Можно встретить подобное явление в других регионах. В с. Малые Бутырки Касмалинской волости Барнаульского уезда священник помогал крестьянам организовывать сопротивление колчаковцам, а потом смог уговорить карателей не расстреливать захваченных в плен[59]. В Забайкалье некий дьякон Никита Алексеев в числе других священников примкнул к красным повстанцам и даже сочинил песню «Стойте за правду, товарищи смело» — «на мотив из святого писания»[60]. В д. Бочкаревке Татарского уезда Томской губернии в партизанский отряд Макарова попросился священник М. А. Покровский, «прямой, резкий в суждениях деревенский правдолюбец, осуждавший в проповедях колчаковцев и их пособников». Особенно он был недоволен проколчаковской позицией своей церкви. Покровский стал ярким агитатором отряда, регулярно выступая в церковном облачении на митингах. В д. Вознесенке он по просьбе крестьян, чей священник бежал с колчаковцами, согласился остаться и возглавил приход. Уже летом 1920 года он публично отрекся от сана и объявил религию вредным дурманом. В 1921–1923 годах он работал в Татарском уездном продкомитете, затем отделе народного образования[61]. Интересно, что он некоторое время работал и уполномоченным Татарского политбюро Омской ГубЧК. Причем это не единственный случай. Некий М. В. Слонимский, в 1914 г. — дьякон, с 1917 г. стал большевиком, а после политруком. С мая 1920 г. он — заместитель начальника Особотдела ВЧК 5-й Армии, затем начальник адмотдела Иркутской ГубЧК. Добровольцем Красной Армии стал и бывший священник А. В. Казанский. В 1919 г. он выполнял поручения Особотдела Восточного фронта, а потом дослужился до помощника начальника секретно-оперативного отдела Омской ГубЧК[62].
С симпатией, по мнению Ф. Архипова, относился к партизанам дьякон с. Осколково Новониколаевского уезда[63]. В селе Панфилово Крапивинской волости Щегловского уезда псаломщик Конев предупредил о готовящемся аресте подпольщика С. Ф. Голкина и его товарищей[64]. Один из священников Тобольской губернии П. А. Германов, 50-летний уроженец Вологды, был вынужден стать им по желанию родителей. Еще при колчаковщине он устраивал агитационные речи, за что отсидел месяц в тюрьме. После установления советской власти он снял сан, стал сельским учи-/85/-телем и вступил в партию. В 1921 г. был убит во время Ишимского восстания[65].
Такие случаи, конечно, были в целом редкостью, так как большая часть духовенства относилась к партизанскому движению отрицательно и страдала от партизанского террора. Тем не менее, логично предположить, что в этих эпизодах поведение духовенства во многом отражало настроения своей паствы, чему пример тот же Канский уезд. Это косвенно подтверждается некоторыми сходными данными. Например, один из белых офицеров удивлялся, что в Кустанайском уезде Челябинской губернии, где особенно сильным было красное партизанство, «был даже в одном селе священник, открыто высказывавшийся за Красную армию»[66]. Кроме того, такие священники, как мы видим из представленных примеров, обычно были довольно просвещенными и не чуждыми идеям либерализма, а отдельные представители становились священниками, по сути, вынужденно, в силу семейной традиции или поиска средств к существованию.
Выше уже говорилось о Вашкорине. Другой такой пример относится к Мстиславу Александровичу Никольскому. Он происходил из династии священнослужителей, причем его прадед-священник был выходцем из мелкопоместного дворянства и принял сан в Сибири, где оказался по делу декабристов. Никольский окончил Тверское духовное училище и поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт. За участие во II Всероссийском студенческом съезде был выслан из столицы и поступил в Харьковский технологический институт. В 1905 году за участие в революции он получил два года каторги и был сослан в Семиречье, откуда сбежал в г. Верный. В г. Лепсинск между ним и зятем генерал-майора В. И. Бакуревича, священником Дмитрием Хоперским (как указано выше, будущим уездным комиссаром юстиции) завязались дружеские отношения. Никольский был устроен на службу в Переселенческое управление, а вскоре благодаря рекомендации Хоперского стал псаломщиком, позже диаконом, а уже после революции — в январе 1918 года — был рукоположен в священники[67].
Никольскому выпала судьба сыграть большую роль в Гражданской войне в Семиречье. Когда в конце 1918 г. в Семиречье появились войска сибирских белогвардейцев, крестьяне д. Покатилово Лепсинского уезда организовали стихийную оборону. Никольский принял в ней активное участие и даже помог с изготовлением самодельных патронов. Впоследствии, когда она переросла в оборону 12 сел, Никольский по решению делегатов был избран председателем Военного Совета и, таким образом, стал главнокомандующим повстанцев. На этой должности он активно организовывал силы повстанцев, однако уже в октябре ему пришлось покинуть этот пост. Объяснения этого поступка разнятся в зависимости от того, принадлежат ли они его противникам или защитникам. По одним данным, в попытках укрепить фронт, Никольский объявил личную «военную диктатуру», решив сосредоточить в своих руках всю власть, что привело к ряду должностных преступлений и необоснованных казней[68]. Однако некоторые защитники, в частности, лично его знавший участник обороны Т. Г. Харченко, квалифицируют это как попытки Никольского установить дисциплину в частях фронта, которые состояли из крестьян и отличались сильной тенденцией к партизанщине и пьянством:
«Подогреваемый любителями самоуправства, по Обороне начал распространяться слух о якобы имевшемся у Никольского желании стать диктатором. Так этот слушок, искажающий образ замечательного борца за Советскую власть, вполз на книги некоторых воспоминаний и попал в некоторые книги»[69].
