О сказах Бажова критики сразу начали спорить: это он сам придумал или русский народ? Это записи фольклора или авторское творчество? Правы все: это придумал и русский народ, и сам Бажов.
Будущий сказочник Павел Бажов был единственным сыном горного мастера Петра Васильевича Бажова и его жены Августы Стефановны. Родился он в маленьком городке Сысерти 15 (28) января 1879 года. Фамилия семьи тогда писалась как "Бажевы".
ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ: СРЕДИ РАБОЧИХ
Отец работал на металлургическом заводе.
Характер у отца был сложный — отсюда, возможно, и его прозвище — Сверло: ехидные остроты, адресованные фабричному начальству, не раз стоили ему должности.
Семья то и дело кочевала — отец работал то на одном заводе, то на другом.
"Работал отец в пудлингово-сварочных цехах в Сысерти, Северском, Верх-Сысертском и Полевском заводах, — писал Бажов в автобиографии. — К концу своей жизни был служащим — "рухлядным припасным" (это примерно соответствует цеховому завхозу или инструментальщику)".
Мать была круглой сиротой. В детстве ее взяли в "барскую рукодельню", где она выучилась плести кружева и вязать
Её кружева и узорчатые чулки пользовались спросом у местных дам, а заработки помогали семье выживать, когда Петр Васильевич сидел без работы.
Автобиографическая повесть "Зеленая кобылка" дает некоторое представление о детстве Бажова в маленьком городке, где мальчишки воюют улица на улицу, торчат целыми днями на рыбалке, а возвращаясь домой, получают нагоняй от матери и кусок хлеба от доброй бабушки.
Мальчик заслушивался сказками сысертских стариков — в особенности бывшего горного мастера Василия Хмелинина, или дедушки Слышко, о котором Бажов рассказывает в "Уральских сказах".
Дедушка работал сторожем дровяного склада при заводе, и маленький Павлуша с приятелями бегал в хмелининскую сторожку-"караулку" на Думной горе слушать истории о старом времени.
В земской трехлетней школе Павел был лучшим учеником.
Оказалось, у него была великолепная память.
Раз библиотекарь в шутку сказал ему, что второй том Пушкина выдают тем, кто выучил первый наизусть — и Бажов выучил наизусть весь первый том Пушкина!
О чудо-мальчике услышал ветеринарный врач Смородинцев, который посоветовал родителям отдать сына в Екатеринбургское духовное училище: плата за обучение там была гораздо ниже, чем в гимназии. На первых порах мальчик жил дома у Смородинцева в поселке Верх-Исетского завода, затем перебрался в ученическую квартиру.
В духовном училище Павел проучился с 10 до 14 лет, а в 1893 году поступил в Пермскую духовную семинарию.
ЖИЗНЬ ВТОРАЯ: СЕМИНАРИСТ И УЧИТЕЛЬ
Здесь Бажова за красноречие прозвали Ритором.
Семинарию он окончил "по первому разряду", с третьим результатом, ему предложили поступать в Киевскую духовную академию на казенное содержание.
Бажов отказался: он не собирался становиться священником.
Надеялся поступить в Томский университет — один из трех университетов в Российской империи, куда принимали семинаристов. Но денег на оплату обучения у него не было.
Отец его умер, когда он был в четвертом классе семинарии, у матери стало слабеть зрение, она больше не могла заниматься рукоделием. Поэтому Бажов уехал работать учителем начальной школы в деревне Шайдуриха под Невьянском.
Через три месяца по хлопотам Смородинцева молодого учителя отозвали в Екатеринбург, где он начал преподавать в духовном училище, в котором сам учился.
Преподавал русский и церковнославянский языки, русскую литературу и даже арифметику, чистописание и черчение.
Это и была его первая настоящая работа.
С 1908 года он работал и в епархиальном училище, где готовили учительниц.
На одной из своих выпускниц, Валентине Александровне Иваницкой, он женился в 1911 году.
Ариадна Павловна Бажова, дочь писателя, рассказывала в одном из интервью:
"Мама говорила, что папой восхищались все ученицы.
