Античная легенда о мореплавателе

Литературная обработка легенды - Сэмюэл Тейлор Кольридж (1772-1834),"The Rime of the Ancient Mariner", 1798 г.

Перевод - Николай Гумилёв, опубл. в 1919 г., «Всемирная литература», Петроград (первый перевод  на русский язык сделан в 1850-х гг. Ф.Миллером, второй — в 1890-х гг. — Аполлоном Коринфским).

Старый Моряк встречает трех юношей, званых на свадебный пир, и удерживает одного.

Старик Моряк, он одного из трёх сдержал рукой.

«Что хочешь ты, с огнём в глазах,с седою бородой?

Открыты двери жениха, и родственник мне он;

Уж есть народ, уж пир идёт,весёлый слышен звон».

Но держит всё его старик: «Постой, корабль там был…»

«Пусти седобородый лжец». 

Старик его пустил. Вперил в него горящий взор. 

Гость — дальше ни на шаг, ему внимает, как дитя.

Присел на камень Брачный Гость и головой поник;

И начал с пламенем в глазах рассказывать старик.

«Корабль плывёт, толпа кричит,оставить рады мы

И церковь, и родимый дом, зелёные холмы.

Моряк рассказывает, как корабль плыл к югу при хорошем ветре и тихой погоде, пока не приблизился к Экватору.

Свадебный Гость слышит музыку.

Уже вошла невеста в зал, и роз она милей,

И головы весёлый хор склоняет перед ней.

И Гость себя ударил в грудь, но дальше ни на шаг.

И так же, с пламенем в глазах, рассказывал Моряк.

Корабль унесён штормом к Южному полюсу

Но вот настиг нас шторм, он был властителен и зол, 

Он ветры встречные крутил и к югу нас повёл. 

Без мачты, под водою нос, как бы спасаясь от угроз  

За ним спешащего врага, подпрыгивая вдруг, 

Корабль летел, а гром гремел, и плыли мы на юг.

И встретил нас туман и снег и злые холода,

Как изумруд, на нас плывут кругом громады льда.

Страна льда и пугающего гула, где не видно ничего живого.

Меж снежных трещин иногда угрюмый свет блеснёт:

Ни человека, ни зверей, — повсюду только лёд.

Отсюда лёд, оттуда лёд, вверху и в глубине,

Трещит, ломается, гремит. Как звуки в тяжком сне.

Наконец, большая морская птица, называемая Альбатросом, прилетает сквозь снеговой туман. Её встречают радостно и гостеприимно.

И напоследок Альбатрос к нам прилетел из тьмы;

Как, если б был он человек, с ним обходились мы.

Он пищу брал у нас из рук, кружил над головой.

И с громом треснул лёд, и вот,  нас вывел рулевой.

Альбатрос оказывается добрым предзнаменованием и сопровождает корабль, возвращающийся к северу сквозь туман и плавучие льды.

И добрый южный ветр нас мчал, был с нами Альбатрос,

Он поиграть, поесть слетал на корабельный нос.

В сырой туман на мачте он спал девять вечеров,

И белый месяц нам сиял из белых облаков».

Старый Моряк, нарушая гостеприимство, убивает птицу, приносящую счастье.

— Господь с тобой, Моряк седой, Дрожишь ты, как в мороз! Как смотришь ты!

 — «Моей стрелой убит был Альбатрос».

«Вот солнце справа из волны восходит в вышину

Во мгле, и с левой стороны уходит и глубину.

И добрый южный ветр нас мчит, но умер Альбатрос.

Он не летит играть иль есть на корабельный нос.

Товарищи бранят Моряка за то, что он убил птицу, приносящую счастье.

Я дело адское свершил, то было дело зла.

Я слышал: «птицу ты убил, что ветер принесла;

Несчастный, птицу ты убил, что ветер принесла».

Но когда туман прояснел, они оправдывают его поступок и, тем самым, приобщаются к его преступлению.

Когда же солнечным лучом зажёгся океан,

Я слышал: «Птицу ты убил, пославшую туман.

Ты прав был, птицу умертвив, пославшую туман».

Ветер продолжается. Корабль входит в Тихий Океан и плывет на север, пока не доходит до Экватора.

Белеет пена, дует ветр, за нами рябь растет;

Вошли мы первыми в простор, тех молчаливых вод.

