Академик Лев Зеленый об исследователях космоса

Застать в Институте космических исследований РАН академика Льва Зеленого - задача непростая. Только что он выступал на конференции в Нидерландах и чуть ли не сразу полетел в Канаду.  

Вернулся в ИКИ, а через несколько дней отправляется в США. Командировки, по словам ученого, все интересные - отменить их нельзя никак. В Нидерландах Европейское космическое агентство решило сравнить атмосферы планет земной группы. И свой вводный доклад Л.Зеленый посвятил магнитосферам этих планет. В Ванкувере, на конгрессе по физике плазмы (а исторически это главное направление исследований астрофизика) рассказывал о работах по токовым слоям - структурам, существующим и на Солнце, и в земной магнитосфере. Эти аккумуляторы магнитной энергии “повинны” в возникновении солнечных вспышек, магнитных суббурь, многих других бурнопротекающих явлений на Земле и в космосе.

Всего полгода, как Лев Матвеевич оставил директорский пост, перешел в научные руководители ИКИ и понемногу стал разрешать себе “выезды”. Раньше три четверти приглашений на конференции приходилось откладывать в сторону - дела не позволяли. К тому же президент РАН В.Фортов очень неохотно отпускал своего вице-президента. И все же количество опубликованных статей увеличивалось - сейчас их более 700, а индекс Хирша приближается к 40. В общем, отмечающему в эти дни 70-летие академику есть что вспомнить. Мы начали издалека.

- 16 лет назад вы стали во главе ИКИ. Как это произошло?

- На окраине Москвы, где только строился институт, я, студент Физтеха, появился в начале 1970-х. В 1973 году ИКИ АН СССР возглавил самый молодой тогда академик Роальд Сагдеев, а я стал аспирантом его любимого ученика, вместе с ним перебравшегося в Москву из Новосибирска, - блестящего молодого “плазменщика” Альберта Галева. И очень многому научился у этого яркого человека и выдающегося ученого. Прошло 15 лет, в конце 1980-х Галеев стал директором, а меня попросил возглавить свой бывший отдел физики космической плазмы, насчитывающий почти 150 человек. Мне было чуть меньше 40, а руководить пришлось умудренными опытом аксакалами.

В 1990-е годы началось мое многолетнее сотрудничество с группой космического моделирования Калифорнийского университета. Мы набрели на очень интересные явления, опубликовали не один десяток совместных статей, и, что греха таить, летние заработки в Америке помогали продержаться в то смутное время. В начале 2000-х Альберт Абубакирович Галеев серьезно заболел, оставил директорский пост и рекомендовал меня на это место. (Директоров, надеюсь так будет всегда, в академических институтах не назначают, а выбирают.) Желающих “порулить” ИКИ было много (включая нескольких академиков), однако вокруг меня (тогда доктора наук) сплотился коллектив и довольно единодушно избрал. Шестнадцать лет я возглавлял ИКИ, руководствуясь суворовским правилом: солдат службы не ищет, но от службы не бегает.

- Что за эти годы было для вас самым трудным?

- Пожалуй, связь с космической промышленностью - необходимость реализовать экспериментальные разработки наших сотрудников. Первое, что удалось осуществить, еще в бытность завотделом, - это крупнейший международный (участвовало 18 стран) проект “Интербол” (1995-2001 годы). Система из четырех спутников исследовала локальные и глобальные связи между Солнцем, магнитосферой и ионосферой. А с Марсом нам не везло. Сначала пережили гибель экспедиции “Марс-96”, затем катастрофу “Фобос-грунт” (2011 год). Обе станции так и не вышли на траектории полета к Марсу - и мы не смогли испытать уникальные приборы, созданные в ИКИ, в частности манипулятор для забора грунта, которым лично мне пришлось заниматься. Сколько сил, времени, средств было затрачено впустую! Для многих наших сотрудников это был жесточайший удар, кое-кто даже оказался в больнице. Вспоминаю об этом, и на память приходят довольно жесткие стихи Бориса Слуцкого, посвященные его погибшему другу поэту Михаилу Кульчицкому: “Я не жалею, что его убили, жалею, что убили слишком рано - не в третьей мировой, а на второй”. То же и со станцией “Фобос-грунт”: погибла бы она, хотя бы добравшись до Марса, было бы не так обидно.

Сегодня мы успешно сотрудничаем с Европейским космическим агентством (проект “ЭкзоМарс”). В 2016 году орбитальная станция благополучно вышла на орбиту вокруг Красной планеты, а в апреле этого года наши приборы приступили к работе. Специалисты РКК “Энергия” и ИКИ первыми придумали оригинальную схему запуска малых спутников с борта МКС. Сначала простенького “Колибри”, потом малого, но настоящего научного спутника “Чибис”. Грузовики “Прогресс” доставляли “Колибри” и “Чибис” на МКС. Орбиту “Чибиса” дополнительно подняли еще на 100 километров - и наш аппарат почти без нареканий пролетал около трех лет.

