Как непросто это и как неловко – соединить радость и надежду, удачу и победу с грянувшей вдруг бедой и предательством, с безнадежностью, но и противлением, все-таки, духовным несогласием в единении с простой мыслью – родина-то у нас одна.
Да и все это к отметке совершенно невероятной – 100-летию комсомола, которое следует за оболганным 100-летием Октября.
Что в этом бедламе каждый из нас? Личность или песчинка в океане – безмолвная, движимая волнами, которые не спрашивают тебя о твоих соображениях… или «тварь безответная», которая всегда будет повторять то, что выкрикивают вздорные фальшивомонетчики «новых» истин?
Но, может, подводя итоги – а их следует подводить каждому, да и делает это всяк по-своему, – стоит просто спросить: а что сделал лично ты? И все ли, что мог, сделал? И чем, какими путами был повязан, чтобы оправдать перед отжитой жизнью несодеянное – насколько замысел был неисполним в силу неодолимости препон, и что может быть услышанным оправданием за неисполненный замысел?
Подлиннее всего, наверное, исповедаться самому перед собой, – не боясь при этом ни осуждений, ни укоров со стороны – да и исповедуясь-то самому себе же.
2.
Я вступил в комсомол в 1950 году, семиклассником, тогда каждого «испытывали» в комитете школьной организации, спрашивали устав, задавали иные вопросы, и там зачем-то сидела седая старушка, наш завуч, – Мария Николаевна Шельпякова, награжденная за учительствование в войну орденом Ленина. Почему-то меня посадили сначала рядом с ней, и тут она наклонилась ко мне и вдруг спросила шепотом: «У тебя больное сердце?» Я удивился, мотнул головой, но она продолжила: «А то у тебя жилка на шее так бьется!»
Наверное, я просто сильно волновался, но вопросы по уставу оказались совсем простыми, потом в райкоме нам вручили билеты. Какое-то время я был комсоргом класса, но, подрастая, жил вовсе не комсомольскими интересами, но зато шесть (!) раз в неделю ходил в спортивные секции, занимался легкой атлетикой и лыжами, и меня избрали физоргом школы. Дело было, конечно, в учителе физкультуры – его имя Николай Константинович Сычугов, и мы круто развернули дело. Школа была мужская, некоторых ребят корежило послевоенное недоедание и дурное окружение, но мы, видать, используя мальчишечье самолюбие и жажду самоутверждения, сделали так, что все, без исключения, были включены во что-то спортивное. Две команды по 30 человек на ежегодной городской эстафете! Своя команда по русскому хоккею. Команда по боксу. Общешкольные соревнования по шахматам и шашкам. Массовая запись в секции детских спортивных школ. И результат – наш 10-классник Женя Брагин устанавливает на Всесоюзном первенстве рекорд Советского Союза по бегу на 800 метров для юношей.
Пацаны, пару лет назад подчиненные местной шпане, вдруг отрекались от хулиганского мира и вступали в секции, пусть даже бокса, но спорт не вооружал их умением драться, а ставил на свое место. Те, кто недавно провоцировал меня на «косалку», безоговорочно подчинялся моим почти что приказам при, например, расстановках в эстафетах. Мой класс заканчивал школу в 1953-м, и прежде хватало в нем неподчинения, доходившего до бесовства, но за два года до аттестата вдруг неведомо откуда-то – и я думаю, через спорт и возникшее чувство командности – народ стал буквально хвататься за учебу. Всякий чувствовал, что детство позади, пора отвечать за себя, и как же, например, мы метались по городу в поисках учебника по математике Ларичева – там были задачи по всем разделам математики для поступления в вуз.
И мои дружки, в прошлом хулиганы, матерщинники и задиры, поступили в вузы с первого захода (кроме троих). Один мечтал стать киномехаником и стал, хотя увлекался астрономией. А все остальные, кроме меня, гуманитария, оказались в университетах Москвы и Ленинграда, военно-механическом, Институте инженеров железнодорожного транспорта, горном… Командность, стремление победить в спорте привели к победам личным, и я был просто одним из всех. Кстати, командный наш, с тремя моими приятелями, областной рекорд 1952 года (малая шведская эстафета для мальчиков) не улучшен до сих пор! И опять же – он был именно наш, коллективный, а значит, общий, и вот это общее было главной сутью того, нашего, времени.