К сожалению, дальнейшая судьба Никольского после его смещения и отъезда в сентябре 1919 г. в Верный неизвестна. Есть, впрочем, данные, что он будто бы принял участие в партизанской войне в Сибири. В тюменской корреспонденции «Под самым носом у Колчака» утверждается:
«На юге Томской губернии действует отряд партизан священника Никольского, бывшего харьковского студента. Пользуясь своими познаниями, он сам приготовляет порох, патроны и бомбы и засыпает ими противника. Белые ничего не могут поделать со священником. Против него был послан 17-й стрелковый полк, но был разбит»[70].
По некоторым данным, он скончался поздней осенью 1920 года в Урджаре от воспаления лёгких[71].
Часть таких «красных попов» заплатила жизнью за свои убеждения. Особенно показательный случай произошел в Пермской губернии — там белыми был убит бывший священник Михаил Жедяев, служивший в с. Кочебахтино Рождественской волости Кунгурского уезда. Он происходил из семьи крестьянина, начинал псаломщиком и за 45 лет своей жизни служил в ряде церквей губернии, одновременно занимаясь преподаванием в земских и церковно-приходских школах. Летом 1918 г. он снял сан, вступил в партию и стал волостным агитатором, выступая за организацию комбедов и против духовенства. По отзывам мемуаристов, он пользовался среди крестьян авторитетом. Деятельность его продлилась недолго — осенью его арестовал белогвардейский отряд. Его «зверски избили, раздели и в тридцатиградусный мороз вели до Кочебахтино, где и расстреляли»[72]. В советское время на местном уровне его имя было известно и почиталось. Как ни странно, несмотря на снятие сана, Жедяев позднее был признан и православной церковью — его занесли в список новомучеников земли кунгурской.
Известны еще некоторые отдельные расстрелы белыми духовенства. 30 мая 1919 г. вдова пермского священника Стабникова упомянула в своих показаниях колчаковскому следователю про «дьякона Анисима Решетникова, расстрелянного сибирскими войсками за явное сочувствие большевикам»[73]. Во время Ижевского восстания был убит проявлявший сочувствие к большевикам некий священник Дронин[74]. В 1918 г. в партизанскую бригаду П. И. Деткина, действующую на левом берегу реки Камы, вступил 17-летний Сережа Брежнев — сын священника, как он утверждал, расстрелянного белыми за сочувствие Советской власти[75]. «Известия ВЦИК» сообщали о случае, очень похожем на случай Жедяева:
«В дер. Тепляки жил священник — сторонник Советской власти. Поэтому, когда Тепляки были заняты бандой чехо-белогвардейцев, отец Феофан был арестован. После всяческих издевательств и истязаний он был отправлен на станцию Шамары. Дорoгой конвой решил, что будет целесообразнее сразу покончить с неизвестным врагом, чем вести его в Шамары. И, остановившись на перекрёстке двух дорог, они отрубили отцу Феофану голову и в таком виде оставили его лежать на дороге»[76].
Совпадение или нет, но эти примеры касаются почти сплошь Урала. В отношении же Юга России у нас есть только ряд непроверенных сообщений советской печати, правда, со ссылкой прессу белогвардейцев: «Харьков. Полевой суд в Ростове-на-Дону приговорил к 16-ти годам каторги бывшего священника Волкова за призыв путем печати к большевистскому движению»[77]. Другой пример: «“Донта” сообщает, что в Новочеркасске соборный протоиерей Петров приговорен к 4 годам каторги за причастность к большевистскому движению»[78]. Ссылаясь на сообщение ростовской газеты «Вольная Кубань», советская печать утверждала, что в том же Ростове-на-Дону был расстрелян священник Митропольский. Расстрел был произведен «за произнесенную им в церкви речь, в которой он призывал прекратить гражданскую войну и примириться с Советской властью, провозгласившей равенство и братство всех трудящихся»[79]. Кроме них, нам известны многие другие примеры репрессий против бывших церковников, перешедших в коммунисты. Так, бывший дьякон в Капустином Яру Царицынского уезда Астраханской губернии Волков попал в 1919 г. в Азовский концлагерь, где и был убит[80]. Дьякон Тюрин из Верхнеуральского уезда Оренбургской губернии вступил в партию и стал председателем военно-следственной комиссии, за что был расстрелян белыми[81]. В советской печати публиковалась трофейная телеграмма, в которой деникинский офицер просил у командования разрешения на расстрел жены бывшего священника п. Марков Александра Четверикова, которого она подбила перейти в партию — он успел сбежать. Самого его тоже предполагалось расстрелять[82].