- Как полеты спутников и станций влияют на развитие науки о космосе?

- Благодаря исследованиям на ближних и дальних орбитах, конечно, не только и, к сожалению, не столько российским, знания о космосе и даже о нашей Земле качественно изменились. Выход научных приборов за пределы плотно укутывающей нас земной атмосферы можно сравнить с проникновением в другой, непознанный мир. Возникли новые науки: всеволновая астрономия (ультрафиолетовая, рентгеновская и гамма-астрономии), физика солнечно-земных связей, сравнительная планетология и т.д. Через несколько месяцев должна выйти наша книга, посвященная 60-й годовщине запуска первого искусственного спутника Земли, в которой известнейшие российские и зарубежные ученые отвечают на вопрос: как взгляд из космоса изменил представления о Вселенной?

Приведу пару примеров. Исследования Венеры, знакомые по книге Стругацких “Страна багровых туч”, позволили сделать грозное предупреждение: вот до чего довел “сестру Земли” самораскачивающийся парниковый эффект! Первые советские аппараты просто не долетали до планеты - их раздавливало по дороге, поскольку они не могли выдержать давление, превосходящее земное в 100 раз. Наконец, мягкая посадка на Венере удалась - несколько советских аппаратов “привенерились” и дали много ценнейшей информации. Сейчас вместе с коллегами из НАСА обсуждаем возможность новой совместной экспедиции к Венере для исследования ее поверхности, атмосферы и индуцированной магнитосферы.

Даже Луна, вроде бы изученная вдоль и поперек, оказалась совсем не такой сухой и однообразной, какой мы ее себе представляли. Вблизи ее полюсов, на глубинах 1,5-2 метра, обнаружены следы вечной мерзлоты, а значит, и влаги, других летучих веществ. Возможно, они попадают на спутник Земли в результате постоянного падения больших и малых комет. И Луна имеет свои секреты, а открыть их удалось только по мере приближения к ней космических аппаратов.

- Еще один глобальный вопрос: что представляет собой наша космическая программа?

- Федеральная космическая программа рассчитана на 10 лет, до 2025 года. Но в нашей области - фундаментальных космических исследований - из предыдущей программы (на 2006-2015 годы) почти ничего выполнить не удалось. Главным достижением можно считать запуск в 2011 году космического интерферометра - спутника “Радиоастрон”. В порядке любезности коллеги из Астрокосмического центра ФИАН поставили на него наши приборы для локальных измерений солнечного ветра. В нынешней программе немало интересного, но она попала под очередной “секвестр”, и многие проекты перенесли за 2025 год. Тем не менее в 2022-2023 годах должна быть запущена очень интересная станция, работающая в ультрафиолетовом диапазоне (проект Института астрономии РАН). Об “ЭкзоМарс” я уже говорил. Хотя и с мучительными задержками, в марте будущего года в космос отправится научная станция “Спектр-Рентген-Гамма”. Для меня главное - Лунная программа. Я уже упоминал открытие особых “влажных” областей вблизи лунных полюсов. Несколько экспедиций к спутнику Земли будут изучать свойства летучих веществ в этих областях, лунную пыль, гравитационные поля, магнитные аномалии и др.

- Отойдем от космоса. Пять лет продолжается реформа РАН: ваше отношение к ней? Чего ждете от нового министерства?

- О своем отношении к реформе много говорил и писал - и вряд ли добавлю что-то новое. Никогда не выступал обвинителем ФАНО [Федерального агентства научных организаций - прим. Nikkuro], за что нередко подвергался критике коллег. ФАНО мне напоминает японскую придумку, когда коммерческие компании обзаводились куклами, изображавшими больших начальников, и каждый обиженный служащий мог хорошенько их пнуть. То же и здесь. Подлинные авторы реформы в тени, и проще всего выместить раздражение на ФАНО. Хитро разработанная “архитекторами” реформы система с двумя головами, которые постоянно сталкивались лбами и выясняли отношения, в принципе работать не могла. Я говорил это глубокоуважаемому Михаилу Михайловичу Котюкову, считая, что нам повезло с руководителем ФАНО, а теперь и министром, чьи человеческие и деловые качества все же позволяли нам в эти годы обходить многие острые углы.

