Несколько зарисовок

Если проснуться очень рано и весь день мотаться по городу в делах и заботах, то к вечеру у вас накопится не только усталость, но и несколько занятных историй.

Например, в понедельник я встала ни свет, ни заря, и, соответственно, мне есть что рассказать.

Малый проспект Петроградской стороны. Возле арки одного из домов стоят бабушка и внук. Внуку лет пять, он канючит:

— Бабушка, ну купи мороженое, ну пожалуйста!

— Егорушка, нет, — отвечает бабушка. — Ты только что переболел ангиной, тебе ни в коем случае нельзя мороженое.

— Ну пожалуйста, я буду есть маленькими кусочками! — ноет Егорушка.

— Не ной, никакого мороженого, — бабушка непреклонна, как скала Кабо Жирао. — Дедушка пошёл за тортиком, сейчас принесёт и мы пойдём домой.

Заходим в арку перекурить. У стеночки стоит пожилой мужчина, в одной руке у него тортик, в другой — эскимо. И он ест это эскимо с таким нескрываемым удовольствием, что вот-вот замурлычет. Доел, старательно облизал палочку, сунул её в карман, вышел из арки на улицу и бодро произнёс:

— Ну, торт я купил, пошли домой.

Кондратьевский проспект. Собираюсь переходить дорогу, стою перед «зеброй» у светофора. Ещё человек семь рядом со мной, среди них — совершенно прелестная старушка.

Знаете, когда я слышу определение «старая петербурженка», в моей голове рисуется именно такой образ: строгое тёмно-синее платье, освежённое белым кружевным воротничком и крупной брошью, классические чёрные туфли — явно очень мягкие и удобные, возможно, ортопедические, но весьма элегантные, на маленьком каблучке. И шляпка! Без шляпки образ был бы незавершённым, в этой шляпке — весь цимес, ибо это не просто панама или шляпмомпон, а изящная кокетливая штучка приглушённо-кораллового цвета с лёгким намёком на вуаль. На согнутой в локте руке висит соломенная сумка-трапеция, на поводке — пушистый рыжий шпиц. И осанка. Рядом с такими старушками невозможно стоять расслабленно: спина сама собой выпрямляется, плечи расправляются, живот втягивается и грудь приподнимается.

Ей лет восемьдесят, не меньше, и она не пытается это скрывать. Она не из тех, кто будет говорить своим соседкам во дворе: «Ах, мне никто не даёт больше пятидесяти пяти» или «Ах, нас с внучкой все принимают за сестёр». Ничего подобного. Это не молодящаяся старуха, это женщина, умеющая хорошо выглядеть в свои восемьдесят.

Её нельзя назвать красивой — она и в молодости, наверняка, не была писаной красавицей: глаза посажены слишком близко, крупный нос, подбородок словно срезан. Да и фигура несколько непропорциональна: ноги коротковаты и слегка «колесом», хотя длина платья подобрана правильно и скрывает этот недостаток. Но она изумительно хороша, от неё невозможно отвести взгляд. Такая эталонная леди без малейших признаков вульгарности, она одинаково релевантно будет смотреться и на приёме у английской королевы, и в очереди к кассе в какой-нибудь «Пятёрочке».

Мне кажется, у неё дома обязательно есть торшер, а рядом с ним — удобное кресло. Она сидит в этом кресле вечерами и читает французские романы в оригинале. И вяжет крючком круглые салфеточки. Эти салфеточки у неё везде: на столе, на прикроватной тумбочке, на телевизоре, на большой деревянной хлебнице (ну наверняка у неё есть большая деревянная хлебница и она держит там буханку бородинского и нарезной батон). Периодически она отрывается от вязания, чтоб сказать своей собачке:

— Джонни, не шали.

По субботам она печёт пирожки и заваривает хороший крупнолистовой чай, ожидая в гости детей и внуков, а по воскресеньям ездит на Красненькое кладбище к мужу — отставному полковнику, а может, портному или музыканту. Изредка посещает капеллу и ходит в гости к подруге, Тамаре Ивановне, прихватив с собой баночку собственоручно сваренного варенья из крыжовника, выращенного на своих шести сотках.

