Рекрут, продолжение

   Продолжение. Начало см. здесь: https://cont.ws/@obolon/169163...

  Дисциплинарный батальон - это воинская часть, в которой служат исключительно и строго по Уставу, но, по сути, военная тюрьма. Бойцы одеты в форму образца 1943 года, сама часть по периметру обнесена «колючкой», по углам зоны сторожевые вышки.

  Единственное, что не переводит находящихся здесь военнослужащих в разряд уголовников, это то, что наказание дисбатом не фиксируется в документах военного, как судимость. В военный билет вносится едва заметная запись: матрос переменного состава в/ч такая-то. Прибыл - убыл.

  - Дааа, боксёр, карьерный рост налицо! - сказал командир дисциплинарного батальона, разглядывая военный билет, стоящего перед ним по стойке «Смирно» матроса. - Вся армия страны знает про вашу великолепную восьмёрку и её проделки. Особенно флот, от Камчатки до Новой Земли.

  Иван стоял, глядя поверх головы командира в зарешеченное окно, отвечая на вопросы короткими фразами: «Так точно!», «Никак нет!».

  - Звонили, звонили мне насчёт тебя, - сказал подполковник: Все у нас здесь по ошибке. Так, пописать вылез за забор - а там патруль! Вот незадача! Все у нас здесь одинаковые, никому поблажек нет.

  Несмотря на строгость работника пенитенциарной системы флота, Иван был определён на работу в котельную, и там от звонка до звонка кидал уголёк, да чистил топки, для разнообразия наводя приборку в помещении кочегарки до блеска, что регулярно проверялось дежурным прапорщиком.

  Весь год в напарниках у Ивана был молчаливый грузин Теймураз, бывший главный старшина-акустик с тральщика. Командир боевого поста, молодой лейтенант, имел неосторожность в разговоре со старшиной употребить выражение «ё... твою мать», после чего физиономия юного офицера стремительно рванулась навстречу приборной панели, с треском об неё и затормозив. Может быть, на корабле всё бы и замяли, но лейтенант попал в госпиталь со сломанной челюстью. А там включился отлаженный репрессивный механизм, и от Теймураза уже ничего не зависело.

  Оба кочегара работали молча, изредка перекидываясь короткими фразами по делу. Ни тот, ни другой душу друг другу не открывали, однако к концу срока сделались большими друзьями.

  Год пролетел незаметно, может быть, в силу привычки к службе, а может, в силу размеренности жизни: вахта, еда, строевые занятия или чтение Уставов, сон. И так по кругу. Человек ко всему привыкает.

  * * *

  День в день по окончанию срока дежурный прапорщик привёз отсидевшего свой срок матроса в Североморский флотский экипаж и передал его с рук на руки командиру.

  На память о содержательно проведённом времени Иван снял с шапки простую краснофлотскую звёздочку.

  Ему выдали ленточку на бескозырку с надписью «Северный флот» и выделили одному двухъярусную койку в самом углу кубрика.

  Матросы роты обеспечения подходить к нему боялись, но уж если доводилось, то обращались к нему исключительно на «Вы». На камбуз он ходил один, проводя остальное время дня в ленинской комнате за чтением книг, рисованием или просмотром телевизора. Домой он не звонил.

  Заканчивался октябрь 1983 года.

  Здоровенный, слегка побритый мужик 27 лет от роду сидел на койке в углу кубрика и никому не мешал отдавать священный долг Родине. Так же молча к нему подошёл командир роты обеспечения и присел рядом.

  - Не возражаешь? - спросил он.

  - Да сиди уж, - тихо ответил Иван.

  Они сидели и молчали какое-то время.

  - Тебя сегодня увольняют, Иван, - как-то буднично произнёс капитан-лейтенант.

  - Да? А я уже и не надеялся, привык. Что ж это раньше всех? - без особой радости в голосе спросил матрос.

  - Видать, заслужил, как-никак, девять лет без страха и упрёка Родину защищал, - пояснил офицер.

  - Прибавь ещё два года в Нахимовском. Будут все одиннадцать. Вот так юность и прошла, - о вздохом резюмировал Иван.

  - Повезло тебе, в общем, «питон». Давай подтягивайся через час в канцелярию с вещами, - ротный встал и направился готовить бумаги.

  Через час Иван появился на пороге канцелярии с зелёным «сидором», с которым прибыл из дисбата, и перекинутым через руку бушлатом с нашитыми на правый рукав девятью жёлтыми «шпалами», по одной за каждый год службы.

  - Да ты шутник! Прямо рекрут флота Его императорского величества, - усмехнулся капитан.

- Имею право, смотри первоисточник, - парировал увольняющийся в запас, и кивнул на лежащий, на столе, потрёпанный военный билет.