Едва не стал жертвой белого террора вышеупомянутый священник Никольской церкви Л. Н. Колосов, служивший в г. Талабске. Летом 1918 г. на Талабских островах Псковской губернии начал организоваться комбед, во главе которого встал учитель-большевик и председатель сельсовета Ян Залит, а Колосов стал его заместителем. Формировавшийся комбед объявил о наложении контрибуции на местных купцов и мобилизации в Красную Армию. Недовольные этим антисоветские элементы обратились в Псков, где формировалась белая Северо-Западная армия. В итоге в октябре 1918 г. на остров совершил налет отряд белых офицеров. Он арестовал шестерых членов комбеда и захватил в плен вернувшегося из поездки Залита. Самого Колосова спасло только его положение священника — белые только заставили его отслужить молебен. Всех остальных пленников они вывезли на пароходе в море и втайне от жителей убили, сбросив тела в воду. Вскоре белые покинули острова, попытавшись увести и Колосова с собой, но он скрылся от них. Разумеется, этот случай сильно на него повлиял. Вскоре он расстригся и официально снял сан. Сразу после этого его определили на службу в местный ревтрибунал. Впоследствии он занимался в Талабске и антирелигиозной работой[83].
Известен также пример одного «сочувствовавшего» красным священника, который был убит белыми буквально по ошибке. Красный командир А. А. Федоров вспоминал о своей встрече с ним в сентябре 1919 г. в с. Большекурейное Курганского уезда Тобольской губернии:
«Хозяин наш, отец Павел, средних лет, цветущего здоровья, держал себя с достоинством, в разговоре старался показать большую начитанность. Выяснилось, что он бывший студент Московского университета, когда-то был сослан в Сибирь за участие в студенческих волнениях. Долго здесь не находил себе пристанища и случилось так, что влюбился в эпархиалку, женился и по настоянию тестя стал попом»[84].
Однако на следующий же день красным пришлось отступить. Село заняли части 11-й Уральской дивизии с приданными ей частями оренбургских казаков. Вскоре при прорыве из окружения красные нанесли дивизии потери, чуть не захватив и ее командира, генерал-майора А. В. Круглевского. Прорыв красных был настолько неожиданным, что разнесся слух, будто их прятало по домам население. Подозрение пало и на священника, в доме которого и ночевал красный штаб. За это белые жестоко расправились с жителями. Многие были согнаны на площадь и расстреляны, само село подожжено. Священник также был казнен вместе с семьей. За это генерал Круглевский был снят с должности начальника дивизии[85].
Отдельно стоит упомянуть священника Федора Александровича Парнякова (1870–1921), чья биография схожа со случаями Д. Я. Попова и И. С. Шемановского. Уроженец Иркутской губернии, он закончил в Иркутске духовную семинарию, после чего был священником в с. Вельское Балаганского уезда, где участвовал в открытии женского церковно-приходского училища и школ крестьянской грамоты, организовывал общество взаимопомощи преподавателям. В 1905–1911 гг. являлся наблюдателем приходских школ Балаганского уезда, был награжден серебряной медалью за участие в переписи 1897 г. В 1911 г. он был переведен в Иркутск, а спустя три года назначен настоятелем Ургинской консульской церкви в Монголии. Здесь он принимал активное участие в общественной жизни, организации школ и библиотек, редактировал местную газету «Ургинский общественный потребитель в Монголии», путешествовал с этнографическими целями по Монголии. В этот период он был известен как прогрессивный либерал, а буквально накануне свержения самодержавия в его письмах к детям чувствуется сильное разочарование в правящем режиме и заметное полевение.
Его дети-студенты, сын Пантелеймон и дочь Мария, в 1916 — начале 1917 г., уже стали членами социал-демократической партии. После Февральской революции они активно вовлекаются в политику. Это явно повлияло на их отца, который кроме активного участия в общественной жизни в Урге — организации кооперативов, обществ, культурной работы и т. п. — начал распространять революционную литературу, присылаемую Пантелеймоном, членом группы меньшевиков-интернационалистов, из Петрограда. С конца 1917 г. дети Парнякова перешли к большевикам и приняли активное участие в боях за советскую власть в Сибири. П. Ф. Парняков был секретарем штаба иркутского ВРК, позже стал комиссаром просвещения Центросибири и членом сибирской ЧК. В частности, он написал «тезисы по культурно-просветительной деятельности», в которых призывал к социалистическому воспитанию трудящихся, отмене преподаванию религии, введению предмета по политэкономии и рабоче-крестьянской революции. Он написал также брошюру «О семеновщине», изданную по распоряжению сибирской ЧК. М. Ф. Парнякова впоследствии стала заведующей осведомительным отделом Центросибири, затем работала в Дальбюро ЦК РКП(б). Все это не могло не оказать воздействия на их отца. По некоторым данным, он признавал советскую власть и, в частности, укрывал от белого террора соратников С. Г. Лазо: А. Н. Луцкого и В. М. Сибирцева. Однако в 1919 г. арестованный белыми сын Парнякова был казнен[86]. До него самого очередь дошла в 1921 г., когда Ургу заняла Азиатская дивизия барона Р. Ф. Унгерна-Штернберга. В воспоминаниях адъютанта барона, есаула А. С. Макеева, сохранилось такое свидетельство:
«На допросе священнику был задан вопрос: “Как вы, служитель Бога, работаете с безбожниками и преступниками?” На это арестованный коротко, но твердо ответил: “Я был служителем культа, который сейчас уже умер, а потому и работал с большевиками”»[87].