Правда, к нему женщины всегда были неравнодушны, притом что он ни за кем никогда не ухаживал — был предан моей мамочке.
А учителем был строгим, критиковал ее за сочинения, но на выпускном (видимо, присмотревшись) сделал предложение.
И они счастливо прожили сорок лет".
Учителем Бажов проработал до 1917 года.
На длинные летние каникулы он уезжал в экспедиции, в которых изучал быт рабочих, условия их труда, собирал крестьянский и рабочий фольклор.
Весь собранный материал, жаловался Бажов в автобиографии, пропал вместе с его библиотекой во время Гражданской войны, когда Екатеринбург был под властью белых.
Сам Бажов к 1917 году был уже убежденным красным.
Но большевиком он стал не сразу.
ЖИЗНЬ ТРЕТЬЯ: РЕВОЛЮЦИОНЕР
В 1905 году, во время Первой русской революции, Бажов участвовал в рабочих маёвках и даже попал в тюрьму, где просидел два месяца: по одной версии, из-за маёвки, по другой — из-за участия в "учительском союзе".
В партийной анкете он потом писал, что участвовал в это время в "анархо-народнических группировках".
Но первая его книга — "Программа трудового крестьянства (к вопросу о крестьянской организации)", которую он издал летом 1917 года, — близка к программе эсеров.
В советское время Бажов пытался отмежеваться от эсеров, объясняя, что был, скорее, анархистом и блокировался с ними по тактическим соображениям.
Однако первый его опубликованный текст — педагогический: "Мамин-Сибиряк как писатель для детей" ("Екатеринбургские епархиальные ведомости", 1913).
А с 1917 года Бажов начинает регулярно печататься, причем в центре его внимания уже не педагогика, а выборы в Учредительное собрание, свобода слова...
Он публикуется в газете "Заря народоправства", иногда подписывается псевдонимом Деревенский.
Сразу после женитьбы Бажов решил обзавестись собственным домом: взял кредит и начал стройку.
Большой бревенчатый дом с высокими потолками, в котором он потом прожил почти всю жизнь, был построен к 1914 году.
Но началась Первая мировая война.
Бажовы с двумя детьми, погодками Ольгой и Еленой, уехали в Камышлов, где жили родители Валентины Александровны.
Здесь Бажов тоже преподавал, но с началом революционных событий активно занялся политикой.
В августе 1917 года даже стал городским головой — и в этом качестве 29 октября подписал опубликованное в городской газете "Воззвание революционного комитета".
В 1918-м он уже член исполкома Камышловского уездного Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, а затем — комиссар просвещения.
Летом того же года, когда Камышлов заняли белые, Бажов пошел добровольцем в Красную армию.
Воевал в составе 29-й дивизии, редактировал газету "Окопная правда".
В конце 1918 года белая армия пошла в наступление.
Этот период в советской истории Гражданской войны называют "Пермской катастрофой".
29-я дивизия отступала на Пермь через Нижний Тагил, но Пермь была уже занята белыми, и отступать оказалось некуда.
Ловушка захлопнулась, попавших в нее красноармейцев истребляли безжалостно, впрочем, дикой жестокостью в этой войне отличались обе стороны.
Бажов, к тому времени не только редактор газеты, но и секретарь партийной ячейки Уральской дивизии, попал в плен к колчаковцам. Позже, в 1933 году, ему предъявили обвинение в том, что в плен он сдался сознательно.
В записке партследователю Бажов ответил на это обвинение так:
"Когда человек выбегает из зажженного им вагона и сразу попадает под удар прикладом, а потом после зверского избиения уводится в бесчувственном состоянии в тюрьму, то трактовать это как сдачу — значит — либо не понимать действительного смысла этого слова, либо злоупотреблять им в каких-то особых целях".
Из тюрьмы он сбежал через пять дней.
По белогвардейским тылам он шел домой в Камышлов, где осталась семья.