В связи с образованием Министерства науки возникла новая ситуация, но сейчас трудно сказать, лучше будет или хуже. РАН придется вариться в одном “котле” с вузами, и не очень понятно, что из этого выйдет. Скажем, выборы директора института - процедура длительная, мучительная, но в институтах РАН она все же есть. А в вузах ректоров всегда назначало профильное министерство. Как будет теперь: останутся или нет выборы в академических институтах? И все же я вижу и положительные моменты в том, что академические институты и вузы окажутся под одной крышей. Всегда был сторонником максимальной интеграции академической и вузовской науки. Много лет руковожу кафедрой космической физики в МФТИ. Надеюсь, теперь их противопоставление, к сожалению, бытовавшее в последние годы, закончится - и мы сумеем предложить яркие интеграционные проекты.

К ФАНО мы привыкли. А теперь привыкать придется заново: старые структуры разрушены, новые только появляются. Одна надежда, что в создающееся министерство перешли многие сотрудники ФАНО и перестройка пройдет более или менее быстро. Меня беспокоит вопрос международного сотрудничества: у РАН на это не было денег, у ФАНО - полномочий. И пока мы постоянно реформируемся, теряются годами наработанные тесные и очень плодотворные связи с учеными десятков стран, с которыми РАН до 2013 года имела договоры о научных обменах.

- Вернемся к науке. Изучение космоса, познание Вселенной, на ваш взгляд, влияет на личность самих ученых?

- Это относится к познанию всего неизвестного. Когда открываются новые горизонты, еще раз убеждаешься, что все явления природы взаимосвязаны. Чувство, что ты вступаешь на terra incognita, безусловно, очень сильно влияет на психику человека. Мне несколько раз удавалось испытать подобное особое состояние. В исследовании космоса это случается часто. Ведь мы только начинаем по-настоящему изучать астрофизику дальнего космоса и есть много областей, куда еще не “вступала” голова человека. Чувство первопроходца дорогого стоит! Хотя успех вовсе не гарантирован и риск велик: то ли вернешься нагруженный золотом, то ли с пустыми руками. Научный поиск требует характера и времени.

- Несерьезный вопрос, вам его, наверняка, задавали. У нас в стране фамилия Зеленый встречается вроде нечасто (знаю Рину Зеленую да атамана Зеленого). А в англоязычных странах Гринов много, есть они и среди астрофизиков. Помогает ли сходство фамилий установлению контактов?

- Действительно, знаю пару-тройку американских Гринов. А мой основной партнер в НАСА, с которым сотрудничаю много лет, - это Джим Грин. И американцы, которым известно о нашем однофамильстве, всегда весело нас приветствуют. Это напоминает старый анекдот про встречу ученых-однофамильцев - русского и американца: “Два мира - два Шапиро”.

- Над чем вы работаете сейчас?

- Еще не успел полностью освободиться от директорских обязанностей, но планов на будущее уже много. Хочу заняться космогонией, к которой давно присматриваюсь. Эта наука объясняет образование нашей Солнечной системы. Кроме нее, как мы теперь знаем, есть великое множество других планетных систем, устроенных совсем по-другому. Увлекает меня и так называемая пылевая плазма. Понимание процессов в ней важно и для нашей лунной программы. Частицы пыли быстро электризуются, ко всему прилипают и к тому же очень токсичны. Космонавтам, высадившимся на Луне, нужно будет это учитывать. Эти и многие другие вопросы обсудим на главной нашей конференции по космическим наукам - ассамблее КОСПАР [Комитет по космическим исследованиям (также КОСПАР от англ. COSPAR — Committee on Space Research) — комитет при Международном совете по науке. Был образован в 1958 году для того, чтобы помочь учёным разных стран обмениваться информацией, полученной с помощью космических спутников и автоматических межпланетных станций (АМС). Штаб-квартира находится в Париже. - прим. Nikkuro]. На этот раз она пройдет в Калифорнии - лечу туда через несколько дней.

К слову, в 2010 году ассамблея КОСПАР заседала в немецком Бремене и вручение наград Международной академии астронавтики проходило на фоне знаменитой скульптуры “Бременские музыканты”. Награжденные, как принято, благодарили соавторов, родителей, жен... а присутствующие тихо умирали от скуки. Дошла очередь и до меня (награда за вклады в теории токовых слоев и турбулентности), а что сказать-то? И вдруг меня осенило: как, говорю, здорово получать награду в Бремене, около этой скульптуры - ведь я только что произвел измерения размеров стоящих друг на друге животных, и данные точно укладываются на знаменитый колмогоровский степенной спектр, выведенный нашим блестящим математиком, академиком А.Колмогоровым. Космическая общественность шутку оценила.

Юрий Дризе

Источник