Стройотряд

                             Часть I. Макароны по-флотски.

   1974 год. Отличное жаркое лето – только работай! Стройотряд после первого курса. Совхоз им 1 Мая. Строительство, а точнее, посильная помощь в строительстве свинофермы километрах в пяти-шести от центральной усадьбы, в пределах которой находилось «наше» пятитиэтажное общежитие семейного типа. На каждом этаже - по десятку комнат, в которых ближе к полуночи наконец-то отходили ко сну по три-четыре истерзанных неуёмным желанием работать и работать от зари до зари, от темна до темна студента. До шести утра. Итого – порядка сорока трудовых штыков, оккупировавших пятый этаж, поскольку остальные были забронированы другими, но ещё не заселены. То есть – наш стройотряд «Импульс» геолого-маркшейдерского* на тот момент факультета, в котором жаждущие знаний проходили обучение по четырём специальностям: геология и разведка, технология и техника разведки МПИ («буровики»), маркшейдерское дело, а также строительство шахт и подземных сооружений.

Правильно ли я написал официальные названия трёх первых специальностей, не знаю, за четвёртую ручаюсь. В наш монолитный коллектив студентов ГМФ по блату втесался только один химик, зато сразу мастером. Поскольку был другом детства, если не отрочества, нашего командира. Чьим другом был комиссар стройотряда, я не знаю, но он хоть на геолога учился. По партийным спискам. Все трое – не юноши, командир так вообще на десять лет старше поступивших сразу после школы, остальные – лет на семь.

Комиссар почти не запомнился, так как, что отчётливо угадывалось по его виду в те редкие моменты, когда он попадался нам на глаза, чувствовал себя лишним на этом празднике труда и старался своим организмом их не мозолить. Помню только, что чернявеньким был и ликом не страшен.

Командир – типичная деловая колбаса, шустрило и прохиндей, вкусивший жизни и производства и умевший заболтать любой возникший к нему вопрос или претензию. Причём, бессвязно, что даже играло ему на руку, отпугивая нелюбителей выслушивать абракадабру. И яростно при этом жестикулируя, чем вводил в неописуемую зависть все ветряные мельницы мира. Издалека, откуда звук не доносился, было забавно за ним наблюдать, когда он навешивал очередную лапшу на уши очередному недовольному его действиями штыку. Трудовому, если что. Я порой, выражая крайнее неудовлетворение его решениями, пародировал его у него на глазах и он мне это припомнил. Оказался ещё и злопамятным, мало ему вышеописанных пороков. Благо, долго помнить не пришлось.

Мастер особо не отсвечивал, лишь по утрам подвергая свою индивидуальность опасности быть убитой летевшими в него самыми разными предметами. Ибо так гадко орать «Подъёёёёёёёём!» не смог бы более никто, несмотря на годы упорных тренировок. В течение же рабочего дня он предпочитал «прятаться за спиной командира», нагружая нас работой всегда от его имени. Или отсутствовать по уважительной причине в поле нашего зрения от слова совсем.

Те студенты, которым на летнее море успели заработать родители, были вынуждены с глубоким вздохом сожаления предпочесть ЮБК и Сочи; некоторые, пришедшие в ВУЗ, успев поработать на производстве, устроили себе дополнительную практику по месту прежней работы; мы же, остальные, стелились-пластались на стройке века в надежде заработать немножко денежки в дополнение к стипендии. Немножко, кстати, и получилось, но эти слова если и не выкинуть, то из другой песни. А сейчас у нас бравурный марш. Вроде как.

Трудились, как я уже сказал, от зари до зари, а питались не чем придётся, а что дают: на расстоянии полукилометра от стройки была рабочая столовка, в которую мы грязной, извозюканной раствором и кирпичами змейкой струились на завтрак, обед и ужин. После позднего ужина ещё часа по два вкалывали при свете переносок и Луны со звёздами. Потом нас забирал в общагу рабочий автобус. Однако кормили в той столовой не ахти. А ахти - не кормили. Поизносив организмы, мы дружно возопили:

- Хотим жрать! И баста.