Дома он обнаружил, что белые арестовали двух сестер жены, зятя и тетку, зарубили шашками племянника: в маленьком Камышлове все знали, что Бажов большевик.
Недавно родившую жену в больнице положили в холодный барак, где лежали больные скарлатиной.
Жена и новорожденный сын Константин заболели.
Мальчик не выжил — Бажов застал умершего ребенка и тяжелобольную жену.
Оставаться в Камышлове было невозможно.
Бажов связался с подпольщиками, получил задание найти в Омске конспиративную квартиру.
Сбрил бороду, разжился поддельными документами и отправился в Омск.
Найти нужного подпольщика не удалось.
Бажов из Омска еле выбрался.
Его документы показались белым подозрительными.
Потом он партизанил в Томском урмане, добрался до Барабинска, затем до Каинска.
Здесь получил документ учителя и несколько месяцев преподавал в глухой деревне Бергуль (ныне — Новосибирская область).
Сейчас в Бергуле есть музей Бажова.
Он связался с местными партизанами.
Из Бергуля после разгрома партизанского отряда перебрался под Усть-Каменогорск, где выдавал себя за страхового агента Бахеева (в выданных ему документах фамилию написали криво, "Бажев" стал "Бахеевым"; так было даже удобнее).
Бахеев, немолодой мужчина с окладистой бородой, разъезжал по губернии, не столько страхуя имущество, сколько занимаясь организацией партизанского движения на Алтае.
При первой возможности он сообщил жене, что жив.
Она взяла детей и отправилась к нему.
Когда Усть-Каменогорск заняли красные, Бажова выбрали председателем уездного комитета партии большевиков.
Он фактически устанавливал в городе советскую власть, устраняя двоевластие.
Одним центром власти были красные партизаны, вторым — партизаны под руководством атамана Козыря.
Бажов—Бахеев успел посидеть в тюрьме, когда козыревцы стали арестовывать красных.
Успел разагитировать часть козыревцев на митинге, а потом занимался в качестве оперуполномоченного ЧК ликвидацией остатков козыревских формирований.
ЖИЗНЬ ЧЕТВЕРТАЯ: ЖУРНАЛИСТ
Когда мирная жизнь вошла в колею, Бажов организовал в городе две газеты: "Известия Ревкома" и "Советскую власть".
В "Советской власти" он был и редактором, и метранпажем, и сам писал передовицы.
И городским отделом образования заведовал.
Николай Анов, знавший его в те годы как Бахеева, вспоминал, что заведующий обратил внимание на плачевное положение казахских школ, лично занялся подготовкой учителей-казахов для них — и подготовил 87 человек.
Бажову-Бахееву принадлежала идея создания Алтайского крестьянского университета — чего-то вроде будущей Высшей партшколы.
Особенно замечательна описанная Ановым сцена, где Бажов рассказывает в темнеющем зале о ленинских планах электрификации страны, а свет в зале слабеет и наконец гаснет.
Заканчивал доклад Бажов при церковных свечах, которые кто-то притащил из соседнего собора.
В 1921 году Бажов тяжело заболел и решил вернуться в Камышлов.
Он ехал совсем больной — с тифом и малярией, жена выхаживала его всю дорогу.
Трехлетний сын Вова простудился в пути, заболел пневмонией и умер.
В Камышлове Бажов снова занялся журналистикой: редактировал газету уездного исполкома "Красный путь", там же печатал свои заметки о недавно пережитом:
"По колчаковии в 1919 году: из воспоминаний невольного туриста".
В газете много его публикаций — в основном под псевдонимом Камышловец.
Названия их говорят сами за себя:
"Хлеба нет, а самогонку и пиво ковшом черпают",
"Недостаток семян кормовых трав",
"Общегражданский налог для восстановления народного хозяйства".
В 1923 году семья вернулась в Екатеринбург — в свой дореволюционный еще дом, из которого пришлось по суду выселять самовольно занявших его жильцов.
Бажов начал работать в "Крестьянской газете".
Его главные темы — борьба с религией, состояние образования, повседневные крестьянские проблемы.
