Индейцы и Бахмутка

   Мне шёл четырнадцатый год, когда благодаря старшей сестре случился у меня будущий зять. В ещё доармейском своём исполнении, но уже успевший поработать в шахте. Мужчина на то время был уже типичным неисправимым трудоголиком, что через годы аукнулось несколькими очень серьёзными производственными травмами, честно заслуженными Орденом Ленина и Знаком Шахтёрской Славы всех 3-х степеней, а в бытность свою отроком – индейцем. Причём, почти настоящим.

Их было четыре закадычных друга, они перелопатили кучу художественной литературы об индейцах, при этом на Майн Риде и Фениморе Купере не зацикливались, а заостряли своё внимание на более реалистичных, полухудожественных-полудокументальных произведениях. Что неминуемо привело их к получению всяческих знаний, позволявших им даже в городе, хоть и почти на его окраине, находить возможность пробовать себя на индейскость – то есть, способность выживать в экстремальных условиях дикой природы.

Они были на короткой ноге с деревьями и травами, умели разводить костёр без спичек и жидкости для розжига, успешно рыбачили без удочек на всех ближайших водоёмах, несмотря на отсутствие там рыбы размером солиднее краснопёрки, соорудили настоящую типи, сами делали отличные луки со стрелами и умело ими пользовались, за неимением бизонов охотясь на соседских кур с последующим их ритуальным поеданием (ритуал заключался в предварительном питье тёплой крови из одной кружки по очереди, пока невезучая тушка обжаривалась на костре. Не мог пересилить свою брезгливость только один из них – Олег. Зато Женька, отслужив срочную где-то в Восточной Сибири, кажется, в Хабаровском крае, так там и остался – охотничать).

Выйдя из индейского возраста, зять томился желанием передать кому-нибудь свои навыки и знания. На безрыбье, как известно, и рак – рыба, так что выбор пал на меня и моих друзей детства. Скорее, конечно, соседей. В нашей четвёрке я был самым старшим по возрасту, двое – самыми больными (Серёга перенёс полиомиелит в раннем детстве, что таки сказалось на его мышцах и опорно-двигательном аппарате, Лёха же к тому времени ещё не перерос порок сердца), а четвёртый, будущий мой кум, Гриня, самым толстым и неповоротливым. Та ещё компания, доложу я вам.

Но процедуру приёма в индейцы героически прошли все. Заключалась она в добровольном освоении необходимых знаний по книжкам, которые дал мне зять, и испытании на слабо. Испытание сводилось к тому, чтобы вытерпеть до пяти секунд (вернее, до счёта «пять») горящую спичку под любым из пальцев руки. Ни одна слезинка ни из одного из наших глаз не затушила огонёк. В себе-то я был уверен - и в детстве не плакал от боли, не то что в отрочестве, а вот некоторые из друзей приятно удивили.

Однажды на свой выходной зять взял меня с собой и мы пошли в посадку во враждебный район, срезать орешник для лука. Поход состоял наполовину через частный сектор, а на другую – через посадку, больше напоминавшую неухоженную дикую рощу в черте города. Срезали подходящую палку возле самого забора расширившего свои территориальные владения военного училища.

Возвратясь, зять, попутно обучая меня хитростям вербально, сотворил отличный лук. Точнее сказать, его заготовку. С одного торца палки сделал продольный осевой прорез миллиметров на сорок глубиной, чтобы крепить там тетиву узлом, затягивающимся по тому же принципу, что и узел на армейских вещмешках, на втором конце – засечку для фиксации незатягивающейся петли тетивы. Не помню, из чего была тетива, но скорее всего из смазанной чем-то, возможно, смолой, пеньковой верёвки. Зять натянул тетиву, но предупредил, что через пару дней, когда лук примет необходимую форму, её надо спустить и дать древесине лука высохнуть. Кажется, неделю-две. За сим лук был водворён в угол возле грубы. Через два дня, если правильно помню, я снял тетиву с засечки и оставил лук в покое.

Увы, ненадолго…

На улицу вышел сияющий мой одноклассник-отличник (я на ту пору таковым уже не был), единственный несовершеннолетний представитель благополучной семьи – папы, толкового инженера, подвизавшегося в металлургии, и мамы, врача-гинеколога – ютившейся в одной из однокомнатных клетушек двухэтажного дома через дорогу. Как они умудрялись это делать, мне неведомо, ибо за десять совместных с Сашкой лет обучения я лишь раз преступил порог их жилища, да и то Сашка попытался использовать момент подготовки к КВН с параллельным классом для обучения меня азам игры на гитаре, что напрочь выбило из моего немузыкального котелка все остальные впечатления от увиденного.

Сиял Сашка оттого, что в его руках был маленький лук, сделанный папой из сталистой проволоки, выгнутой по типу ведерной дужки, со струной из тонкой проволоки в качестве тетивы. Несмотря на скромные размеры лука и стрел, последние улетали так далеко, что почти скрывались из глаз в небесной синеве. Мелкий уличный народ тут же обзавидовался и решил бросить на произвол судьбы своего самопровозглашённого предводителя (меня) и перейти к другому (Сашке), чтобы гипотетически получить доступ к такому ядрёному ништяку.