По некоторым данным, белые пытались «сделать его монархистом», но после трех дней пыток казнили[88]. Позднее на суде сам Унгерн говорил, что приказал убить его потому, что тот был председателем «какого-то комитета»[89]. Притом на совести унгерновцев это не единственный церковник. В поселке Алтан они, уходя в поход 15 сентября 1921 г., убили священника, «не сочувствовавшего семеновцам»[90].
Любопытно, что у Федора Парнякова был коллега-однофамилец с похожей судьбой — священник Успенской церкви Кяхты-Троицкосавска Виктор Викторович Парняков (1875–1919). Родился он в Троицкосавске 5 октября 1875 г. в семье дьякона Успенской церкви Виктора Павловича Парнякова — тоже сына дьякона. Семья имела собственный дом в городе. После окончания в 1892 г. 4-класссного училища он выдержал испытание на звание учителя начальной школы, служил преподавателем Закона Божьего Хамнейской, а затем Красноярской церковно-приходских школ. С мая 1900 г. он служил дьяконом в Успенской кладбищенской церкви, а после смерти летом 1906 года штатного священника был рукоположен в сан иерея. Все это время он активно работал по линии народного просвещения — был законоучителем 3-го городского приходского училища, ремесленной школы Я. А. Немчинова, Успенского городского приходского училища, женской воскресной школы г. Троицкосавска, а также занимал еще целый ряд общественных постов. После революции его судьба сделала крутой поворот — с утверждением в начале 1918 г. власти Совета он стал его депутатом и комиссаром соцобеспечения, публично снял сан и отрекся от религии. По некоторым утверждениям, он вступил в партию и в Красную гвардию. Помимо него, некий священник Г. Комаров тоже стал комиссаром финансов в комитете советских организаций. Тем не менее, официально выход Парнякова церковь не признала, поэтому после прихода летом 1918 г. семеновцев приговоривший его к смертной казни военно-полевой суд предпочел послать запрос в Забайкальскую епархию о снятии сана с подсудимого. Однако епархиальный совет и правящий архиерей епископ Мелетий решили ходатайствовать об отмене приговора, из-за чего исполнение того пришлось отложить. Однако скоро при переводе В. В. Парнякова в Верхнеудинск вместе с венгерскими интернационалистами конвой Енисейского полка расстрелял его около нынешнего поселка Селенгинска у пристани Арсентьево. Верующими товарищами его тело было перевезено в город и похоронено рядом с Успенской церковью, где он долгие годы служил[91].
Конечно, было бы интересно выяснить: сколько же было таких священников, которые в той или иной мере сотрудничали с новой властью или просто сняли сан? Ответить на этот вопрос даже приблизительно очень трудно, так как никаких сводных данных на этот счет не существует. Ясно только, что это были редкие случаи. На основании вышеприведенных примеров нам удалось насчитать около 50 представителей православного духовенства, от дьяконов до иерархов, которые сняли сан, и это не считая монахов и псаломщиков. Из них около 32 вступили в партию и занялись активной советской работой, — а возможно и больше. Еще как минимум 15 представителей активно заявляли о своей поддержке советской власти и работали на нее. Около 13 церковников, бывших и действующих, было убито белыми.
Информация о бывшем священнике П.А. Германове. Из фонда Ишимского Истпарта ВКП(б). Предоставлено Д.В. Кадочниковым.
Разумеется, данный подсчет охватывает очень небольшое число примеров, которые оставили след в литературе, документах и печати тех времен. О действительном количестве даже только снявших сан мы пока можем лишь догадываться, тем более что часть духовенства покидала церковь, не занимаясь активной политической и советской работой. Тем не менее, мы можем предполагать, что в годы революции и Гражданской войны число бывших священников должно было составить как минимум несколько сотен человек, причем, скорее всего, заметная их часть должна была вступить в партию, Красную Армию и советские учреждения. Допустимо предположить, что сходное количество активно выступало за новую власть внутри самой церкви.
В нашем распоряжении имеется интересный документ, хранящийся в областном архиве — стенограмма съезда бывших священнослужителей Центрально-Черноземной области, состоявшегося 15 августа 1928 г. Из него видно, что в ЦЧО основной поток выхода из церкви наступил не после революции, а во второй половине 1920-х, причем затронул он довольно небольшое число священников.