Он печатал в газете очерки из истории Урала.
В 1924 году вышла его первая художественная книга — "Уральские были", воспоминания детства и очерки о жизни рабочих в Сысерти и окрестностях.
Затем вышло еще несколько книг:
"За советскую правду",
"Потерянная полоса",
"Пять ступеней коллективизации".
В 1930 году Бажова приняли в Уральскую ассоциацию пролетарских писателей — в секцию очеркистов.
В "Крестьянской газете" он до 1930 года заведовал отделом крестьянских писем, много ездил по деревням.
В 1931–1932 годах возглавлял Уралобллит, то есть работал цензором. Работа эта его тяготила.
Сергей Дианов, исследователь уральской цензуры, рассказывает:
"Он очень иронично относился к своей должности и в письмах к своим друзьям писал:
"Вы ко мне, если соберетесь в гости, имейте в виду, что на моей двери висит табличка, где прописано очень грозными буквами "Старший инспектор по делам печати и зрелищ".
Не пугайтесь, как обычно, постучите, я вас приму".
Дианов выяснил, что в 1932 году в город приехала комиссия Главлита и оказалась недовольна Уралобллитом, который "ни в какой степени не стал оперативно-организационным центром политконтроля в области".
Бажова уволили, и он стал политическим редактором и заведующим сектором сельскохозяйственной литературы в Уралогизе.
Эта работа закончилась строгим выговором за "небрежность в редактировании сельскохозяйственной литературы и привлечение в качестве консультантов политически и агрономически неграмотных людей".
В 1933 году обком партии откомандировал Бажова в Истпарт — Комиссию по истории Октябрьской революции и ВКП(б).
Там же в это время работал участник Гражданской войны, а впоследствии заведующий Шадринским окружным архивом Михаил Кашеваров, который сыграл в жизни Бажова скверную роль.
ЖИЗНЬ ПЯТАЯ: ЧЕРНАЯ ПОЛОСА
В бытность руководителем Уралобллита Бажов не пропустил в печать книгу Кашеварова "Истории Шадрина", которую охарактеризовал как "густо-черносотенную".
Автора это глубоко задело.
В декабре 1933 года в Истпарте шла партийная чистка.
Кашеваров обвинил Бажова в присвоении дореволюционного партстажа.
И дополнил обвинение еще пятью пунктами, в числе которых
— дореволюционный чин коллежского асессора, дававший право на личное дворянство,
— протест против разгона Учредительного собрания в 1918 году,
— членство в партии эсеров,
— пребывание в плену у белых.
На заседании объединенной парторганизации Истпарта, Партархива и Музея революции его исключили из партии.
В 1934 году решение об исключении отменили, но вынесли строгий выговор за "несообщение в момент чистки о незаконности стажа".
В 1935 году семью Бажовых постигло горе.
Семнадцатилетний сын Алексей, последний из трех сыновей Бажова, проходил практику на заводе и погиб при случившемся там взрыве.
А впереди были новые испытания.
Истпарт издавал книги об истории уральских частей Красной армии. Бажов решил взяться за историю Камышловского полка 29-й дивизии. У него уже был нужный опыт: по заказу Истпарта он написал и опубликовал историю крестьянского полка "Красные орлы", входившего в ту же 29-ю дивизию.
Истпарт одобрил идею и дал материалы из своего архива.
Книга "Формирование на ходу" была написана и вышла в ноябре 1936 года.
Но именно в это время были объявлены троцкистами и контрреволюционерами главный герой книги, начдив 29-й М. В. Васильев, и два участника событий — М. П. Панов и Г. В. Никонов, чьи воспоминания легли в основу книги.
Бдительный Кашеваров сообщил об этом парторганизации. 25 января 1937 года бюро Свердловского горкома ВКП(б) объявило книгу антисоветской, троцкистской и контрреволюционной, постановило изъять ее, а Бажова исключить из партии.
Лишился он и работы в издательстве.
В феврале Бажов подал апелляцию в Комитет партийного контроля, оправдываясь тем, что грубую политическую ошибку совершил по незнанию, а не преднамеренно.