Стоял ли за этим комсомол? В то время, в моем городе и на моих, так сказать, «рубежах» конкретно, может быть, и не стоял. Он был фоном. Но фоном государственническим, который для всех – или для большинства – открывал возможность состояться в жизни.
Из нынешнего, сильно измененного мира, хочу заметить: одним из способов внушения уверенности во всяких новых поколениях требуется не засилье развлечений, ручных действий и пусть даже умственного напряжения вроде гаджетов, а засилье бесконечного контактного общения, которое дает только юношеский спорт.
Не спорт высших достижений – он явится сам по себе из высоких результатов, – а сотни тысяч доступных и бесплатных детских и юношеских спортивных школ с миллионами детских команд по всем видам спорта. Шесть дней в неделю, когда я после уроков бежал на секцию, не позволяли погибать в безделье, ерунде, дурных выдумках.
А еще мы много читали. Не буду здесь говорить об этом, потому что в результате этого и сам стал писателем. Но книги с высокими духовными установками в скрепе со спортом сформировали грамотное и деятельное послевоенное поколение, на которое немало чего легло.
3.
Уральский университет имени М. Горького, куда я поступил на отделение журналистики, тоже не стал для меня «школой» комсомола, хотя я был знаком с первым секретарем нашего райкома Юрием Мелентьевым. Тогда он еще учился в аспирантуре истфака, а вырос в директора главного издательства комсомола «Молодая гвардия», замзава агитпропа ЦК партии и министра культуры РСФСР.
Так вот – комсомол в нашем университете поник и был незримо бит за реакцию на закрытое письмо по поводу культа личности Сталина. Свердловск был далековат от столиц, и студенты, услышав в закрытом письме поток обвинений в адрес только что искренне любимого вождя, задали простецкий вопрос: а где были вы, соратники Сталина, сейчас спрятавшиеся за «закрытое письмо»? Спустя десятилетия я написал и опубликовал роман «Оглянись на повороте, или Хроники забытого времени», который презентовал, в том числе, в Екатеринбурге. В нем я обозначил вопросы, так и не нашедшие ответа до сих пор – в силу вечного, наверное, не увядающего в любые эпохи, всякий раз измененного, но все того же неугасающего волюнтаризма.
4.
В родном Кирове, куда вернулся после университета, я совершил (или со мной совершилось) несколько событий. Первое – я женился на комсомолке и первом дикторе Кировского телевидения Лилии Александровне, у которой в 1941 году погиб на границе отец-офицер, а в 1945 году мать. На эту тему я напишу повесть «Голгофа», а «Мосфильм» снимет картину «Карусель на базарной площади», где главные роли сыграют Регимантас Адомайтис и Сергей Гармаш, – но дело в другом. Дело в том, что эта девочка стала моим духовным тылом, олицетворением совести, беды и доброты. И это именно то, что требовалось для становления мужчины.
Второе – я столкнулся сразу с 50 малышами-сиротами, которых привезли из районного детдома и передали в школу-интернат. От имени газеты и по ее поручению я участвовал в «благодеянии», когда ребят добрые взрослые разобрали по домам, но потом доброта сникла, и дети, за исключением двоих, усыновленных, вернулись в интернат.
Мне понадобилось 20 лет, чтобы не просто исследовать, но исстрадаться этой бедой. В Кирове, да и разъезжая по Сибири и Дальнему Востоку, я обошел множество сиротских заведений. Во мне складывались два вектора: литературный, – осмысливал повесть, получившую потом название «Благие намерения», и организационный – требовалось довести проблемы современного, «невоенного» сиротства до сведения властей и изменить эту систему.
Третьим краеугольным событием стало мое утверждение главным редактором областной молодежной газеты «Комсомольское племя».
5.
Здесь я встретился и подружился с человеком, имя которого, увы, комсомол подзабыл. Его зовут Виктор Тимофеевич Дувакин. Он был секретарем райкома партии, в области начались перемены, и его избрали первым секретарем обкома комсомола. Не только он, но и парторганы готовили обновления всесторонне, и всех не устраивала «молодежка». Декабрьским утром 61-го меня вызвали в обком партии, вечером я уехал в Москву, там меня разглядывали, в том числе легендарный потом антагонист советской власти, а в ту пору секретарь ЦК Лен Карпинский, – утром следующего дня я был уже на областной комсомольской конференции, где утвержден редактором и избран членом бюро обкома.