Возможно, я и орал громче всех, но не факт. Другие тоже не лыком шиты были. И наши надёжа и опора - командир с комиссаром, почесав затылки, языки и в другом месте, как позже завещал поколениям незабвенный ЧВС, постановили уже завтра послать очередного дежурного по этажу в столовую на центральной усадьбе совхоза не только отобедать, но и доложить ситуацию с пригодностью пищи к употреблению и готовностью персонала кормить нашу ораву. Дежурным оказался я. Поэтому нет ничего удивительного в том, что меня и послали.

А там как раз в тот день на второе были макароны по-флотски. Я их люблю. Порция - приемлемая. Готовка - на уровне. Уровень – не измерял. Съел. Доложил. От и до. Отсебятины не городил, я не такой. Командир проникся, договорился с директором совхоза по поводу автобуса на обед и с зав. столовой насчёт кормёжки ещё четырёх десятков оболтусов.

Ту-дум!

… Кто же знал, что и в последующие дни будут те же макароны по-флотски? Ну как те же… Те-то мы съели и каждый раз, естественно, были новые. Но – как близнецы. Однояйцовые. Я-то не возражал, помните же: макароны с мясом моё любимое блюдо, и уплетать их предстояло не долгие полгода, как в автономном плавании некоторым мореманам, а сущий пустяк – месяцок плюс-минус. Но другие несознательные товарищи были отчаянно недовольны. Показалось, считали, что мой косяк. И оттого их косые взгляды на меня с каждым днём становились всё косее. А ухмылки всё кровожаднее. Свою порцию, правда, никто не предлагал: то ли самим силы были нужны для стройки, то ли жаба давила. Но злобное шипение отовсюду наводило на тревожные мысли. Бунт наверняка назревал. Бессмысленный и беспощадный, как всегда у нас. Кто им сказал, что во всём виноват я – было неведомо, приходилось догадываться. Между мною и остальными как на дрожжах вырастали баррикады. Это я их возводил. На всякий случай. Хотя такого их к себе отношения категорически не разделял, совесть моя была кристально чиста, а посему угрызениями не отягощена. Но всё равно становилось стрёмновато. Жутко хотелось объясниться и уцелеть.

Наконец бунт вызрел. К счастью, оказалось - не против меня. И как я мог подумать?! Просто за спиной у меня как правило честно и безропотно давился той же изысканной пищей наш командир. Его-то и испепеляли. Фух. Сам бунт был, вообще-то, так себе: после обеда окружили плотным тройным кольцом, чтобы не выскользнул, командира и на повышенных тонах, близких к героически-истерическим, объяснили ему, что так больше продолжаться не может. Мастер и комиссар пытались прикрыть ему спину, но были успешно оттеснены превосходящими силами противника. Так пытались, наверное. Из всей разноголосой многоголосицы, извлекаемой из лужёных глоток тройного кольца окружения, можно было разобрать только часто употреблявшиеся два коротких слова, но я их писать не буду.

Окрылённый поддержкой своих самых мрачных мыслей со стороны, командир бросился в столовую, как на амбразуру: хотя бы выяснить, в чём прикол. Выяснил. Вышел и с сияющей физиономией доложил обществу, что в столовой просто не хватает персонала для чистки картошки на нашу толпу, а больше ничего, собственно, на гарниры и не предусматривалось. Посему предлагалось проголосовать за два варианта: прежний, проверенный – макароны по-флотски, и новый, неизведанный – пюрешку с гуляшом, но при условии, что каждый день перед обедом трое обалдуев из наших будут оставаться на чистку картошки, а после обеда присоединяться к остальным на стройке. Проголосовали. Как ни был я в душе за макароны, картофельное лобби победило. При этом, хвала справедливости, мне ни разу счастье чистить гору картошки не привалило. Почему – не помню. Наступила моя очередь ежедневно в обед давиться одним и тем же. Уже не говоря о том, что и в рабочей столовой на ужин нам чаще всего предлагали всю ту же картошку…

На этом о желудочно-кишечных страданиях - всё.

*Через два года он был переименован в горно-геологический. И сразу стало приятней.