Стих ветр, и парус наш повис, и горе к нам идёт,

Лишь голос наш звучит в тиши тех молчаливых вод.

Корабль неожиданно останавливается.

В горячих, медных небесах полдневною порой

Над мачтой Солнце, точно кровь, с Луну величиной.

За днями дни, за днями дни мы ждём, корабль наш спит,

Как в нарисованной воде, рисованный стоит.

Месть за Альбатроса начинается.

Вода, вода, одна вода. Но чан лежит вверх дном;

Вода, вода, одна вода, мы ничего не пьём.

Как пахнет гнилью,  пахнет от волны,

И твари слизкие ползут из вязкой глубины.

В ночи сплетают хоровод блудящие огни.

Как свечи ведьмы, зелены, красны, белы они.

Их преследует дух, один из незримых обитателей нашей планеты, которые — не души мёртвых и не ангелы.

И многим снился страшный дух,  для нас страшней чумы,

Он плыл за нами под водой из стран снегов и тьмы.

В гортани каждого из нас засох язык, и вот,

Молчали мы, как будто все набили сажей рот.

Матросы, придя в отчаянье, хотят взвалить всю вину на Моряка, в знак чего они привязывают ему на шею труп морской птицы.

Со злобой глядя на меня, и стар и млад бродил;

И мне на шею Альбатрос повешен ими был».

Моряк замечает что-то вдали.

«Так скучно дни идут. У всех стеклянный блеск в глазах.

Как скучно нам! Как скучно нам! Как страшен блеск в глазах!

Смотрю вперёд, и что-то вдруг мелькнуло в небесах.

Сперва, как лёгкое пятно, и как туман потом;

Плывёт, плывёт и, наконец явилось кораблём.

Пятно — туман — корабль вдали, и всё плывёт, плывёт:

Как бы по воле духа вод то прыгнет, то нырнёт.

При приближенье это оказывается кораблём; и дорогой ценой Моряк добывает у Жажды возможность говорить.

С засохшим, чёрным языком кричать мы не могли;

Тогда я руку прокусил, напился крови и завыл:

— Корабль, корабль вдали!

С засохшим, чёрным языком, в движеньях не тверды,

Они пытались хохотать и снова начали дышать,

Как бы хлебнув воды.

Взрыв радости и за ним ужас. Ибо разве бывает корабль, плывущий без ветра или течения?

— Смотри! — кричал я — как он тих, не даст он счастья нам;

Но без теченья, без ветров летит он по водам. —

На западе волна в огне, уходит день, как дым;

И был над самою волной шар солнца недвижим,

Когда чудесный призрак вдруг меж нами встал и ним.

Ему кажется, что это только скелет корабля.

Сквозь снасти Солнце видно нам (Услышьте, боги,, нас!)

Как за решёткою тюрьмы горящий, круглый глаз.

Увы! (я думал и дрожал) он продолжает плыть!

И неужели паруса — на Солнце эта нить?

И реи кажутся тюремной решеткой на лике заходящего Солнца. На борту корабля-скелета только женщина-призрак и смерть, её товарищ.

Пылает Солнце, как в тюрьме ужели между рей?

И женщина смеётся нам? — Не Смерть ли?

И вторая там? Не Смерть ли та, что с ней?

Рот красен, жёлто-золотой ужасный взор горит:

Пугает кожа белизной, то Жизнь по Смерти,

Дух ночной, что сердце леденит.

Вот близко, близко подошли и занялись игрой,

И трижды свистнув, крикнул дух: «Я выиграл, он мой!»

Уж Солнца нет; уж звёзд черёд: недолго вечер был,

И с шумом призрачный корабль опять в моря уплыл.

Мы слушали, смотрели вновь и как из кубка, нашу кровь

Точил из сердца страх;  мутнели звёзды, мрак густел

Был рулевой под лампой бел; роса — на парусах.

А на востоке встал тогда рогатый месяц,

И звезда запуталась в рогах.

И каждый месяцем гоним, безмолвие храня,

Глазами, полными тоски, преследует меня.

Его товарищи падают мёртвыми.

И двести их,  живых людей (а я не слышал слов),

С тяжёлым стуком полегли, как груда мертвецов.

Помчались души их, спеша покинуть их тела!

И пела каждая душа, как та моя стрела».

Свадебный Гость боится, что говорит с призраком.

