Подобные письма публиковались в советской печати бывшими священниками еще не раз, в том числе в качестве обоснования при снятии сана. Они были очень схожи по содержанию: авторы выступали за советскую власть, критиковали официальную церковь за отход от позиций первоначального христианства и связывали свои надежды на его возрождение с новой властью, причем в их строках сильно переплетается церковная и революционная риторика. Как мы видим, в этих заявлениях ярко отразилось недовольство рядового духовенства негативными сторонами православной церкви и ее руководства, не желавшего реформирования, что вызывало резкие обвинения. Например, по одной из корреспонденций, в Покровске «в годовщину революции священник-коммунист беспощадно разоблачал политику духовенства, как противоречащую учению Христа»[7]. Попутно отметим, что критику церкви за отход от эгалитаризма и либерализма христианского учения часто позволяли себе в те годы даже многие большевистские публицисты, так что такие настроения были широко распространены. Приведем еще примеры:
«Дьякон села Шестопалова Александр Лукьянов подал курскому епископу следующее характерное заявление о снятии сана. “Находя, что современная политика православной церкви далеко не совпадает с интересами трудового народа, что церковь и теперь остается в услужении чванных вельмож и капитала, и как истинный последователь великого учителя Христа, жизнь которого явилась сплошной заботой об угнетенных и обиженных, не могу больше оставаться в рядах служителей этой церкви”»[8].
«“Уральский рабочий” сообщает, что на имя председателя Сепычевского Комитета РКП получено от священника И. Копылова следующее заявление: “Искренне поддерживаю партию коммунистов (большевиков), как единственную партию, организованно ведущую нас к светлому будущему и полному освобождению всего трудящегося народа пролетариата и крестьянина-бедняка /70/ не только от экономического рабства, но и духовного и, признавая её мировое значение в деле Социалистической Революции, в деле устройства на земле рая небесного, свободы, братства и равенства народов, покорнейше прошу Сепычевский комитет РСДРП принять меня в число коммунистов и, смело порывая связь с прошлым, одновременно подаю прошение в соответствующее учреждение о снятии с меня духовного сана”»[9].
«В Балашевский комитет коммунистов поступило красноречивое заявление гражданина священника Алексинского: “последователи Христа” — пишет священник — непременно должны были бы идти по указанному Им пути — власти трудящихся. Церковь служила великим удовольствием паразитам, царям, купцам, богачам; бедному казала кукиш, пугая чертями, обещая кое-что за гробом. Мы, попы и попики, мутя народ панихидами и молебнами, натравляем на Советскую власть. Партия коммунистов вернет учение Христа. Коммунисты, развалив современную церковь, построят крепкое, светлое, чистое здание, где будут чистые люди, где не будет слез, не будет обиды, не будет богатых. Автор просит принять его в ряды партии»[10].
Тот же Алексинский, действительно принятый в партию, вскоре выступил на 7-м Балашовском уездном съезде Советов с «исповедью», в которой рассказал о мотивах своего поступка. В ней он объявил, что еще после окончания семинарии и получения прихода в Сибири познакомился с политссыльными, что заронило в нем сомнение в официальной церкви. Спустя годы он пришел к выводу, что церковь «забыла заветы Христа» и погрязла в корыстолюбии и распутинщине:
«И вот теперь, особенно после октябрьской революции, я не могу уже больше колебаться и, имея 5 чел. детей мал мала меньше, я пришел к сознанью, что не могу дальше священнослужительствовать и обманывать народ!»
Под конец он пожертвовал съезду свой наперсный крест, показав на обратной стороне «символ двоедушия служителей церкви» — вензель Николая II и дату его коронации на церковнославянском языке (такой тип креста был установлен самим императором еще в 1896 г.). Советские газеты подчеркивали, что эти случаи не единичны:
«В печати отмечались случаи перехода священников на сторону народа еще в начале текущего года и даже вскоре после октябрьской революции. Конечно, переход рядовых священников ничего общего не имеет с попытками разных пройдох примазаться к советской власти… Рано или поздно, но на сторону советской власти должны перейти все честные, для кого народ не слуга как для всех паразитов нашего времени, а хозяин, которому должны все служить по мере своих сил»[11].
Видимо, такие отречения считались сами по себе снятием сана, так как церковные власти при этом упоминались редко. Возможно, существовали даже формальные процедуры таких отречений, разработанные на местах. 25 декабря 1918 г. в Петрограде в присутствии управляющего делами и секретаря НКВД Союза коммун Северной области официально снял сан священник Никольской церкви Л. Н. Колосов. В опубликованном отречении подчеркивалось, что он служил религии из материальных интересов, а «единственная религия народов» это «честный и свободный труд, он приведет трудящихся всего мира к светлому и великому празднику торжества идей социализма»[12]. При этом данное отречение практически дословно совпадает с отречением священника г. Череповец Вологодской губернии, некоего Ф. И. Никишина, которое он сделал 29 октября 1918 г. в присутствии заведующего губернским отделом управления[13]. Оба города относились к Союзу коммун Северной области.
Многие священники из ненависти к церкви и религии не просто вступали в партию, но и активно занимались агитационной и антирелигиозной работой. Так, священник Пермской епархии А. К. Попов летом 1918 г. отрекся от бога и стал коммунистом[14]. Впоследствии он вступил в Красную Армию и был ярым антирелигиозным агитатором, выступавшим перед красноармейцами[15]. По всей видимости, его выступление имеет в виду одна из советских газет:
«…в Белорецком заводе Глазовского уезда благодаря агитации, хорошей организации местной Советской власти и добросовестному отношению советских работников к своему делу настроение отличное… После речи красноармейца тов. Попова, бывшего священника, местные священник и дьякон дали на митинге обещание о снятии с себя духовного сана, обещая отдаться делу народного образования»[16].