Виктор Дувакин был самодостаточный убежденец, человек, намного старше своих коллег равного уровня. И буквально через несколько месяцев, после мартовских выборов в Верховный Совет СССР, во время которых к нам приехал избираться Сергей Павлович Павлов, первый секретарь ЦК комсомола, Дувакина стали готовить в секретари ЦК по селу.
Своей основательностью, правдивым знанием русского села, отсутствием суетности и подобострастия он покорил Павлова. Мне, как редактору, Дувакин доверял безгранично, а с ляпами (у кого их не бывает) я приходил к нему сам. Однажды газета вышла без всеобщего девиза «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (потеряли верстальщики, раньше ведь газеты верстались в металле). Я пришел к нему, протянул экземпляр газеты, пошутил вроде «Повинную голову топор не сечет». Он глядел, глядел на первую страницу, ничего не понял и ничего не нашел, пришлось указать на отсутствующее. Он чертыхнулся. Посмотрел пристально на меня. «Кто заметил?» – «Ну, я, неизвестно даже почему, еще один-другой из наших сотрудников». Дувакин помолчал и предложил: «Самим распространяться не надо. Ну а если сверху позвонят – отсылай ко мне». Никто больше этого прокола не разглядел. Даже цензура. Впрочем, она тоже должна была бы за такое отвечать, но кому охота?
Дувакин, пожалуй, и разбудил во мне уже взрослое, не комсомольское, отношение к комсомолу. В командировках по районам я был вместе с ним раза два-три, и всегда он на глазах у меня достигал предметной цели. Его встречали первые секретари райкомов партии. Чаще всего он смотрел, ходил, спрашивал и добивался чего-то вместе с ними. Это было разумно, без всяких конфликтов, но со всегдашним установлением сроков. А что за дела? Коммуна молодых животноводов в одном районе, пренебрежительное отношение к ученикам и ученицам главы роно, ну и детские дома, когда я с ним, он не обходил. Тут же выделял деньги из комсомольского бюджета, знакомился с людьми искренне, будто с родней, забытой, но найденной. И связи с ними потом продолжались.
Это длилось недолго. Дувакина избрали секретарем ЦК в мае 62-го, на XIV съезде.
6.
Газета наша делалась дерзко, остро, ее тираж за несколько месяцев вырос до 40 тысяч (с 10). Сразу после визита С.П. Павлова к нам приехала из Москвы целая бригада, которая выпустила записку об опыте редакции (я ее до сих пор не читал), а когда в Москву забрали Дувакина, мне то справа, то слева стали сообщать, что и меня готовятся забрать в златоглавую.
Но Дувакин ничего не говорил, да и я никуда не рвался. И вот тут уже отдел пропаганды (а именно Валерий Ганичев) стал предлагать мне инструкторскую должность. Уехал я, правда, из Кирова в прямо противоположном направлении – в Новосибирск, собкором «Комсомольской правды» по Западной Сибири. Вместе с женой и маленьким сыном. Лиля не побоялась сменить свое звездное положение на роль детского библиотекаря. Судьба, правда, быстро исправила эту ошибку, ее скоро пригласили в телестудию, а когда меня забирали в Москву, всячески уговаривали со мной не уезжать.
Полуторагодовая командировка в Новосибирск занимает в моей жизни важную строчку. Ярослав Голованов, громкоголосый справедливец из отдела науки, кричал на редколлегии, где меня утверждали: «Ты будешь собкором по науке! У нас полно умельцев по селу, по рабочей молодежи, по комсомольской жизни, а по науке ни одного! Газете надо восстановить отношения с Академгородком!» Тогда эти отношения хромали, и я занялся таким восстановлением. Горжусь до сих пор, что был знаком с основателем Сибирского отделения Лаврентьевым, ядерщиком Будкером, генетиком Беляевым, математиками Ляпуновым, Векуа, Соболевым, археологом Окладниковым – кто поминает в столицах их нынче?
А Юра Журавлев, мой ровесник, в те дни моего собкорства получивший Ленинскую премию в одной из сложнейших, да еще и закрытых отраслей математики! Его избрали в ЦК комсомола, и он был его неболтливым украшением – молодой человек, добившийся сверхпобеды! Позже он станет академиком.