Моё о ту пору ещё властное надо мной самолюбие этого вынести не могло и, взяв с собой будущего кума, я пошёл за своим луком. Мой был большим и серьёзным, отвечающим всем признакам настоящего индейского лука-полуфабриката, не чета всем этим механическим поделкам.

Однако натянуть тетиву в одиночку мне оказалось почему-то не под силу. То ли не позавтракал, то ли перенервничал. Уже ж натягивал… В общем, себе на горе попросил подсобить Гриню. Тот взялся за работу с неприсущим ему энтузиазмом, налёг на бедную деревяшку всей своей уже тогда немаленькой массой и она, естественно, лопнула. Преднамеренности и ехидства в его действиях я не узрел, потому в тот раз Гриня бит мною не был. Обошлось без физических замечаний, короче. Но на душе наступили временные сумерки.

Поборов первичный порыв бросить всё и уехать в дальние края, благо с географией дружил, я собрал вождей наших племён (а мы все были вождями племён, правда, без простых индейцев, но я уже не вспомню, каких именно, кроме моего – дакота из народа сиу), предложил раздобыть дома перочинные ножи и выдвинуться за орешником на луки.

Был ноябрь, но относительно тёплый. Лично я пошёл в красно-бурого цвета кофте-мастерке. Гриня – в осеннем пальтишке. Кто в чём, в общем. Прибыв на место – это километрах в двух через частный сектор и посадку – мы принялись искать подходящий орешник. Но наши поиски были наглым образом прерваны появлением разведки бледнолицых в количестве двух пеших человек примерно нашего возраста, которые на правах хозяев территории (местные же!) потребовали от нас сдать оружие, так как у нас не было разрешения на его ношение в пределах их юрисдикции, и удалиться восвояси.

Трое из нас безропотно повиновались, как будто только для этого и пришли, а моё самолюбие вновь сыграло со мною злую шутку. Я наотрез отказался разоружаться. Неожиданно для меня эти двое восприняли мой отказ совершенно спокойно, драться не полезли (а то получили бы точно, если бы не получил я, что точнее), повернулись на сто восемьдесят и свистом призвали в помощь основные силы – метрах в пятидесяти гонявших мяч на поляне, звавшейся «футбольным полем «Тополя», старших товарищей. По виду – лет семнадцати-восемнадцати. Те столь же спокойно отложили в сторонку мяч и человек шесть направились в нашу сторону.

Внутри у меня стало неуютно. Отдельные органы чувств и пищеварения ни в какую не признались бы друг другу в том, что банально передрейфили, но дело обстояло именно так. Я оглянулся в поисках выхода (выбега) из положения, но позади нас несла свои мутные промазученные воды прочь из завода речушка Бахмутка (на входе в завод – Скоморошина) в несколько метров шириной. Пути организованного отступления были отрезаны, как, впрочем, и позорного бегства.

Но я не растерялся: прямо по курсу через реку пролегала «дорожка» из мусора, принятая мною с перепугу за брод или мосток. Другими словами, пригодное для форсирования водной преграды место. Скомандовав друзьям «За мной!» и сделав два храбрых шага в воду, я кардинально изменил своё мнение о надёжности перехода. «Вода» достигла солнечного сплетения, а перепуг – пика. Что вынудило меня возвратиться на исходную позицию, как бы это сказать… немазутохлебавши.

А бледнолицые от греха подальше и сами ретировались: утопленников им ещё в их послужном списке не хватало! В наполовину (нижнюю) мокром виде мне ноябрь показался не таким уж и тёплым. Челюсти предательски начали перестукиваться между собой зубами и чувствовалось, что нужно было срочно набирать крейсерскую скорость и драпать домой.

Лёха, как будущий кандидат медицинских наук, приветствовал мою идею безоговорочно, а вот те двое молча саботировали, неспешно переваливаясь с ноги на ногу и постоянно отставая от нас. Мои призывы пошевелить попами воздействовали на них ровно до тех моментов, как я, прооравшись, отворачивался и снова припускал вперёд. То бишь, назад. Домой, в смысле.

Изрядно подзамёрзнув, я таки добрался до дому, где заговорщицким тоном выудил маму из зала, в котором весело трещали неожиданно нагрянувшие гости, и был с её помощью приведен в относительный порядок (грязный я – в один тазик, где и плескался от вольного с учётом его скромных габаритов; грязные тряпки – в другой, где им предстояло быть выстиранными мамой до состояния «как новенькие») и обеспечен чистой сменой одежды для безобразничанья.

Могу лишь добавить, что лука из орешника более у меня не появилось. Приходилось довольствоваться теми деревьями, что были под рукой. Отстой, короче. Образ вождя индейцев с тех пор я поддерживал в основном томагавком в лице пожарного топорика. Однако и тот однажды бросил не слишком прицельно, он перелетел через сарай к соседям и там геройски погиб навеки. Во всяком случае, соседи мне его не вернули. И эпопея с индейцами постепенно сошла на нет.