Апелляция почти год пролежала без движения — пока троцкистами не объявили партийцев, которые исключали Бажова, и не началась борьба с перегибами.
Только в конце января 1938 года Бажова восстановили в партии — а книга пролежала в спецхране до самой хрущевской оттепели.
Целый год он сидел без работы.
Всю семью кормила сестра жены на свою учительскую зарплату. Именно тогда Бажов решил заняться тем, до чего в ежедневной текучке у него никак не доходили руки.
Писатель Стариков приводит в воспоминаниях разговор с Бажовым в ноябре 1939 года:
"Не всякий свою тропку в жизни сразу находит, — медленно заговорил Павел Петрович своим глуховатым голосом. — Вот и я тому пример...
А сказы, да... — Он помолчал. — Выдалась такая невеселая полоса, что я оказался не у дел. Ну и взялся давние задумки обрабатывать. Так и получилась эта книжка. Как говорится, велению сердца подчинился..."
ЖИЗНЬ ШЕСТАЯ: НАСТОЯЩАЯ
Толчок к работе над книгой дал сборник фольклора, выпущенный Владимиром Бирюковым.
Фольклор был собран в основном крестьянский. Редактор сборника Блинова спросила, где же рабочий фольклор, Бирюков ответил, что у него такого материала нет.
И Бажов принес им "в виде образца", по его собственным словам, свой первый сказ, "Дорогое имячко", а потом еще несколько — для включения в сборник.
Нет, сказала редактор, включить не могу, это фальсификация фольклора.
Первые сказы вообще неохотно брали в печать.
В 1936 году Бажов поступил на заочное отделение в Литинститут.
Тогда же опубликовал первые сказы в "Красной нови" — и среди них уже была "Медной горы хозяйка".
Подписаны сказы были так: "Записано П. Бажовым".
А к началу 1938-го, к моменту восстановления в партии, у него уже было написано 14 сказов — в том числе "Малахитовая шкатулка" и "Каменный цветок".
В 1939 году друзья издали эти сказы отдельной книгой и подарили её Бажову на шестидесятилетие.
Критики спорили о книге: а что тут, собственно, авторского?
Ну записал за дедушкой старые сказки, что такого?
В чём авторский труд?
Ах, всё авторское?
И выдается за народное творчество?
Но это же фальсификация!
За Бажова вступился Демьян Бедный, вспомнивший, что у Семенова-Тян-Шанского в примечаниях есть что-то про Азов-горы, так вот это оттуда фольклорный мотив в "Дорогом имячке".
Сейчас вполне понятно: сказы Бажова — не обработка фольклора, а самостоятельное творчество писателя — самостоятельное, возможно, в той же мере, что и основанные на древних бродячих сюжетах гётевский "Фауст" или пушкинский "Каменный гость".
Что сделал Бажов с рабочим фольклором — ну, кроме того, что привнес в него правильные оценки и нужную идеологию, как сам сказал в автобиографии?
Он выстроил особый сказочный мир, который в фольклоре существовал фрагментарно.
Драгоценности в нём — не символ зла, как это часто бывает в фольклоре, а символ скрытых сокровищ народной души, уникальный дар природы, красоту которого может выявить только настоящий мастер.
И Урал в бажовских сказах вырос в полный рост и предстал перед читателем во всей своей грозной красоте — становой хребет России, её сокровищница, её кузница, её сила.
И русский человек оказался не вечным страдальцем, как в литературе XIX века, а могучим и талантливым мастером.
Так что это оказалась очень полезная, очень духоподъёмная книга.
И Сталинская премия второй степени в 1943 году, и орден Ленина в 1944-м — свидетельство того, что именно сейчас стране было очень важно понимать, что у неё есть силы, мощь, неисчислимые богатства и необыкновенные люди.
Работая над сказами, Бажов отказался от традиционной, еще к фольклористам прежнего столетия восходящей структуры книги с единым рассказчиком.