Жизнь её размеренна и нетороплива, она избегает склок, скандалов и сплетен, оттого соседки по коммуналке её недолюбливают и считают чудаковатой и скучной.

Если бы я была художником, я бы непременно её нарисовала. Но я не художник, поэтому просто любовалась ею те полторы-две минуты, которые мы случайно провели рядом, стоя возле светофора, и рисовала в своём воображении картины из её жизни.

И тут позади нас раздался громкий звук: «джшшш!» — парень лет двадцати бодро подхъехал к переходу на велосипеде и резко затормозил. Все стоявшие рядом люди от неожиданности подпрыгнули и отскочили в сторону, в том числе и я. Не шелохнулась только старушка в шляпке. Она медленно развернулась всем корпусом в сторону велосипедиста, посмотрела на него поверх очков и вежливо поинтересовалась:

— Вы дэбил?

Вечер, Приморский парк Победы. Гуляем с мужем рядом с фонтаном — там, где раньше стояла ваза.

Мальчишка лет пяти гонялся вокруг фонтана на самокате, периодически останавливаясь и с тоской и завистью поглядывая в сторону аттракционов. Потом подъехал к стоящему в сторонке отцу, втыкающему в смартфон, и, очевидно, не в первый уже раз, завёл песню:

— Па-а-ап, давай прокатимся на горке, ну па-а-ап…

Папа, не отрываясь от смартфона:

— Потом до утра штаны обкаканные стирать?

Сын:

— Да пап, я не испугаюсь, честное слово!

Папа, по-прежнему глядя в экран:

— Да не о тебе и речь.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Спецпост для членов фан-клуба имени моей мамы.

Многие спрашивают, почему давно нет новостей о кумире, волнуются, здорова ли звезда моего журнала. Спешу всех успокоить: здорова, бодра, жжот. Всё в прядке.

Спасибо большое всем, кто вспомнил и поздравил её с Днём медика. Свой профессиональный праздник матерь моя отмечала три дня, чтоб я так жил. С пятницы я пыталась поговорить с ней по телефону, но в ответ на все мои звонки слышалось: если это не вопрос жизни и смерти, то давай попозже, потому что сейчас мы садимся за стол / идём в кафе / отмечаем у Петровны / у Ивановны / у Сидоровны / у Степановны / у меня.

К воскресному вечеру я осознала, наконец, что выросла в крайне неблагополучной семье и надо что-то менять.

Подготовила гневную пафосную речь. Звоню:

- Ну ты свободна, наконец?

- Я у Фёдоровны, мы отмечаем, и если у тебя не вопрос жизни и смерти, то давай… — доносится из трубки.

- Послушайте, мамо, — произношу я свирепым голосом, чеканя каждое слово. — Так жить нельзя.

И начинаю зачитывать ей заготовленный текст о том, что пьяница-мать — горе в семье, что некоторые женщины понарожают детей и бросают, и те растут, как сорная трава, что я уже не на шутку волнуюсь, что вдруг у меня что-то важное, а ей и дела нет, что в развитых странах подобных кукушек лишают родительских прав, а детей отдают на воспитание в приличные семьи. И так далее и тому подобное.

Говорила я долго и громко, вложив в свою речь всю скопившуюся в душе горечь и обиду, и в какой-то момент поняла, что говорю в пустоту. В трубке висела пугающая тишина, не было ни пыхтения, ни сопения, ни слёз раскаяния.

Я замолкла и прислушалась. Где-то вдалеке звучала музыка и слышался смех.

- А-лё… — осторожно произнесла я.

Тихо.

- Алёёё! — сказала я погромче, испугавшись, не свалилась ли мать с инфарктом.

Тихо.

- Мама! — заорала я в трубку.

- А? — спокойно спросила мама.

- Ты вообще слушала, что я говорила?