К сожалению, большую часть стенограммы составляет вступительный доклад председателя областного Союза воинствующих безбожников, имеющий агитационный характер. Последовавшее за ним выступление священника А. В. Дорофеева из с. Ревякино Елецкого округа носило, по сути, характер интервью в формате «вопрос — ответ». Из него выяснилось, что многие бывшие священнослужители просто не смогли прибыть на съезд, так как организовывался он самими участниками, каждый из которых приезжал на свои средства. Присутствовавшие принадлежали к разным поколениям «отступников»: от революции 1905 г. до самого 1928 г. Большинство бывших священников стали крестьянами, рабочими и служащими. Сам Дорофеев еще только собирался объявить о снятии сана:
«Я официально еще не порвал связи с служителями культа. Я священник нашего села, служу уже восемь лет. Много причин было тому, что я служил в церкви, и, главным образом, была причина материальная. Я сам из крестьян, я ныне заявляю, что своей службой я преследовал исключительно материальные зажиточные цели. В бога я не верю, а если и было у меня прежде что-нибудь такое, то это в течении моей 8-милетней службы рассеялось. Проверив несколько раз себя, я официально порываю всякую связь с духовенством, охотно вступаю в ряды безбожников, и пользуясь моим опытом, надеюсь принести пользу и исправить свои ошибки, тем самым помочь советской власти придти к социалистическому строительству».
К сожалению, на этом стенограмма и обрывается[92].
Кое-что позволяют добавить материалы печати. Судя по ним, инициатива созыва съезда принадлежала группе бывших священников, которая связалась с областным Союзом безбожников, и он дал об этом объявление. Прошел съезд в воронежском Доме рабочего просвещения при большом наплыве публики. Были выслушаны доклады: «Религия, церковь и советское социалистическое строительство», «О правовом положении бывших служителей культа» и «О месте их в социалистическом строительстве». После этого состоялся оживленный обмен мнениями и выступление ряда бывших священников. В заключение съезд принял решение предложить «областную прокуратуру и союз безбожников дать на места соответствующие разъяснения» и просить центральную власть изменить законы о бывших священнослужителях, дабы смягчить их правовые ограничения[93]. Самым интересным для нас является представленная в газетах статистика. Всего на съезде был 21 человек из 6 округов, в то время как в ЦЧО их было 11. Из них сам Дорофеев и некий Кесаревский из с. Яблочного Гремяченского района Воронежского округа формально церковь еще не покинули. Из остальных сняли сан: в 1905 г. — 1 человек, в 1917 до Октябрьской революции — 1 чел., с 1919 по 1921 г. — 3 чел., с 1923 по 1925 г. — 6 чел., в 1928 г. — 8 чел. 13 из них пробыли в сане от 4–8 лет — 13 чел., остальные шестеро — 10–19 лет. Всего же по данным Союза безбожников, в одном только Воронежском округе было больше 30 бывших священников, а по всей ЦЧО — втрое больше.
Конечно, это небольшое количество, тем более что по этим данным число снявших сан в годы гражданской войны по всему Черноземью вряд ли могло превышать десяток-два. Кроме того, ничего не сказано о монахах и дьяконах. Но все же эти данные дают определенное представление о ситуации на месте. Можно предположить, что в других регионах процент был схожим — так, по некоторым данным, в Тульской епархии, сравнимой до революции с Воронежской в 1700 священнослужителей, было несколько десятков случаев снятия сана, т. е. в пределах 1–3%[94]. Для сравнения — в 1915 г. в церкви насчитывалось 66 335 священнослужителей, а по переписи 1926 г. — 58 587[95]. Если экстраполировать на это число указанный процент, получим около 2 000. Эти подсчеты подтверждают предположение, что число снявших сан по всей стране могло насчитывать несколько сотен, максимум одну-две тысячи чел. Для подтверждения этого вывода требуется более обширная работа на основе региональных исследований.
Какие же выводы можно сделать из приведенной информации? Несмотря на представление о непримиримости позиций церкви и большевиков, все же «красное духовенство» было хотя и редким, но заметным явлением послереволюционной жизни. Этот феномен проявлялся в разнообразных формах — официальное признание советской власти, активное выступление в ее защиту, проповедь идей «христианского коммунизма», демонстративный «церковный большевизм», поступление на гражданскую и даже военную службу, наконец, полный разрыв с церковью и переход бывших священников в партию или просто на светские должности. Все это было следствием ряда проблем, которыми отличалась к моменту революции православная церковь. Ее отсталость, косность, архаичность порождали недовольство у испытавших влияние модернизации времени священников, сакральное предназначение было подменено материальными интересами с сильным имущественным разрывом священнослужителей, что вызывало разочарование в религии. По своему происхождению подобные «красные попы» принадлежали к разным слоям. Но в тех редких случаях, когда удается проследить их биографии, мы преимущественно видим выходцев из простого народа, нередко потомственных священников, которые активно занимались общественной, культурной и преподавательской работой, пропитывались постепенно духом прогресса, либерализма или даже социализма, что подготовило их принятие революции. Некоторые из таких священников приняли сан вынужденно, в результате стечения обстоятельств, семейной традиции, необходимости заработка. Был распространен и тип низшего клирика-бунтаря из простого народа, мало чем отличавшийся от проникнутого революционными настроениями крестьянина или рабочего. Часть из них перешла на сторону большевиков, руководствуясь личными соображениями, в попытках приладиться к новой власти, часть — мотивированная искренним энтузиазмом. Так или иначе, это движение было весьма немногочисленным и его представителя не могли долго выступать на стороне большевиков и церкви одновременно, так как обе стороны были не заинтересованы в конструктивном диалоге и совместной работе. Консервативная русская церковь вдобавок упорно отметала даже возможность внешней модернизации, что заранее обрекало на провал попытки использовать «красное духовенство» в качестве фактора для ее обновленческой трансформации — не было даже попыток объединения таких лиц в связи с полной стихийностью этого процесса. Консерватизм церкви, поддержанный верующими, потом доказала неудачная попытка власти расколоть церковь путем поддержки обновленческого движения. Тем не менее, «красные священники» служат ярким примером последовавшей за революцией социальной трансформации, которая захватила все слои российского общества, в том числе и духовенство. Это явление в дальнейшем получило свое развитие в 1920-е в связи с кризисом церкви и увеличением случаев снятия сана.