Тогда же я познакомился с еще одним будущим академиком Анатолием Деревянко, позже он будет секретарем ЦК комсомола по пропаганде – зачем это выдающемуся знатоку археологии, думал я, и лишь иногда спохватывался, когда он прилюдно говорил о чем-то. Это была речь человека из другого мира: другое построение фраз, аргументация, словарь наконец. Комсомол приближался к высоким сферам науки, а она украшала комсомол, и хотя это не вылилось все-таки в сложную систему, попытки происходили. Новосибирские же эксперименты системы НТТМ (научно-техническое творчество молодежи), закамуфлированное под комсомол предпринимательство (денежно успешное!) завершились скандалом с кучами неучтенного нала, но к науке отношения не имевшего. Так называемые коммерческие инновации, из которых в Москве чуть позже вызрели Ходорковский и друге молодцы от бизнеса, в Сибири провалились. Мое сознание неспособно признать их частью комсомола.
Комсомол происходил от Павки Корчагина – Николая Островского, от молодогвардейцев, от героев Брестской крепости. А в Сибири 60-х годов их последователи жили рядом.
Навсегда в моем сердце Али Алиджанов, перенесший туберкулез, заработанный на изысканиях, но воспрявший – тогда секретарь комсомольской организации и главный инженер проекта Сибгипротранса, позже – директор этого института, проектировавшего все железные дороги от Урала до Тихого океана, а еще позже – мэр Новосибирска. А тогда я написал о нем распашной очерк в большом формате прежней «Комсомолки» – два подвала, только сверху, так называемый чердак. Вдруг звонит главный редактор «Комсомолки», мой начальник Юрий Воронов, мальчик блокадного Ленинграда, потом – большой поэт. Говорит: «Сейчас позвонил Павлов. Сказал: «Вот так надо писать о комсомоле». Не радоваться нельзя. Но дело – я всегда это старался отличить от всего другого – было не в «писать», а в «жить» и «делать». Алиджанов был таким до конца.
Там же, в Сибири, явилась такая практика – воинские эшелоны новобранцев возглавлял комсорг обкома – им был Володя Саваков, тогда – завотделом военно-патриотического воспитания, много лет спустя – помощник Предсовмина СССР Н.И. Рыжкова. Его приключения в ранге комсорга эшелона я переплавил в повесть, мной самим разок напечатанную и забытую. Но вдруг Свердловская киностудия ставит по ней фильм «Воинский эшелон» (сценарий Валентина Черных). Опять – отвага, мужество, жизнь, где подвиг соседствует с простотой и смехом.
Бывал я и на Запсибе, к примеру. Слыхивал про легендарного бригадира монтажников Николая Петровича Шевченко. И вот в Белгородской больнице, где я недавно оказался, подходит ко мне громадный человек и говорит: «А я вас знаю! Я – Шевченко». Может, кто-то что-то не поймет, но имена подлинных героев, и не только комсомола, знали все, кто хотел знать и верить в свою собственную жизнь. Только сейчас выяснил: Шевченко из Новокузнецка направили в Старый Оскол, где он построил гигантский комбинат, был там первым секретарем горкома партии, затем председателем облисполкома, а орден Ленина получил на Запсибе, мальчишкой. Имя легендарного монтажника мартенов знала вся Сибирь.
7.
Я так жадно вцепился в собственную память о короткой жизни в Сибири, пожалуй, потому, что тогдашнее ее дыхание оставляло совсем другой след в душе, лишенной коммерческих помыслов, жадности, рвачества, имущества и других подлых, разрушительных, но сущностных по нынешним временам ценностях. Вот досрочно построить домну – да! Провести новую дорогу – да! Открыть месторождение газа в Уренгое – да! И хотелось не только мне, к примеру, а всей стране, чтобы для детей в Уренгое, который только начинался, а народ жил в строительных «бочках», скорее построили библиотеку. И «Смена», где меня утвердили главным редактором после тяжелой операции, построила там одну за другой аж две библиотеки – для молодых строителей и для детей и юношества, и обеим власть присвоила имя «Смена». Они до сих пор существуют, теперь в жилых домах, а тогда рабочие их собирали из деревянных панелей, которые сконструировали в родном мне Кирове, и для меня это тоже была радость. При этом моего звонка начальнику Генштаба Николаю Васильевичу Огаркову – пусть я и был главным редактором «Смены», которая много писала о нашей армии – оказалось достаточно, чтобы нам, молодежному журналу, и раз, и два выделяли целые эскадрильи военно-транспортной авиации для перевозки воздухом и самих стен библиотек, и книг для них, собранных читателями, и всякого библиотечного оборудования. Правда, во второй раз он сказал мне, обращаясь на «ты», как к родному:
– Понимаешь, ведь я в Афган даже воду самолетами вожу.