- Делать мне больше нечего, — зевая, ответила мама. — Ноешь, ноешь… Учишь, учишь… Отвали, зануда.

И отключилась.

Несколько минут я тупо рассматривала телефон, опешив от такой наглости. Хотела сразу звонить Павлу Астахову, но потом передумала. Позвонила папе. В конце концов, он тоже имеет некоторое отношение к моему появлению на свет, и тоже совершенно наплевательски относится к моему воспитанию (сорная трава, сорная трава!), и пусть будет мужиком, в конце-то концов, и повлияет как-то на свою бывшую жену. К тому же, День медика — это и его праздник, да ещё в то воскресенье отмечался День отца.

Позвонила, поздравила. Потом начала жаловаться.

- Знаешь, — говорю, — мать твоих детей совсем отбилась от рук. Нисколько не интересуется жизнью отпрысков, ведёт себя неподобающим образом и уже третий день в загуле. А сегодня вообще сказала мне: «Отвали, зануда»! Что делать, отче?

- Что делать, что делать, — проворчал отче. — Тебе же сказано, что делать: отвали, зануда.

Вот так, у всех родители как родители: во всё суют нос, лезут с советами, читают мораль, воспитывают. А у нас всё с точностью до наоборот: я их воспитываю и лезу с моралью, а в ответ слышу: «отвали, зануда».

***

Через месяц отправляю мать в Бобруйск. Пусть бобры вздрогнут.

Путёвка в санаторий куплена, вчера бронировала ей билет на поезд.

Звоню. Спрашиваю паспортные данные, уточняю время заезда и т. д.

- А время заезда, — говорит, — я не помню. Сейчас посмотрю в документах, подожди.

Слышу, как положила телефон на стол. Через некоторое время где-то вдалеке раздаётся её голос, читающий текст:

- Бу-бу-бу… интернет-портал… бу-бу-бу… необходимые документы… бу-бу-бу… памятка отдыхающим… бу-бу-бу…

И чувство такое, словно телефон лежит в комнате, а мама читает бумажку, сидя в туалете. Ни черта не разобрать. Но читает вслух, с выражением, явно для меня.

Что за чёрт, думаю. То ли со связью что-то, то ли телефон у неё ломается.

- Мама! — кричу я в трубку.

Ноль эмоций. Упорно продолжает читать.

- Мама! — ору я во всю глотку. — Мама, ты меня слышишь?

Не слышит. Бубнит что-то вдали.

Ну, думаю, ещё не хватало, чтоб именно сейчас накрылся медным тазом мобильник. Мне же билет заказывать надо.

Отключаю телефон, набираю номер снова. В телефоне раздаётся несколько гудков, потом мама берёт трубку и начинает ржать так, что у меня в ушах стоит звон.

Несколько минут не могла её успокоить, чтоб выяснить, в чём дело. Заливается, аж повизгивает.

Оказывается, она положила телефон на стол, пошла за документами, нашла их, вернулась, взяла телефон в руку, прижала к уху и стала читать мне то, что написано. Читала долго и старательно, с выражением. И вдруг на столе заорал… телефон. И, судя по мелодии, звоню я. Мама слегка прифигела, ибо мобильник у неё только один.

А во что же я говорю? — подумала мама. Оказалось, что говорит она в пульт от телевизора.

У кого-то ещё родители говорят с пультом от телевизора, или у меня всё-таки эксклюзив?

***

Отсмеявшись над пультом, продолжили заниматься бронированием билета. Периодически прерываясь «на поржать».

- Так, так, так, — говорит мама. — Тут сто бумажек. Где же может быть написано время заезда?

- Читай всё подряд, — командую я.

- Правила поведения в санатории, — послушно читает мама. — В номерах запрещается курить, употреблять алкогольные напитки…

- Водить мужиков… — продолжаю я.

- А об этом ничего не сказано! — возмущённо перебивает меня мама. — А раз не запрещено, значит, разрешено!

Чувствую, в Бобруйске она уйдёт в полный отрыв. Мне уже неспокойно.

© Виталия Япритопала