  - Ну, будь здоров, удачи тебе, - офицер крепко пожал руку матросу. Они были одного года рождения.

  - Да, кстати, там, у ворот тебя УАЗик ждёт до вокзала, а то мало ли кому от счастья по дороге рожу начистишь.

  - Было бы смешно, если бы не было так грустно. Счастливо оставаться, командир, - Иван надел бескозырку, развернулся и вышел.

  Перед тем, как сесть в командирский УАЗ, Иван обернулся. У серого забора, сложенного из гранитных камней, стояли и молча смотрели на него все свободные от работ матросы роты обеспечения.

  - Бывайте здоровы, моряки! - сказал им Иван.

  - Прощайте, товарищ матрос, удачи вам! - вразнобой, но все вместе   ответили остающиеся. Чувствовалось, что прощались они с Иваном с искренним уважением.

  * * *

  Я познакомился с ним в поезде Мурманск - Ленинград.

  Он стоял в коридоре напротив своего купе и смотрел на заснеженный карельский пейзаж, проплывающий за окном.

  - О, как! - сказал я, упёршись взглядом в девять нашивок на рукаве его потрёпанного бушлата.

  - Да, всё не просто, - ответил он со вздохом.

  - Я вижу, что мы выпали из одного гнезда, - он кивнул на пять нашивок на рукаве моего бушлата.

- Моё инженерное гнездо имени Ленина отторгло меня на четвёртом курсе, а у тебя, я наблюдаю, всё гораздо запущеннее, - и мы одновременно рассмеялись.

  - Иван Киров, - он протянул мне мозолистую ладонь, - Меня военно-морской флот не то чтобы отторг, а скорее отрыгнул, и не буду скрывать, перед этим изрядно помусолив.

  - Кир Иванов, в смысле Кирилл, а не от слова «кирнуть», хотя я, в принципе, не против, - мы снова рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.

  Мы сидели в купе, пили водку, купленную на полустанке у местных мутноглазых бутлегеров, и закусывали вкуснейшим копчёным сигом, тоже местного отлова.

  Я рассказал ему про мою не сложившуюся карьеру корабельного инженера-механика, а потом долго и с интересом слушал историю его флотских похождений. На верхних полках, свесив головы и открыв рты, нас слушали два лохматых охломона.

  Он говорил и говорил, как будто хотел выговориться за столько лет лаконичности, и за то молчание, которое не стало золотом.

  Патруль на Московском вокзале ринулся было в нашу сторону, но начальник патруля, капитан-лейтенант, по-видимому, слушатель Академии, разглядев наши нашивки, остановил своих бойцов. Мы издали поприветствовали друг друга отданием воинской чести в движении. И этот воинский ритуал был последним в нашей военной биографии.

  * * *

  Наша следующая встреча состоялась в кабинете методистов заочного факультета училища имени Макарова в начале лета следующего года. Я сдал сессию за пятый курс, на который я восстановился по академической справке военно-морского училища имени Ленина. В кабинете происходило вручение дипломов и нагрудных знаков выпускникам судоводительского факультета. Обыденность процедуры вручения дипломов без малейшего намёка на торжественность - удел выпускников заочных факультетов. Отстрелялся - получи и будь здоров, портянка парусом, ветер в «попу».

  Потом мы отмечали это событие у него дома, и он показал мне свою коллекцию.

  В чёрном берете морского пехотинца, как в мешке, лежали ленточки от бескозырок с названиями флотов и училищ: Нахимовского и Фрунзе, пять курсовок из золотого галуна, узкие погоны с буквой «Н», чёрные погоны с буквами БФ и голубые погоны с буквами СФ, маленькая красная звёздочка и знак за окончание Нахимовского училища - всё его богатство, нажитое за прошедшие одиннадцать лет. Ко всему этому богатству он добавил ромбик за окончание ЛВИМУ с силуэтом парохода под красным флагом.

  * * *

  Прошло лет двадцать. Гамбург. Порт. Я не торопясь возвращаюсь на своё судно, на котором работаю последние пять лет старшим механиком, после прогулки по городу. По корме моего парохода стоит огромный современный контейнеровоз под норвежским флагом.

  Вдруг за спиной скрипнули тормоза, и я услышал почти забытый за много лет голос:

  - Иванов, Кир! Ты это, или не ты, зёма?

  Из красного «Мерседеса» с кряхтением вылез крупный мужчина со светлой с проседью шкиперской бородой, в чёрном кителе с капитанскими нашивками. Он мало изменился, некоторая полнота только добавляла ему солидности. И борода ему шла.

  - Ты какими судьбами здесь?

  - Да вот, грузимся на Южную Америку, вот мой лайнер, - я указал рукой на своё судно, в бездонные трюма которого аккуратными рядами вставали контейнера.

