастный, птицу ты убил, что ветер принесла».
Но когда туман прояснел, они оправдывают его поступок и, тем самым, приобщаются к его преступлению.
Когда же солнечным лучом зажёгся океан,
Я слышал: «Птицу ты убил, пославшую туман.
Ты прав был, птицу умертвив, пославшую туман».
Ветер продолжается. Корабль входит в Тихий Океан и плывет на север, пока не доходит до Экватора.
Белеет пена, дует ветр, за нами рябь растет;
Вошли мы первыми в простор, тех молчаливых вод.
Стих ветр, и парус наш повис, и горе к нам идёт,
Лишь голос наш звучит в тиши тех молчаливых вод.
Корабль неожиданно останавливается.
В горячих, медных небесах полдневною порой
Над мачтой Солнце, точно кровь, с Луну величиной.
За днями дни, за днями дни мы ждём, корабль наш спит,
Как в нарисованной воде, рисованный стоит.
Месть за Альбатроса начинается.
Вода, вода, одна вода. Но чан лежит вверх дном;
Вода, вода, одна вода, мы ничего не пьём.
Как пахнет гнилью, пахнет от волны,
И твари слизкие ползут из вязкой глубины.
В ночи сплетают хоровод блудящие огни.
Как свечи ведьмы, зелены, красны, белы они.
Их преследует дух, один из незримых обитателей нашей планеты, которые — не души мёртвых и не ангелы.
И многим снился страшный дух, для нас страшней чумы,
Он плыл за нами под водой из стран снегов и тьмы.
В гортани каждого из нас засох язык, и вот,
Молчали мы, как будто все набили сажей рот.
Матросы, придя в отчаянье, хотят взвалить всю вину на Моряка, в знак чего они привязывают ему на шею труп морской птицы.
Со злобой глядя на меня, и стар и млад бродил;
И мне на шею Альбатрос повешен ими был».
Моряк замечает что-то вдали.
«Так скучно дни идут. У всех стеклянный блеск в глазах.
Как скучно нам! Как скучно нам! Как страшен блеск в глазах!
Смотрю вперёд, и что-то вдруг мелькнуло в небесах.
Сперва, как лёгкое пятно, и как туман потом;
Плывёт, плывёт и, наконец явилось кораблём.
Пятно — туман — корабль вдали, и всё плывёт, плывёт:
Как бы по воле духа вод то прыгнет, то нырнёт.
При приближенье это оказывается кораблём; и дорогой ценой Моряк добывает у Жажды возможность говорить.
С засохшим, чёрным языком кричать мы не могли;
Тогда я руку прокусил, напился крови и завыл:
— Корабль, корабль вдали!
С засохшим, чёрным языком, в движеньях не тверды,
Они пытались хохотать и снова начали дышать,
Как бы хлебнув воды.
Взрыв радости и за ним ужас. Ибо разве бывает корабль, плывущий без ветра или течения?
— Смотри! — кричал я — как он тих, не даст он счастья нам;
Но без теченья, без ветров летит он по водам. —
На западе волна в огне, уходит день, как дым;
И был над самою волной шар солнца недвижим,
Когда чудесный призрак вдруг меж нами встал и ним.
Ему кажется, что это только скелет корабля.
Сквозь снасти Солнце видно нам (Услышьте, боги,, нас!)
Как за решёткою тюрьмы горящий, круглый глаз.
Увы! (я думал и дрожал) он продолжает плыть!
И неужели паруса — на Солнце эта нить?
И реи кажутся тюремной решеткой на лике заходящего Солнца. На борту корабля-скелета только женщина-призрак и смерть, её товарищ.
Пылает Солнце, как в тюрьме ужели между рей?
И женщина смеётся нам? — Не Смерть ли?
И вторая там? Не Смерть ли та, что с ней?
Рот красен, жёлто-золотой ужасный взор горит:
Пугает кожа белизной, то Жизнь по Смерти,
Дух ночной, что сердце леденит.
Вот близко, близко подошли и занялись игрой,
И трижды свистнув, крикнул дух: «Я выиграл, он мой!»
Уж Солнца нет; уж звёзд черёд: недолго вечер был,
И с шумом призрачный корабль опять в моря уплыл.
Мы слушали, смотрели вновь и как из кубка, нашу кровь
Точил из сердца страх; мутнели звёзды, мрак густел
Был рулевой под лампой бел; роса — на парусах.
А на востоке встал тогда рогатый месяц,
И звезда запуталась в рогах.