Николай Заяц
Примечания
1. См.: Отношение православной российской церкви к большевикам в 1917– 1918 гг. в современной историографии // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История русской православной церкви. № 3 (64). 2015. С. 31–43.
2. Крапивин М. Ю., Макаров Н. Ю. «Незаменим для работы в области проведения декрета отделения церкви от государства»: документальный портрет М. В. Галкина (1885–1948) // Bylye Gody. 2014. № 34 (4). С. 645–650; Одинцов М. И. «Церковь отделяется от государства»: доклады эксперта Наркомюста М. В. Галкина. 1918 г // Исторический архив. 1993. № 6. С. 162–168; Абанина А. С., Петров И. В. Михаил Галкин: от священника-патриота к безбожному активисту // Россия на переломе: войны, революции, реформы. XX век. СПб., 2018. С. 95–97.
3. См.: В начале пути: очерки истории становления и развития Коми автономии. Сыктывкар, 1996. С. 24–26; Черные годы: (революция и гражданская война в Коми крае, 1917–1921). Сыктывкар, 2001. С. 30, 55–56; Связь времен: сборник / Ред.-сост. И. Л. Жеребцов, М. И. Курочкин. Сыктывкар, 2000. С. 254–255.
4. См.: Распространение книги в Сибири: конец XVIII — начало XX в.: сборник научных трудов. Новосибирск, 1990. С. 148–151; Очерк истории религии в Киргистане. Бишкек, 2002. С. 56; Ходаковская О. Там, где сияют горные вершины. Документальное исследование жизни и трудов преосвященного Пимена епископа Семиреченского и Верненского, священномученика. (1879–1918). Алма-Ата, 2012. С. 194, 211–215.
5. Письмо было опубликовано в ряде газет, например: Северная Коммуна. 7 октября 1918 г.; Известия Пермского губисполкома. 19 октября 1918 г.; Известия ВЦИК. 27 октября 1918 г.
6. Усманская газета. № 120. 15 (2) сентября 1918 г.
7. Стенная газета. Издание Отдела Управления Острогожского Совета. № 7. 18 ноября 1918 г.
8. Северная Коммуна. № 120. 3 октября 1918 г.
9. Известия ВЦИК. № 285 (539). 15 декабря 1918 г.
10. Северная Коммуна. Орган Союза Северных коммун и Петроградского Совета. № 107. 17 сентября 1918 г.
11. Усманская газета. № 142. 13 октября 1918 г.
12. Северная коммуна. № 1 (194). 1 января 1919 г.
13. Известия Череповецкого губернского и уездного советов. № 51. 31 октября 1918 г.
14. Вяткин В. В. Церковь на Урале и вооруженные силы России в XIX — начале XX века // Вестник Пермского университета. Вып. 7 (23). 2003. С. 80.
15. Н. К. Крупская и Прикамье: сборник документов и воспоминаний. Пермь, 2969. С. 51, 55–56.
16. Известия Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов. № 124. 5 июня 1919 г.
17. Карпов И. И. Как мы создавали политотдел дивизии // Питерцы на фронтах гражданской войны. Л., 1970. С.133–134.
18. Северная коммуна. № 153. 14 ноября 1918 г.
19. Северная коммуна. № 137. 23 октября 1918 г.; Одинцов М. И. «Церковь отделяется от государства»: Доклады эксперта Наркомюста М. В. Галкина. 1918 г // Исторический архив. 1993. № 6. С. 167–168.
20. Известия Пермского губисполкома. 15 октября 1918 г. Газетная публикация ошибочно называет монастырь Корядинским.
21. «Зимняя война»: работа над ошибками, апрель–май 1940 г.: материалы комиссий Главного военного совета Красной Армии по обобщению опыта финской кампании. М., 2004. С. 428; Кипнис С. Е. Новодевичий мемориал. М., 1995. С. 82.
22. Крупская Н. К. Обучение и воспитание в школе. М., 2014. С. 316.