Вот что за времена это были. Я ему ответил, что понимаю, но ведь дорог в Уренгой нет. И все состоялось, как в сказке. И я этим «ты» горжусь по сей день – это не солдафонство было, нет, не грубость, напротив, признание меня своим, делающим дело, общее с заботами маршала Огаркова, а, значит, и армии.
«Смена» считалась журналом рабочей молодежи, и мы не могли не писать о тех, кто по призывам партии, по путевкам комсомола и просто по совести своей ехал в Сибирь и на Дальний Восток, чтобы Родине помогать. Мы выпускали целевые номера, посвященные Западной Сибири, Восточной Сибири, Дальнему Востоку, создавая систему молодежного целеполагания, осмысленности выбора жизни теми, кто ехал туда и работал там. И в голову нам не могла тогда пробиться идея, что осваивать эти земли можно за бесплатный гектар, которым тебя одарят облеченные таким правом…
Я горжусь тем, что целая группа наших «журналюг»-«сменовцев» во главе со мной получила медали «За строительство Байкало-Амурской магистрали», что меня позвали сварить «красный» стык газопровода Уренгой – Западная Европа за построенные там библиотеки.
8.
Но отодвинув на время эту могучую практику живого комсомола, хочу вписать несколько фраз о деле не менее могущественном и незабываемом.
Приехав в Москву, я привез с собой из Сибири разработанную идею: собрать молодые литературные силы тех мест и выпустить книжную библиотеку «Молодая проза Сибири». В 50 томах.
Список авторов, действительно молодых, был наготове, идея – объединить написанное о Сибири новым писательским племенем – наиважнейшая. Павлов идею одобрил, в Госкомиздат РСФСР ушло письмо за подписью секретаря ЦК ВЛКСМ А.И. Камшалова. Через пару дней меня ищет по телефону Иван Григорьевич Падерин – писатель, сибиряк, а в ту пору еще и работник того самого комиздата, куда ушло письмо.
Реакция одна – полный восторг. Большой ЦК уже одобрил. Давайте редколлегию, совместное решение, издательские расчеты, главного редактора издательства уже вызвали в Москву. Предлагалось исполнить проект за 5 лет – по 10 томов каждый год. Обернулось сроком в 10 лет по 5 книг. Прочитано самое малое 250 рукописей. После завершения проекта, где я, по должности, сначала был рядовым членом редколлегии, а завершил библиотеку ее главным редактором, – но не это главное, – я ощутил идейное завершение смысла соединения Сибири, ее истории на всех этапах, живой, на глазах создающейся литературы и молодой крови эпохи, то есть комсомола.
Все это слилось в единый высококачественный проект, где присутствовали и народы, населявшие Сибирь, их родовые признаки, и история освоения этой земли русскими первопроходцами, и великая индустриализация, и революция, и пришедшая туда наука и, наконец, молодой порыв современного созидания, который, конечно же, инициировал комсомол.
Я давно знаю и люблю Игоря Ильинского, теперь серьезного ученого – политолога и социолога, лучшего теоретика – да и практика – мира молодежи. Мы познакомились в Новосибирске, когда я собкорил, а он был первым секретарем райкома комсомола. Редакция поручила мне организовать статью о практике комсомольской жизни, мне рекомендовали Игоря, и он, для меня совершенно неожиданно, отгрохал острую, проблемную и конструктивную статью, которую «Комсомолка» напечатала мгновенно. Ее прочитали и тут же забрали Ильинского в Москву. И кем? Ответственным организатором по Всесоюзным ударным комсомольским стройкам Сибири! Конечно, Игорь пахал не в одиночку. Но он буквально не вылезал со строек Братской, Ангарской, Саяно-Шушенской ГЭС. Без представителя ЦК там не решалось ни одно хоть сколько-то важное дело, особенно когда речь шла о судьбах молодых людей.
