ГЛУПОСТЬ МАСС

На днях был открыт памятник жертвам репрессий 1937-38 годов, а очень скоро мы будем вспоминать столетний юбилей октябрьской революции.

Какие уроки можно извлечь из этих страшных воспоминаний? Большинство из них настолько самоочевидны, что автора можно будет упрекнуть в занудстве; однако как раз самоочевидные вещи люди более всего склонны забывать. Итак, попробуем их сформулировать.

Первое. Революция ведет к тирании, а не к свободе. Это так с Великой Французской Революцией, это так с Октябрьской, могут меняться масштабы террора, уровень падения правопорядка и безопасности — но закономерность достаточно очевидна. Революция делает жизнь людей менее свободной, и менее защищенной. Всерьез прославлять ее как великий прорыв в деле освобождения можно только поколения спустя — когда история вытесняется мифологией. Почему это так, выглядит достаточно очевидным. Революция легализует (и даже сакрализует) гражданское насилие как средство достижения неких превосходных целей. Она объявляет законность средством угнетения, а привычку к повиновению закону, обычаю и авторитету — позорной. Она обесценивает жизнь и благополучие отдельного человека в свете тех великих, грандиозных, исторических свершений, которые провозглашает.

Для французских и русских революционеров, как и для современных либеральных интервенционистов, благополучие отдельного обывателя, который должен как-то кормить свою семью, и даже тысяч и миллионов таких обывателей, ничего не стоит в свете их исторических сверхзадач. Тираны должны быть низвергнуты — а сколько подданных этих тиранов умрут лютой смертью, или будут обездолены, просто неважно. Это сопутствующие потери.

Ожидать, что при этом жизнь отдельных мирных обывателей улучшится, было бы нелепо. Она и не улучшается; впрочем, революционеры переносят чужие страдания со свойственным им мужеством — пока, на следующем этапе революции не приходят за ними.

Между верой в насилие как в «повивальную бабку истории» и репрессиями 1937 года существует такая же прямая связь, как между восстанием против «тирании» Людовика и нантскими нуаядами.

Второе. Вера в то, что революция как-то улучшит качество государства, и сменит дурных правителей на хороших, бездарных — на мудрых, вороватых — на честных, жестоких — на милосердных, эгоистичных — на попечительных о народе, не оправдывается и не может оправдаться.

При обвале государства власть естественным образом переходит к наиболее буйным, аморальным и насильственным элементам общества. «Народ, великий, могучий, свободный» из соответствующей песни, это, на самом деле, наиболее буйная часть народа, которая успешно терроризирует всех остальных. Мирные обыватели, которые не склонны к насилию и, как всегда, плохо организованы, неизбежно проигрывают. Во главе революции становятся люди, уже привыкшие к идеологически мотивированному насилию, люди, которые, как тов. Сталин и его товарищи, начинали свою революционную карьеру с ограбления дилижансов.

Это ожидаемо и неизбежно — государство есть монополия на насилие, утвердить эту монополию после того, как предыдущая монополия рухнула, могут только люди, легко, охотно, и без долгих раздумий проливающие кровь — то есть либо представители организованной преступности, либо идейные террористы, либо люди, сочетающие оба этих амплуа.

Третье. «Народ» сам по себе не обладает ни мудростью, ни способностью к самоорганизации, ни другими замечательными качествами, которые приписывают ему романтики революций. Очередной подтверждение мы можем наблюдать в реальном времени — украинская «революция достоинства» против коррупции и безобразий режима Януковича, шла под взволнованные разговоры о том, что великий, свободолюбивый, отважный народ прогонит коррумпированного тирана — и в дальнейшем прогонит любых правителей, которые позволят себе подобные безобразия. Однако сейчас, когда жизнь людей существенно ухудшилась, уровень коррупции вырос, и вообще власти обращаются с населением намного хуже, чем при попередниках, никакой народный гнев их не сносит.

Потому что для организации выступлений нужны ресурсы — деньги, дисциплинированная организация, энергичные вожди. И эти выступления могут организовать и поддерживать те, у кого эти ресурсы есть — экстремистские движения, которые могут быть немногочисленными, но зато сплоченными и решительными, очень богатые люди, иностранные спонсоры. У «народа», то есть обычных людей, таких финансовых, организационных и силовых возможностей нет, и не может быть. Они, конечно, могут исполнять (и исполняют) роль массовки, пушечного мяса, хора, подпевающего солистам — но думать, что они сами могут что-то решать, было бы невероятной наивностью.

Четвертое. Существует явление, которое можно было бы обозначить, как «глупость масс». Массовые движения гораздо глупее, чем отдельные люди, их составляющие. Отдельные люди могут быть, на частном уровне, вполне благоразумны, и быть в состоянии распознать явное мошенничество, планировать свои будущие действия исходя из реалистичности целей и наличия ресурсов. Но в массовом движении они утрачивают самое минимальное благоразумие — как те вполне умные, образованные, даже аристократичные люди, которые в 1916 году вслух мечтали «избавиться от этих мерзавцев-романовых», совершенно не задаваясь вопросом, а что они будут делать дальше.

Причем речь идет не только ситуации, когда человек физически находится в толпе — толпа это частный случай. Инфицирование может развиваться через слухи, газеты, листовки, карикатуры, и, в наши дни, через интернет, когда у людей возникает впечатление, что сто тысяч леммингов не могут быть неправы, и все вокруг (или, по крайне мере, «все приличные люди») придерживаются мнений, которые сам человек счел бы дурацкими, если бы размышлял над ними в одиночестве. Но когда нелепое, глупое и явно фантастическое мнение высказывают тот, и другой, и третий знакомый, человек начинает воспринимать его всерьез. Чудовищные слухи, которые распространялись во вполне образованной столичной среде перед революцией, потом оказались совершенно неосновательными — а теперь мы изумляемся, как люди могли верить такому бреду. Могли, потому что все вокруг верили.

Когда человек — вполне благоразумный в одиночестве — втягивается в массовое движение, он стремительно глупеет, этот феномен (хотя и не в таких разрушительных масштабах) мы можем наблюдать и сейчас.

Вывод, которые стоит сделать из этого, может прозвучать таким же самоочевидным занудством. Но сделать его стоит. Перемены к лучшему, если вы их хотите, происходят медленно. Как сказал еще Александр Пушкин, «Лучшие и прочнейшие изменения есть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных изменений политических, страшных для человечества». Революция может только ухудшать нравы — и надолго.

Сергей Худиев