И каждый месяцем гоним, безмолвие храня,
Глазами, полными тоски, преследует меня.
Его товарищи падают мёртвыми.
И двести их, живых людей (а я не слышал слов),
С тяжёлым стуком полегли, как груда мертвецов.
Помчались души их, спеша покинуть их тела!
И пела каждая душа, как та моя стрела».
Свадебный Гость боится, что говорит с призраком.
— Ты страшен мне, седой Моряк с костлявою рукой
Ты тёмен, как морской песок, высокий и худой.
Страшны горящие глаза, костлявая рука,
— «Постой, не бойся, Брачный Гость! Не умер я пока.
Одни, один, всегда один, один среди зыбей!
И нет святых, чтоб о душе припомнили моей.
Так много молодых людей лишились бытия:
А слизких тварей миллион живёт, а с ними я.
Гляжу на гниль кишащих вод и отвожу мой взгляд;
Гляжу на палубу потом, там мертвецы лежат.
Гляжу на небо и мольбу пытаюсь возносить,
Но раздаётся страшный звук, чтоб сердце мне сушить.
Когда же веки я сомкну, зрачков ужасен бой,
Небес и вод, небес и вод лежит на них тяжелый гнёт,
И трупы под ногой.
Но проклятье ему видно в глазах мертвецов.
Холодный пот с лица их льёт, но тленье чуждо им,
И взгляд, каким они глядят, навек неотвратим.
Сирот проклятье с высоты свергает духа в ад;
Но, ах! Проклятье мёртвых глаз ужасней во сто крат!
Семь дней и семь ночей пред ним я умереть был рад.
Подвижный месяц поднялся и поплыл в синеве:
Он тихо плыл, а рядом с ним одна звезда, иль две.
Была в лучах его бела, как иней, глубина;
Но там, где тень от корабля легла,
Там искрилась струя убийственно-красна.
Где тени не бросал корабль,
Я видел змей морских:
Они неслись лучам во след, вставали на дыбы,
И свет был в клочьях снеговых.
Где тени не бросал корабль, наряд их видел я, —
Зелёный, красный, голубой. Они скользили над водой,
Там искрилась струя».
Моряк достигает Просветления.
«Они живыми были! Как их прелесть описать!
Весна любви вошла в меня, я стал благословлять:
Святой мой пожалел меня, я стал благословлять.
Я в этот миг молиться мог: и с шеи, наконец,
Сорвавшись, канул Альбатрос в пучину, как свинец».
«О, милый сон, по всей земле и всем отраден он!
Марии вечная хвала! Она душе моей дала
Небесный милый сон.
По милости богоматери Моряк освежён дождем.
На деле чан один пустой случайно уцелел;
Мне снилось, полон он водой: проснулся — дождь шумел.
Мой рот холодным был и ткань на мне сырой была;
О, да! Пока я пил во сне, и плоть моя пила.
Но я её не замечал, так лёгок стал я вдруг,
Как будто умер я во сне, и был небесный дух.
Он слышит звуки и замечает странные небесные знаменья.
И я услышал громкий ветр; он веял вдалеке,
Но всё ж надулись паруса, висевшие в тоске.
И разорвались небеса, и тысяча огней
То вспыхнет там, то здесь мелькнёт;
То там, то здесь, назад, вперёд, и звёзды пляшут с ней.
Идущий ветер так могуч, сломать бы мачту мог;
Струится дождь из чёрных туч, и месяц в них залёг.
Залёг он в трещине меж туч, что были так черны:
Как воды падают со скал, так пламень молнии упал
С отвесной крутизны.
Ветров не чувствует корабль, но всё же мчится он.
При свете молний и Луны. Мне слышен мёртвых стон.
Они стенают и дрожат, они встают без слов,
И видеть странно, как во сне, встающих мертвецов.
Встал рулевой, корабль плывет, хоть также нет волны;
И моряки идут туда, где быть они должны,
Берясь безжизненно за труд, невиданно-страшны.
Племянник мёртвый мой со мной нога к ноге стоял:
Тянули мы один канат, но только он молчал».
Но не души умерших матросов и не демоны земли или воздуха, но благословенный рой ангелов ниспослан по молитве его святого.
— Ты страшен мне, седой Моряк!
- «Не бойся, Гость, постой! Не грешных душ то рать была,
В свои вернувшеся тела, а душ блаженный строй:
Когда настал рассвет, Они вкруг мачт сошлись толпой;
И, поднимая руки ввысь, запели гимн святой.