23. Гиль С. К. В деревне Минино // Они встречались с Ильичем. М., 1960. С. 114– 116.
24. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 796. Оп. 445. Д. 32. Л. 1–2.
25. Бабкин М. А. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. — конец 1917 г.). М., 2007. С. 376–378.
26. Рюрик Ивнев. В вихре революции. События глазами поэта. М., 2017. С. 263.
27. Сивков В. Ф. В армейском тылу // Разгром Колчака. М., 1969. С. 195–196, 208.
28. Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. Р-2377. Оп. 1. Д. 41. Л. 2–3.
29. Крапивин М. Ю. Архиепископ Варнава (Накропин) и религиозная политика ВЧК: 1918–1922 гг. // Вестник церковной истории. 2011. № 3/4. С. 116–118; Черная сотня: историческая энциклопедия. М., 2008. С. 223.
30. Обновленческий «протопресвитер» Владимир Красницкий и его встреча с В. И. Лениным // Церковно-исторический вестник. № 11. М., 2004. С. 246–254.
31. Леонтьева Т. Г. Православные и большевистская революция // Гражданская война в России. События. Мнения. Оценки. М., 2002. С. 502–503.
32. Белые армии, черные генералы: мемуары белогвардейцев. А. И. Деникин, Р. Гуль, П. Н. Краснов, Г. Я . Виллиам. Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд-во, 1991. С. 101.
33. Пришвин М. М. Дневники. 1920–1922. М., 1991. С. 31.
34. Северная Коммуна. № 22. 28 (15) июня 1918 г.
35. Коммунист (орган Череповецкого губисполкома и губкома РКП). № 148. 14 августа 1919 г.
36. Коробейников А. В. Ижевско-Воткинское восстание: правота побеждённых. Ижевск, 2018. С. 21–22.
37. Вісті ВУЦВК. 15 грудня 1923 г.; Сіверянський літопис. 2002. № 2. С. 59–60.
38. Красная деревня. № 221. 3 декабря 1920 г.
39. Центральный государственный архив общественных объединений Украины. Ф. 5. Оп. 2. Д. 197. Л. 125–130.
40. Варенцов Н. А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М., 1999. С. 710.
41. Дроздовский М. Г. Дневник. Берлин, 1923. С. 130.
42. Калинин И. М. Под знаменем Врангеля. Ростов-на-Дону, 1991. С. 156–159.
43. Известия Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов. № 114. 23 мая 1919 г.
44. Нечаев М. Г. Указ. соч. С. 279.
45. Государственный архив общественно-политической истории Воронежской области (ГАОПИВО). Ф. 241. Оп. 1. Д. 17. Л. 79–80.
46. Государственный архив Воронежской области. Ф. 1928. Оп. 1. Д. 1. Л. 6–7.
47. Иванов Д. И. Я — матрос «Гангута»! М., 1987. С. 152.
48. Из дневника Ф. И. Голикова // «Красные Орлы». М., 1959. С. 84.
49. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность: три века на Южном Урале. Челябинск, 2002. С. 215.
50. Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Ф. 41. Оп. 2. Д. 208. Л. 17.
51. Там же. Д. 187. Л. 39–40.
52. Известия Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов. № 254. 8 ноября 1919 г.
53. Вашкорин И. А. Политическая работа в частях Тасеевских партизан // Годы огневые. Сб. восп. Красноярск, 1968. С. 305–312; Дементьева И. Удивительная судьба Ивана Вашкорина // Наука и религия. М., 1973. С. 33–39.
54. Партизанское движение в Сибири. Т.1. М.; Л., 1925. С. 105; Малашин Г. В. Проблема исторического и нравственного выбора священнослужителей приенисейской Сибири в период революции и Гражданской войны 1917–1920 гг. // Революция 1917 года: 100 лет спустя. Взгляд из Сибири. Материалы Сибирского исторического форума. Красноярск, 25–26 октября 2017 г. С. 127.
55. Малашин Г. В. Указ. соч. С. 126–127.
56. Ступаков М. И. За правое дело. Новосибирск, 1977. С. 73.
57. Сибирская жизнь. № 82. 26 апреля 1919 г.
58. РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 270. Л. 1.
59. Иванов Г. Е. К истории памятника борцам за власть Советов в с. Малые Бутырки Мамонтовского района // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. Вып. XIV. Барнаул, 2005. С. 72–76; Бубеннов М. С. Зарницы красного лета. М., 1979. С. 197.
60. Фахретдинов Р. И. Врагу не сдается наш Вещий Олег: факторы успеха песен на Гражданской войне // Материалы международной научно-практической конференции «История Гражданской войны в России 1917–1922 гг.». ЦМВС РФ, 24–25 мая 2016 г. М., 2016. С. 354.
61. Ступаков М. И. За правое дело. Новосибирск, 1977. С. 116–118.
62. А. Г. Тепляков. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири, 1918–1929 гг. М.: АИРО-ХХI, 2007. С. 72.
63. Архипов Ф. Война народная // За власть Советов. Новосибирск, 1947. С. 83.