Лишь многие годы спустя я узнал от Игоря его собственную историю. Кто он? Коренной ленинградец, маленький блокадник. Когда это стало возможно, его вместе с сестренкой, братом и мамой вывезли из Ленинграда и доставили в Новосибирск. Но и отсюда-то отправили в глубинку, в дальнюю деревню, поселили в рассыпающийся домишко. Холодно, голодно, работы нет, лишь жалкие денежные подаяния, которых не хватало на еду. А муж – офицер, воюет. Мать написала ему отчаянное письмо. Отец обратился к Сталину. И вот однажды в деревню эту, куда не добирался никакой иной транспорт, на коне скачет офицер. Спрашивает правление колхоза, врывается туда, кричит там что-то, выбегает, вскакивает на коня, выхватывает револьвер и стреляет в воздух и раз, и два! И уезжает. На крылечке появляется убогий деревенский начальник с подручными, бегут к избушке, где обитает эвакуированная семья, и начинают перетаскивать их горький скарб в другую избушку, получше. Оказалось, прискакал офицер из военкомата, сам-то раненный на фронте, и в два счета навел порядок! Отец Игоря погиб на фронте, брат умер в этой эвакуации, сестра дожила до седых годов, а он сквозь ударные стройки и терпеливые труды вырос в доктора наук, ректора Московского гуманитарного университета, в прошлом – высшей комсомольской школы. Лучший в стране знаток проблем молодежи, социолог, философ. Дитя войны в высоком смысле слова! Игорь и прозу об этом сам написал. Жаль, поздновато – «Молодая проза Сибири» ушла в историю. Но вот именно так, в соединении с трудом, нравственными установками, с верностью Отечеству, служением ему и слиянием с другими людьми, другими усилиями и иной, но такой же самоотверженной, работой рождалось единство молодых сил по имени комсомол.
Именно вот так в те годы издавалась, а главное, писалась наша 50-томная «Молодая проза Сибири», столь нужная тем, кто осваивал Сибирь. Растянувшееся на целых десять лет издание этой солидной серии именно этим сыграло нежданно позитивную роль, потому что в нее «успели» войти романы и повести молодых писателей о молодых же героях того самого современного строительства.
Материальный труд сливался с духовностью, и одно служило другому, соединяясь в действующее, а не потребляющее, государство, выстроенное народом в буквальном смысле. Сделать это могли люди, верующие в цель. И мы, те, кто был тогда в управленческом, или даже исполнительском ряду комсомола, жили именно этими, духовными, а не собственническими интересами.
Собственничество было делом постыдным.
9.
Довелось мне, недолго работая в аппарате ЦК, принять участие еще в одном историческом деле. В 1966 году С.П. Павлов решил учредить премии Ленинского комсомола, а мне, как инструктору отдела пропаганды, поручили подготовить все главенствующие документы.
Они «вылизывались» коллективно, такая существовала практика, ну а имена лауреатов нам в отдел спустили сверху. Все оказалось в десятку! Список был недлинным, но совершенно уверенным и надежным: песня – А. Пахмутова и Н. Добронравов, литература – В. Чивилихин и грузин Н. Думбадзе, кино – В. Жалакявичюс за фильм «Никто не хотел умирать», театр – Киевский ТЮЗ, спектакль – «Молодая гвардия». А посмертно и первому – Николаю Островскому. И денежная часть премии была равна Государственной премии СССР! По крайней мере, это сделать позволили «высшие слои атмосферы» один, первый, раз.
Сама эта награда, существовавшая до слома Советской власти и комсомола, сложилась в объективную систему формирования художественной элиты, служившей народу, а не его «заклятым» друзьям. Если громадные, подчас именно «великие» стройки соединяли миллионы людей труда, то премия формировала взгляды и идеологию творческой интеллигенции. И это ей удалось! Сотни и тысячи деятелей культуры разных народов, а потом и ученых воссоединяли воедино советскую культуру – со своей верой в народ, верой в честь и достоинство всех перед всеми. А что и кого соединяет теперь? Деньги под мнимыми девизами лукавых «общественных» премий, ничего не говорящих ни уму ни сердцу?
10.