Летели звуки вновь и вновь, коснутся высоты
И тихо падали назад, то порознь, то слиты.
То пенье жаворонка я там различал едва;
То пенье птички небольшой меж небесами и водой
Струила синева.
Уединённой флейты плач, оркестра голоса,
Хор ангелов, перед каким немеют небеса.
Всё смолкло; только в парусах до полдня слышен зов,
Как бы в июньскую жару журчанье ручейков,
Что нежным голосом поют в тиши ночных лесов.
И так до полдня плыли мы средь полной тишины:
Спокойно двигался корабль, влеком из глубины.
Одинокий дух мчит корабль от Южного полюса до Экватора, повинуясь сонму ангелов, но возмездие должно продолжаться.
На девять сажен в глубине из стран снегов и тьмы
Плыл дух; и наш взносил корабль на водные холмы.
Но в полдень зов средь парусов затих, и стали мы.
Над мачтой Солнце поднялось, идти нам не даёт:
Но через миг опять корабль вдруг подскочил из вод,
Почти во всю свою длину он подскочил из вод.
Как конь, встающий на дыбы, он сразу подскочил:
В виски ударила мне кровь и я упал без сил.
Демоны, спутники Полярного Духа, незримые обитатели стихий, принимают участие в его работе, и двое из них сообщают один другому, что долгое и жестокое мщенье Моряку совершено Полярным Духом, который возвращается на юг.
Как долго я лежал без чувств, я сам узнать бы рад;
Когда ж вернулась жизнь ко мне,
Я услыхал, что в вышине два голоса звучат.
— Кто это? — говорил один,— Не это ли матрос,
Чьей злой стрелою был убит незлобный Альбатрос?
Самодержавный властелин страны снегов и мглы
Любил ту птицу и отмстил хозяину стрелы. —
Ответный голос схожим был с медвяною росой;
— Он к покаянью принуждён на век останний свой».
Первый голос:
«Но расскажи мне! — слышно вновь,
— Ответь подробней мне,
Затем так движется корабль? Что скрыто в глубине?
Второй голос:
Как пред своим владыкой раб и океан смирён;
Его горящий круглый глаз на Месяц устремлён.
И если знает он свой путь, то это Месяц правит им;
Смотри, мой брат, как нежен взгляд, взгляд Месяца над ним.
Первый голос:
Но как в безветрии корабль идет, заворожён?
Моряк лежит без чувств, потому что ангелы уносят корабль на север так быстро, что человек не может выдержать.
Второй голос:
Раздался воздух впереди, сомкнулся сзади он.
Летим, мой брат, скорей летим! Мы запоздали так:
Пока корабль идет вперёд, пробудится Моряк.
Чудесное движенье замедлено; Моряк очнулся, а возмездие продолжается.
Проснулся я; и мы плывём в безветренных водах:
Кругом столпились мертвецы,и Месяц в облаках.
Стоят на палубе они, уставя на меня
Глаза стеклянные, где луч небесного огня.
С проклятьем умерли они, проклятье в их глазах.
Я глаз не в силах отвести, ни изойти в слезах.
Возмездие, наконец, кончается.
И чары кончились: опять взглянул я в зелень вод,
И хоть не видел ничего, но все глядел вперёд.
Как путник, что идёт в глуши с тревогой и тоской
И закружился, но назад на путь не взглянет свой
И чувствую, что позади ужасный дух ночной.
Но скоро ветер на меня, чуть ощутим, подул:
Его неслышный, тихий шаг воды не колыхнул.
Он освежил моё лицо, как ветр весны, маня
И, проникая в ужас мой, он утешал меня.
Так быстро, быстро шёл корабль, легко идти ему;
И нежно, нежно веял ветр, — мне веял одному.
И Моряк снова видит родину.
О, дивный сон! Ужели я родимый вижу дом?
И этот холм и храм на нём? И я в краю родном?
К заливу нашему корабль свой направляет путь —
О, дай проснуться мне, Господь, иль дай навек заснуть!
В родном заливе воды спят, они, как лёд, ровны,
На них видны лучи луны и тени от луны.
Немым сиянием луны озарены вокруг
Скала и церковь на скале, и флюгерный петух.
Ангелы оставляют трупы и являются в одеждах света.
И призраки встают толпой, средь белых вод красны,
Те, кто казались мне сейчас тенями от луны.
В одеждах красных, точно кровь, они подходят к нам:
И я на палубу взглянул — Господь! Что было там!