64. Голкин С. Ф. За народное счастье // За власть Советов. Кемерово, 1957. С. 14.
65. ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 2. Д 13. Л. 58.
66. Гоппер К. И. Четыре катастрофы // Гражданская война в России: катастрофа Белого движения в Сибири. М., 2005. С. 165–166.
67. Ходаковская О. Указ. соч. С. 211–212.
68. Тулекеева К. Черкасская оборона. Алма-Ата, 1957. С. 44, 50, 52.
69. Харченко Т. Г. 339 дней и ночей в огненном кольце. Воспоминания участника Черкасской обороны. Алма-Ата, 1957. С. 51, 57.
70. Известия Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов. № 229. 9 октября 1919 г.
71. Ходаковская О. Указ.соч. С. 212.
72. Памятник борцам пролетарской революции, погибшим в 1917–21 гг. Л., 1925. С. 220; Болотов М. Я. Так рождалась советская власть // Под красным знаменем. Молотов, 1957. С. 339; Искра (Кунгур). № 3. 14 января 2010: http://www.media-office.ru/?go=550446&pass=59d9ccd987e3c3407a8c60fce72a8649
73. Балмасов С. С. Красный террор на востоке России в 1918–1922 гг. М.: Посев, 2006. С. 102.
74. Дмитриев П. Н., Куликов К. И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. Ижевск, 1991. С. 109.
75. Кошурников А. А. Первые бои полка // В пороховом дыму. Пермь, 1961. С. 43.
76. Известия ВЦИК. № 285 (539). 15 декабря 1918 г. К данной информации надо подходить осторожно, так как, по некоторым данным, эта деревня была населена старообрядцами-беспоповцами.
77. Известия Нижнедевицкого исполкома. № 1. 22 сентября 1918 г.
78. Известия Вологодского исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. № 16. 22 января 1919 г.
79. Известия Петроградского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов. № 234. 15 октября 1919 г.
80. Борьба трудящихся масс за установление и упрочение советской власти на Ставрополье. 1917–1921 гг. Ставрополь, 1968. С. 133–134.
81. Нечаев М. Г. Церковь на Урале в период великих потрясений: 1917–1922. Пермь, 2004. С. 279.
82. Коммунист (орган Череповецкого губисполкома и губкома РКП). № 242. 6 декабря 1919 г.
83. Рахтанов И. Колосов, или Александровский посад, или Талапские, или Залитские острова // На широтах времени. М., 1980. С. 13–15.
84. Федоров А. Ф. Октябрьские зори. М., 1962. С. 211. По другим данным, священника звали Николаем Молчановым.
85. Там же. С.236; Винокуров О. А. Битва на Тоболе: 1919-й год в Курганской области. Кн. 2: Тобольская кадриль. Отступление Красной Армии в Зауралье в сентябре 1919 года. Шумиха, Велес, 2015. С. 180; Ефимов А. Г. Ижевцы и воткинцы. Борьба с большевиками. М., 2008. С. 180. По свидетельству очевидцев, с которыми встречался А. Федоров, дочерей колчаковцы все же оставили в живых, но увезли с собой и довели младшую из них до сумасшествия.
86. Любимов А. Первый редактор «Власти труда» // Восточно-Сибирская правда. № 10 (25 334). 31.05.2006: www.vsp.ru/social/2006/05/31/425833.
87. Макеев А. С. Бог войны барон Унгерн: Белая эмиграция в Китае и Монголии. М., 2009. С. 49.
88. Кузьмин С. Л. История барона Унгерна: опыт реконструкции. М., 2011. С. 409.
89. Барон Унгерн в документах и мемуарах / Под ред. С. Л. Кузьмина. М., 2004. С. 247. Подробнее о жизни Ф. А. Парнякова см.: Першин Д. П. Барон Унгерн, Урга и Алтан-Булак. Самара, 1999. С. 134; Даревская Е. М. Ф. А. Парняков // Сибирь: альманах. Иркутск, 1971. № 3. С. 78–88; Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. М., 1969. С. 392.
90. Кузьмин С. Л. История барона Унгерна: опыт реконструкции. С. 117.
91. Православная Бурятия. 14 октября 2010 г.; Саввин Д. В. Обновленчество в Забайкалье в 1920-е — начале 1930-х гг. // Вестник церковной истории. 2012. № 1/2. С. 270–271; Кузькин А. Л. По улицам Кяхты. Кяхта, 2015. С. 28.
92. ГАОПИВО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 261. Л. 24–26.
93. Воронежская коммуна. № 41. 1 августа 1928 г., № 54. 17 августа 1928 г., № 57. 21 августа 1928 г.
94. Евсеев Н. Н. Тульская епархия в 1917–1927 гг. по данным архивных источников // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. Вып. 2. Тула, 2013. С. 178.
95. Обзор деятельности Ведомства православного исповедания за 1915 год. Пг.: Синодальная Типография, 1917. С. 45–46. Приложение: Ведомости за 1915 год. С. 24–25.
Оценили 3 человека
7 кармы