В 1976 году я был удостоен премии Ленинского комсомола, а в 1980-м – Государственной премии РСФСР имени Н.К. Крупской. Решающую роль в присвоении первой премии сыграл председатель Союза писателей СССР Георгий Мокеевич Марков, второй – первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Николаевич Пастухов.
Пишу об этом с душевной им личной благодарностью, потому что эти две премии стали для меня как два крыла для птицы. Я, получалось, набирал высоту, совершенно не думая об этом. Но в один прекрасный миг уровень общественного авторитета совпал с моими давними печалями о сиротском мире. И помог им.
Я ходил к очень многим, предлагая сделать что-то серьезное для изменения жизни ребят с такой судьбой. У кого только не был! Встретился один на один с министром просвещения СССР М.А. Прокофьевым. Не пробивалось!
Но вот генсеком ненадолго становится К.У. Черненко. А первым помощником у него – бывший работник ЦК комсомола, мой приятель Виктор Прибытков, которому я не раз жаловался на эту истинно национальную беду. И вдруг Виктор звонит мне и говорит: «Неси скорее свою записку!» После того как я ее тут же написал, снова звонит: «Поздравляю! Дано поручение готовить Постановление ЦК и Совмина СССР. Поручено Алиеву!»
Скажу только, что Гейдар Алиевич Алиев выполнил эту работу блестяще. В 1985-м появилось первое постановление, перевернувшее сиротский мир. Через два года, став Председателем Совета Министров СССР, Николай Иванович Рыжков позвал меня в Кремль, встретил на пороге своего кабинета вместе с женой, Людмилой Сергеевной, и я 3 часа 40 минут рассказывал им о положении детей в СССР. 31 июля 1987 года меня позвали выступить на заседании Политбюро при рассмотрении проекта нового постановления по сиротству. Потом мне шепнули: «Еще ни один писатель не выступал на ПБ по вопросам, литературы не касаемых».
Комсомол в документе упоминался мельком. И если он исчез в ближние годы, то Детский фонд, сначала Советский, а теперь Российский – живет и трудится, следуя идеям святости трудного детства – идеям и божеским и светским, и советским, чему все годы своей жизни верой, правдой и самим смыслом своим следовал комсомол.
11.
Получилось как-то не вполне скромно. Написал о себе, но не обо всем комсомоле. В то же время, надо ли мне судить о таком гигантском и историческом деянии и пространстве, как большой комсомол и его достойные дети?
И все-таки всему, чего добился и не добился, всему, что сделал и не сделал, я благодарен и комсомолу, и всему нашему тогдашнему государству, пусть это и звучит высокопарно.
Это тогда передо мной раскрывались двери, это тогда мне предлагали – иди вперед и добьешься, это тогда, хотя и не всегда, и не всюду, и не у всех, я мог быть и стал услышанным.
Посчитаю: я вступил в комсомол в
1950-м. Значит, из 100 возможных лет 68 я если и не числюсь, то полагаю себя верным ему. Как и верным Родине и делу, которому служу во всех своих обязательствах. Из этих 68 двенадцать лет был членом ЦК ВЛКСМ. До ухода в Детский фонд из «Смены» был председателем совета творческой молодежи ЦК ВЛКСМ. Дважды выступал на съездах комсомола.
Так как же я должен думать о комсомоле?
Кто я сам-то для него?
Скажу просто – свой!
Точнее: свой среди своих.
***
Лауреаты и чемпионы
* С 1966 по 1991 год премии Ленинского комсомола за достижения в области литературы, искусства, журналистики и архитектуры, в области науки и техники, педагогики удостоились 670 человек и творческих коллективов.
* Комсомол вместе с профсоюзными организациями выступил в 1931 году инициатором создания Всесоюзного физкультурного комплекса «Готов к труду и обороне СССР».
* За выдающиеся спортивные результаты и завоевание звания чемпиона мира и олимпийского чемпиона в Книгу почета ЦК ВЛКСМ занесены заслуженные мастера спорта Валентин Муратов, Виктор Чукарин, Борис Шахлин, Галина Рудько, Лариса Латынина, Владимир Куц, Владимир Стогов, Римма Жукова, Олег Гончаренко, Владимир Кузин и многие другие.
Альберт ЛИХАНОВ
писатель, академик Российской академии образования, лауреат премии Ленинского комсомола
Оценили 4 человека
9 кармы