— Ты страшен мне, седой Моряк с костлявою рукой

Ты тёмен, как морской песок, высокий и худой.

Страшны горящие глаза, костлявая рука,

— «Постой, не бойся, Брачный Гость! Не умер я пока.

Одни, один, всегда один, один среди зыбей!

И нет святых, чтоб о душе припомнили моей.

Так много молодых людей лишились бытия:

А слизких тварей миллион живёт, а с ними я.

Гляжу на гниль кишащих вод и отвожу мой взгляд;

Гляжу на палубу потом, там мертвецы лежат.

Гляжу на небо и мольбу пытаюсь возносить,

Но раздаётся страшный звук, чтоб сердце мне сушить.

Когда же веки я сомкну, зрачков ужасен бой,

Небес и вод, небес и вод лежит на них тяжелый гнёт,

И трупы под ногой.

Но проклятье ему видно в глазах мертвецов.

Холодный пот с лица их льёт, но тленье чуждо им,

И взгляд, каким они глядят, навек неотвратим.

Сирот проклятье с высоты свергает духа в ад;

Но, ах! Проклятье мёртвых глаз ужасней во сто крат!

Семь дней и семь ночей пред ним я умереть был рад.

Подвижный месяц поднялся и поплыл в синеве:

Он тихо плыл, а рядом с ним одна звезда, иль две.

Была в лучах его бела, как иней, глубина;

Но там, где тень от корабля легла,

Там искрилась струя убийственно-красна.

Где тени не бросал корабль, 

Я видел змей морских:

Они неслись лучам во след, вставали на дыбы,

И свет был в клочьях снеговых.

Где тени не бросал корабль, наряд их видел я, —

Зелёный, красный, голубой. Они скользили над водой,

Там искрилась струя».

Моряк достигает Просветления.

«Они живыми были! Как их прелесть описать!

Весна любви вошла в меня, я стал благословлять:

Святой мой пожалел меня, я стал благословлять.

Я в этот миг молиться мог: и с шеи, наконец,

Сорвавшись, канул Альбатрос в пучину, как свинец».

«О, милый сон, по всей земле и всем отраден он!

Марии вечная хвала! Она душе моей дала

Небесный милый сон.

По милости богоматери Моряк освежён дождем.

На деле чан один пустой случайно уцелел;

Мне снилось, полон он водой: проснулся — дождь шумел.

Мой рот холодным был и ткань на мне сырой была;

О, да! Пока я пил во сне, и плоть моя пила.

Но я её не замечал, так лёгок стал я вдруг,

Как будто умер я во сне, и был небесный дух.

Он слышит звуки и замечает странные небесные знаменья.

И я услышал громкий ветр; он веял вдалеке,

Но всё ж надулись паруса, висевшие в тоске.

И разорвались небеса, и тысяча огней

То вспыхнет там, то здесь мелькнёт;

То там, то здесь, назад, вперёд, и звёзды пляшут с ней.

Идущий ветер так могуч, сломать бы мачту мог;

Струится дождь из чёрных туч, и месяц в них залёг.

Залёг он в трещине меж туч, что были так черны:

Как воды падают со скал, так пламень молнии упал

С отвесной крутизны.

Ветров не чувствует корабль, но всё же мчится он.

При свете молний и Луны. Мне слышен мёртвых стон.

Они стенают и дрожат, они встают без слов,

И видеть странно, как во сне, встающих мертвецов.

Встал рулевой, корабль плывет, хоть также нет волны;

И моряки идут туда, где быть они должны,

Берясь безжизненно за труд, невиданно-страшны.

Племянник мёртвый мой со мной нога к ноге стоял:

Тянули мы один канат, но только он молчал».

Но не души умерших матросов и не демоны земли или воздуха, но благословенный рой ангелов ниспослан по молитве его святого.

— Ты страшен мне, седой Моряк!

- «Не бойся, Гость, постой! Не грешных душ то рать была, 

В свои вернувшеся тела, а душ блаженный строй: 

Когда настал рассвет, Они вкруг мачт сошлись толпой; 

И, поднимая руки ввысь, запели гимн святой.

Летели звуки вновь и вновь, коснутся высоты

И тихо падали назад, то порознь, то слиты.

То пенье жаворонка я там различал едва;

То пенье птички небольшой меж небесами и водой

Струила синева.