Пример Попова далеко не единственный. Один из советских агитаторов рассказывал, что в его группу, созданную в августе 1918 г. в Смольном для отправки на фронт, «вступил бывший священник, публично отказавшийся от своего сана, активно выступавший на митингах и собраниях по антирелигиозным вопросам»[17]. В итоге, как писал один из корреспондентов с фронта, «…жизнь многообразна и в пролетарской среде оказывается иногда и священник-коммунист, служащий большим культурным фактором в условиях военной обстановки»[18].
Отмечались случаи перехода к большевикам и монахов. В заявлении от 15 октября 1918 г. в исполком г. Новоладожска иеродиакон Староладожского монастыря монах Роман, в миру М. П. Двинянинов, писал:
«Я поступил в монашество назад тому 20 лет. Был темным человеком, но, служа в Петрограде во время революции, я понял, что наши архиереи эксплуатировали монашество, держали нас, как крепостных, что хотели, то и делали над нами, попросту издевались. Теперь я понял, что переворот в России меня уже сделал сознательным, теперь я знаю, только власть Советов истинная заступница угнетенных и эксплуатируемых, теперь я решил твердо защищать Советскую власть, если нужно, то и умереть за нее. Я прошу Новоладожский Исполнительный Комитет зачислить меня в ряды Красной Армии, так как не хочу более служить эксплуататорам и обманывать народ, или назначить на какую-либо другую Советскую службу».
В итоге его приняли в Красную Армию, а заявление было в агитационных целях размножено и расклеено по рядам улиц города и сел уезда. Примеру М. П. Двинянинова в том же самом монастыре вскоре же последовали восемь послушников, которые вступили в ряды Новоладожского «батальона беспощадных»[19]. Похожий случай был в Николо-Коряжемском монастыре около г. Котласа в 1918 г. После расстрела здесь группы духовенства за тайную спекуляцию два монаха тоже демонстративно записались в Красную армию[20].
Возможно, что такие люди могли сделать себе карьеру при новой власти, хотя это требует подтверждений. Во всяком случае, кроме М. А. Галкина, ухитрившегося пережить репрессии, в нашем распоряжении есть и пример Михаила Антоновича Антонова (1896–1948), которому удалось достичь еще более высоких постов. Болгарин, родившийся в г. Неврокоп, он закончил Константинопольскую семинарию и Петербургскую духовную академию в 1916 г. В ноябре 1918 г. он вступил в партию в Петрограде, где занимался составлением и изданием агитационной и просветительской литературы. В дальнейшем вступил в РККА, где служил в основном в санитарном и военно-политическом ведомствах и постепенно рос в военных чинах. В Великую Отечественную войну он стал заместителем начальника штаба Главного автомобильного управления РККА, а скончался в должности заместителя заведующего секретариатом управляющего делами Совета министров СССР[21].
Заявление «безработного священника» В. П. Афанасьева, бывшего военнослужащего РККА, в участковую избирательную комиссию Ленинграда о возвращении избирательных прав. 1929 г.
К разочарованию в вере подталкивал сам характер православной церкви, сращенной с государством, при котором сакральность с течением лет деградировала, мистическая суть учения формализировалась и выхолащивалась, и духовенство становилось лишь профессией. Н. К. Крупская писала:
«Известно, что русское духовенство особым фанатизмом не отличалось, религиозный культ был для него источником заработка, а раз религия переставала быть таковой и, напротив, настойчивая проповедь религии могла превратиться в источник безработицы, охота к активной деятельности в этом направлении пропадала»[22].
Поэтому нередкими были уходы из церкви в поисках другого материального источника. С одним священников, работавших только ради заработка, пришлось столкнуться самому В. И. Ленину. Осенью 1920 г. во время охоты в подмосковной д. Минино он остановился в доме некого Предтеченского, которого принял за агронома, и очень удивился, когда узнал, что это местный священник. В личном разговоре тот признал, что не слишком соблюдает церковные правила, но зато эта работа приносит деньги:
«В мои годы заняться каким-нибудь другим ремеслом трудно. А церковь обеспечивает все-таки. С этим надо считаться. Мой дед был попом, отец тоже, ну и я пошел по той же стезе. Инерция! И что самое удивительное — ведь и отец, и дед очень смутно верили… Одно слово — профессия!»[23].
Неудивительно, что с отменой сословных ограничений часть духовенства стала заниматься мирскими делами — торговлей, учительством, службой — в связи с чисто материальными причинами. Уже перед Октябрьской революцией в Синод приходили прошения о возможности поступления духовенства на гражданскую службу; в частности, 13 октября 1917 г. об этом запрашивал Госбанк. Синод это разрешил[24]. После революции этот процесс развернулся, и уже не редкостью было поступление на советскую работу и снятие сана[25]. Характерная черта времени: в дневнике писателя Рюрика Ивнева за 1918 г. упомянут торговавший папиросами священник, а позднее — запись, что вместе с автором в Наркомпросе работает бывший священник, некий В. Д. Крестовский. До революции, разумеется, такую картину было невозможно представить[26]. Подобные переходы могли касаться и не советской службы, а скажем, той же Красной Армии. Анекдотичный случай приводится в воспоминаниях красного командира, который в шутку пригласил в свой отряд священника с. Сива, который страдал от побоев жены. К его удивлению, священник легко согласился, остригся и сбрил бороду, служил в отряде коноводом, а потом стал «неплохим счетоводом в вятском губпродкоме»[27]. Этот процесс шире развернется уже позже, в 1920–1930-е гг., в связи с кризисом и разгромом церкви.
Продолжение следует ...
Оценили 2 человека
4 кармы