  - А вот мой красавец - варяг. Заканчиваем погрузку. Я как раз из администрации порта еду, поднимемся ко мне, посидим, время до отхода ещё есть, - он потянул меня за рукав в сторону трапа «норвежца».

  Мы сидели в его трёхкомнатной каюте, обставленной, как номер в дорогой гостинице. Стюард-филиппинец принёс лимон на блюдце и какие-то пикантные закуски. Хозяин достал из бара бутылку представительского «Хеннеси».

  - Всё как в квартире. Там кабинет, там спальня, удобства в коридоре, - показывал он свои хоромы.

  На стене в рамке фотография: берег явно норвежского фиорда, белый домик, у крыльца чёрный «Шевроле» с кузовом, на капоте сидят два светловолосых парнишки, рядом стоит невысокого роста женщина с приятным и каким-то домашним лицом.

   Это мои, квартира родительская в Питере, а это дача - так ее называю - недалеко от Осло. Жена у них в университете наездами преподаёт русский язык и литературу, а я уже как десять лет в норвежской компании работаю. Джип, кстати - подарок от фирмы, так сказать, за успехи в капиталистическом соревновании. Мы на линии работаем Гамбург - Балтимор, четыре через четыре месяца, так что дома регулярно, и надоесть друг другу не успеваем.

  Мы сидели, пили коньяк и говорили о том, что произошло с нами за последние годы.

  - Может, и с карьерой у меня так попёрло, потому, что судьба решила компенсировать мне все тревожные неудобства военной юности? - как бы спрашивал он у меня.

  - Да уж не прибедняйся, ты всё-таки специалист, каких мало. Да и на английском и немецком шпаришь, как на родном, а это как ничто другое способствует карьерному росту у супостатов. Всё одно к одному.

  Ты, вроде, в детстве мечтал путешествовать под белыми парусами - сильно, видать, хотел, раз всё сбылось, - ответил я, и подумал про себя, что меня как-то судьба тоже не обидела, получил то, что хотел, лишь с небольшим перерывом на отдание священного долга Родине.

  Вскоре грузовой помощник доложил об окончании погрузки и времени прибытия на борт портовых властей и лоцмана. Иван сказал в трубку несколько фраз на английском, и вскоре на судне началась суета, обычная для подготовки отхода в рейс.

  - Знаешь, Кир, когда умирал мой отец, я был в рейсе, и он написал мне последнее письмо. Я его всегда с собой ношу, - и протянул мне сложенный вчетверо лист заламинированной бумаги.

  Я развернул лист и прочитал неровные буквы, написанные слабеющей рукой умирающего старика.

  «... Сын, ты опять в море, и я, видимо, живым тебя не дождусь. Это моё последнее письмо к тебе. Должен сказать, что был не прав, навязывая тебе свою волю, судьбу не обманешь.

  Ты стал капитаном и всё-таки офицером, ведь у вас на торговом флоте комсостав тоже называют офицерами. Тебе было тяжело в молодости, но я надеюсь, что удача не обошла тебя стороной, и ты получил от жизни то, что хотел. И я прожил жизнь так, как хотел, и потому ухожу спокойно. Прости меня, сын. Прощай. Твой неисправимо настойчивый отец...».

  - Да, офицером флота я не стал, хотя отец так этого хотел. Достойной молодости не получилось, зато зрелость удалась! Я тут в отпуске в Питере был. Смотрю, среди почты повестка в военкомат. Хотел выбросить, но ради интереса решил сходить. Короче, прибыл! Какой-то замшелый военный пенсионер начинает строить меня, как последнего карася! Мол, вы такой-растакой, столько лет капитаном работаете, а воинское звание «матрос» и ВУС какой-то партизанский. Мы вас пошлём на сборы и присвоим звание офицера запаса. Я тихо так ему, ласково, отвечаю: «Я по вашему ведомству был и до отставки останусь матросом по принципиальным соображениям».

  Он мне в спину: «Ну, хоть медкомиссию пройдите»! Я ему: «Вас патологоанатом оповестит о моих болячках, но чуть позже». На том и разошлись.

  Капитан норвежского суперконтейнеровоза Иван Киров проводил меня до трапа. На площадке напротив его офиса я заметил кожаный мешок, набитый песком и висевший на перекладине самодельного турника. Мешок был сильно потёрт слева и прошит заплатками справа.

  - Ни дня без спорта! Привык, - ответил он на мой вопросительный взгляд.

  Мы по-русски обнялись и обменялись крепким рукопожатием, и я вдруг почувствовал, что на его судне, да и, вообще, в жизни всегда будет порядок.

© Кирилл Щетинин-Ланской