Уединённой флейты плач, оркестра голоса,

Хор ангелов, перед каким немеют небеса.

Всё смолкло; только в парусах до полдня слышен зов,

Как бы в июньскую жару журчанье ручейков,

Что нежным голосом поют в тиши ночных лесов.

И так до полдня плыли мы средь полной тишины:

Спокойно двигался корабль, влеком из глубины.

Одинокий дух мчит корабль от Южного полюса до Экватора, повинуясь сонму ангелов, но возмездие должно продолжаться.

На девять сажен в глубине из стран снегов и тьмы

Плыл дух; и наш взносил корабль на водные холмы.

Но в полдень зов средь парусов затих, и стали мы.

Над мачтой Солнце поднялось, идти нам не даёт:

Но через миг опять корабль вдруг подскочил из вод,

Почти во всю свою длину он подскочил из вод.

Как конь, встающий на дыбы, он сразу подскочил:

В виски ударила мне кровь и я упал без сил.

Демоны, спутники Полярного Духа, незримые обитатели стихий, принимают участие в его работе, и двое из них сообщают один другому, что долгое и жестокое мщенье Моряку совершено Полярным Духом, который возвращается на юг.

Как долго я лежал без чувств, я сам узнать бы рад;

Когда ж вернулась жизнь ко мне,

Я услыхал, что в вышине два голоса звучат.

— Кто это? — говорил один,— Не это ли матрос,

Чьей злой стрелою был убит незлобный Альбатрос?

Самодержавный властелин страны снегов и мглы

Любил ту птицу и отмстил хозяину стрелы. —

Ответный голос схожим был с медвяною росой;

— Он к покаянью принуждён на век останний свой».

Первый голос:

«Но расскажи мне! — слышно вновь,

— Ответь подробней мне,

Затем так движется корабль? Что скрыто в глубине?

Второй голос:

Как пред своим владыкой раб и океан смирён;

Его горящий круглый глаз на Месяц устремлён.

И если знает он свой путь, то это Месяц правит им;

Смотри, мой брат, как нежен взгляд, взгляд Месяца над ним.

Первый голос:

Но как в безветрии корабль идет, заворожён?

Моряк лежит без чувств, потому что ангелы уносят корабль на север так быстро, что человек не может выдержать.

Второй голос:

Раздался воздух впереди, сомкнулся сзади он.

Летим, мой брат, скорей летим! Мы запоздали так:

Пока корабль идет вперёд, пробудится Моряк.

Чудесное движенье замедлено; Моряк очнулся, а возмездие продолжается.

Проснулся я; и мы плывём в безветренных водах:

Кругом столпились мертвецы,и Месяц в облаках.

Стоят на палубе они, уставя на меня

Глаза стеклянные, где луч небесного огня.

С проклятьем умерли они, проклятье в их глазах.

Я глаз не в силах отвести, ни изойти в слезах.

Возмездие, наконец, кончается.

И чары кончились: опять взглянул я в зелень вод,

И хоть не видел ничего, но все глядел вперёд.

Как путник, что идёт в глуши с тревогой и тоской

И закружился, но назад на путь не взглянет свой

И чувствую, что позади ужасный дух ночной.

Но скоро ветер на меня, чуть ощутим, подул:

Его неслышный, тихий шаг воды не колыхнул.

Он освежил моё лицо, как ветр весны, маня

И, проникая в ужас мой, он утешал меня.

Так быстро, быстро шёл корабль, легко идти ему;

И нежно, нежно веял ветр, — мне веял одному.

И Моряк снова видит родину.

О, дивный сон! Ужели я родимый вижу дом?

И этот холм и храм на нём? И я в краю родном?

К заливу нашему корабль свой направляет путь —

О, дай проснуться мне, Господь, иль дай навек заснуть!

В родном заливе воды спят, они, как лёд, ровны,

На них видны лучи луны и тени от луны.

Немым сиянием луны озарены вокруг

Скала и церковь на скале, и флюгерный петух.

Ангелы оставляют трупы и являются в одеждах света.

И призраки встают толпой, средь белых вод красны,

Те, кто казались мне сейчас тенями от луны.

В одеждах красных, точно кровь, они подходят к нам:

И я на палубу взглянул — Господь! Что было там!

Лежал, как прежде, каждый труп, ужасен, недвижим!