Лежал, как прежде, каждый труп, ужасен, недвижим!
Но был над каждым в головах крылатый Серафим.
Хор ангелов манил рукой и посылал привет,
Как бы сигнальные огни, одеянные в свет.
Хор ангелов манил рукой, ни звука в тишине,
Но и безмолвие поёт, как музыка во мне.
Вдруг я услышал вёсел плеск и кормщика свисток;
Невольно обернулся я и увидал челнок.
Там кормщик и дитя его, они плывут за мной:
Господь! Пред радостью такой ничто и мёртвых строй.
Отшельника мне слышен зов ведь в лодке — третьим он!
Поёт он громко славный гимн, что им в лесу сложён.
Я знаю, может смыть с души кровь Альбатроса он.
Отшельник тот в лесу живет у голубой волны.
Поёт в безмолвии лесном, болтать он любит с Моряком
Из дальней стороны.
И по утрам, по вечерам он молит в тишине:
Мягка его подушка — мох на обветшалом пне.
Челнок был близко. Слышу я:
— Здесь колдовства ли нет?
Куда девался яркий тот, нас призывавший свет?
И не ответил нам никто,
Сказал Отшельник: — Да!
Чудесное приближенье корабля.
Корабль иссох, а паруса? Взглянул, как ткань худа!
Сравненья не найти; одна с ней схожа иногда
Охапка листьев, что мои ручьи лесные мчат;
Когда под снегом спит трава и с волком говорит сова.
С тем, что пожрал волчат. —
— То были взоры сатаны! (Так кормщик восклицал)
— Мне страшно.
— Ничего! плывём! — Отшельник отвечал.
Челнок уже у корабля, я в забытье немом,
Челнок причалил к кораблю, и вдруг раздался гром.
Из-под воды раздался он и ширится, растёт:
Он всколыхнул залив, и вот корабль ко дну идёт.
Моряк находит спасенье и челноке.
От грома океан застыл, и небеса в тоске,
И, как утопленник, я всплыл из глуби налегке;
Но я глаза свои открыл в надёжном челноке.
В воронке, где погиб корабль, челнок крутил волчком;
Всё стихло, только холм гудел,в нём отдавался гром.
Открыл я рот — и кормщик вдруг, закрыв лицо, упал;
Святой Отшельник бледен был и Бога призывал.
Схватил я вёсла: и дитя, помешано почти, смеётся,
Не отводит глаз от моего пути.
— Ха! Ха! — бормочет, — как я рад,что может Черт грести.
И я в стране моей родной, на твёрдой я земле!
Отшельник вышел и спешит, скрывается во мгле.
- «Постой! Я каяться хочу!»
Отшельник хмурит взор и вопрошает:
- «Кто же ты? Что делал до сих пор?»
И пал с меня тяжёлый груз с мучительной тоской,
Что вынудила мой рассказ; и я пошёл иной.
Но всё-таки тоска заставляет его бродить из страны в страну.
- С тех пор гнетёт меня тоска в неведомый мне час,
Пока я вновь не расскажу мой сумрачный рассказ.
Как ночь, брожу из края в край, метя то снег, то пыль;
И по лицу я узнаю, кто может выслушать мою
Мучительную быль.
- О, как за дверью громок шум! Собрались гости там;
Поёт невеста на лугу с подружками гостям,
И слышится вечерний звон, зовя меня во храм.
- О, Брачный Гость, я был в морях пустынных одинок,
Так одинок, как, может быть, бывает только Бог.
Но я тебя не попрошу: На пир меня возьми!
Идти мне слаще в Божий храм с хорошими людьми.
Ходить всем вместе в Божий храм и слушать там напев,
Которым с Богом говорят,
Средь стариков, мужчин, ребят, и юношей, и дев.
Прощай, прощай!
Но, Брачный Гость, словам моим поверь!
Тот молится, кто любит всех,
Будь птица то, иль зверь.
Словам моим поверь!
Тот молится, кто любит всё — Создателя и тварь;
Затем, что любящий их Бог над этой тварью царь».
Моряк, с глазами из огня, с седою бородой
Ушёл, и следом Брачный Гость побрёл к себе домой.
Побрёл как зверь, что оглушён, спешит в свою нору:
Но углублённей и мудрей
Проснулся поутру...
Памятник моряку с мертвым альбатросом, гавань Уотчет, Сомерсет, Англия.
Оценили 7 человек
19 кармы