Но был над каждым в головах крылатый Серафим.

Хор ангелов манил рукой и посылал привет,

Как бы сигнальные огни, одеянные в свет.

Хор ангелов манил рукой, ни звука в тишине,

Но и безмолвие поёт, как музыка во мне.

Вдруг я услышал вёсел плеск и кормщика свисток;

Невольно обернулся я и увидал челнок.

Там кормщик и дитя его, они плывут за мной:

Господь! Пред радостью такой ничто и мёртвых строй.

Отшельника мне слышен зов ведь в лодке — третьим он!

Поёт он громко славный гимн, что им в лесу сложён.

Я знаю, может смыть с души кровь Альбатроса он.

Отшельник тот в лесу живет у голубой волны.

Поёт в безмолвии лесном, болтать он любит с Моряком

Из дальней стороны.

И по утрам, по вечерам он молит в тишине:

Мягка его подушка — мох на обветшалом пне.

Челнок был близко. Слышу я:

— Здесь колдовства ли нет? 

Куда девался яркий тот, нас призывавший свет?

И не ответил нам никто, 

Сказал Отшельник: — Да!

Чудесное приближенье корабля.

Корабль иссох, а паруса? Взглянул, как ткань худа!

Сравненья не найти; одна с ней схожа иногда

Охапка листьев, что мои ручьи лесные мчат;

Когда под снегом спит трава и с волком говорит сова.

С тем, что пожрал волчат. —

— То были взоры сатаны! (Так кормщик восклицал)

— Мне страшно.

— Ничего! плывём! — Отшельник отвечал.

Челнок уже у корабля, я в забытье немом,

Челнок причалил к кораблю, и вдруг раздался гром.

Из-под воды раздался он и ширится, растёт:

Он всколыхнул залив, и вот корабль ко дну идёт.

Моряк находит спасенье и челноке.

От грома океан застыл, и небеса в тоске,

И, как утопленник, я всплыл из глуби налегке;

Но я глаза свои открыл в надёжном челноке.

В воронке, где погиб корабль, челнок крутил волчком;

Всё стихло, только холм гудел,в нём отдавался гром.

Открыл я рот — и кормщик вдруг, закрыв лицо, упал;

Святой Отшельник бледен был и Бога призывал.

Схватил я вёсла: и дитя, помешано почти, смеётся,

Не отводит глаз от моего пути.

— Ха! Ха! — бормочет, — как я рад,что может Черт грести.

И я в стране моей родной, на твёрдой я земле!

Отшельник вышел и спешит, скрывается во мгле.

- «Постой! Я каяться хочу!»

Отшельник хмурит взор и вопрошает:

- «Кто же ты? Что делал до сих пор?»

И пал с меня тяжёлый груз с мучительной тоской,

Что вынудила мой рассказ; и я пошёл иной.

Но всё-таки тоска заставляет его бродить из страны в страну.

- С тех пор гнетёт меня тоска в неведомый мне час,

Пока я вновь не расскажу мой сумрачный рассказ.

Как ночь, брожу из края в край, метя то снег, то пыль;

И по лицу я узнаю, кто может выслушать мою

Мучительную быль.

- О, как за дверью громок шум! Собрались гости там;

Поёт невеста на лугу с подружками гостям,

И слышится вечерний звон, зовя меня во храм.

- О, Брачный Гость, я был в морях пустынных одинок,

Так одинок, как, может быть, бывает только Бог.

Но я тебя не попрошу: На пир меня возьми!

Идти мне слаще в Божий храм с хорошими людьми.

Ходить всем вместе в Божий храм и слушать там напев,

Которым с Богом говорят,

Средь стариков, мужчин, ребят, и юношей, и дев.

Прощай, прощай!

Но, Брачный Гость, словам моим поверь!

Тот молится, кто любит всех,

Будь птица то, иль зверь.

Словам моим поверь!

Тот молится, кто любит всё — Создателя и тварь;

Затем, что любящий их Бог над этой тварью царь».

Моряк, с глазами из огня, с седою бородой

Ушёл, и следом Брачный Гость побрёл к себе домой.

Побрёл  как зверь, что оглушён, спешит в свою нору:

Но углублённей и мудрей

Проснулся поутру...

Памятник моряку с мертвым альбатросом, гавань Уотчет, Сомерсет, Англия.