Объединяет его сказы не рассказчик, а единство художественного мира, восхищение красотой природы и красотой созидательного труда, острое чувство справедливости — и необыкновенный язык.
Именно работа над языком оказалась особенно трудной для Бажова.
Он внимательно и строго читал предшественников — Лескова и Горбунова.
Его задача — любовно сохранить узорчатую народную речь, не снисходя к неграмотному старику-рассказчику, не посмеиваясь над ним, не скатываясь к простому воспроизведению диалектизмов и региональных фонетических особенностей.
Сказовая речь Бажова — ясная, ладная, выразительная; она переливчата, как сокровища, о которых повествует.
Кажется, лучше и не скажешь про подземные богатства, чем бажовским слогом — не столько пышным, сколько нежным:
"Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат.
На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка.
Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют".
ЖИЗНЬ СЕДЬМАЯ: РУКОВОДИТЕЛЬ И ДЕПУТАТ
Читатели "Малахитовую шкатулку" приняли сразу и безоговорочно — и полюбили навсегда.
И начался стремительный писательский взлет.
Бажова приняли в Союз писателей, и очень скоро он уже возглавил местную писательскую организацию, быстро превратившись из опального публициста в патриарха уральской литературы.
Даже старый партийный выговор с него сняли.
"Малахитовую шкатулку" послали на Международную выставку в Нью-Йорк.
А потом началась война.
Уральская писательница Елена Хоринская вспоминала:
"В первые же дни войны Павел Петрович пришел в обком партии и сказал, что считает себя мобилизованным на любую работу, чтобы заменить тех, кто уходит защищать Родину".
С июня 1941 года Бажов руководил Свердловским областным издательством, с 1942-го — журналом "Уральский современник", да еще его выбрали писательским парторгом.
В Свердловск стали прибывать эвакуированные писатели — и со всеми своими бедами шли к Бажову.
"И Бажов старался помочь, — вспоминала Хоринская, — одного устраивал на работу, другому находил жилье, третьему помогал отыскивать близких, четвертого помещал в больницу.
Приходилось срочно доставать телогрейки, валенки.
Первая военная зима оказалась необычайно суровой.
А большинство эвакуированных приехали в летней одежде — в чем застала война...".
Его больше всего волновало в эти дни, как сберечь силы людей, способность писать:
"Что для литературы пропало, то и для народа пропало", — сказал он писательнице Анне Караваевой.
Он терпеливо тащил воз обязанностей; современники вспоминают, что Бажов никогда не раздражался, не кричал, старался всех понять, уладить все конфликты, отличался невероятным терпением.
Уже старый и больной, он организовывал писательские поездки и ездил в них сам, выступал на литературных вечерах в школах, в госпиталях, на производстве.
Защищал писателей, когда их пытались выселить из переполненного эвакуированными Свердловска.
Он не опаздывал, всегда был безукоризненно вежлив и точен, много работал — хотя исхудал так, что почти светился.
И не жаловался.
Единственную, кажется, жалобу запомнил писатель Стариков, заехавший в Свердловск с фронта в 1942 году:
"Тягости у всех одинаковые... — И тут же, не удержавшись, добавил: — Да вот беда — на немощного старика взвалили руководство писательской организацией.
Ну и не справляюсь...
Чувствую, что не справляюсь.
А не освобождают.
Ну, да не будем об этом толковать.
Расскажите-ка, что повидали".
В доме Бажовых перебывали все свердловские писатели, все эвакуированные, все приезжающие из Москвы или с фронта.
Всех поили морковным чаем и угощали молоком от коровы Зоны, которую Бажову подарили в 1944 году.
Бажов сам копался в огороде — говорил, что у него "кулацкое хозяйство".
Валентина Александровна дома шила, Бажов работал под стук её швейной машинки и уверял, что ему работается хорошо.
В войну он продолжал писать сказы, в том числе новые, идейные — о Ленине, о немцах.
Андрей Комлев, изучавший историю бажовского руководства уральскими писателями, пишет:
"Е. Е. Хоринская приоткрыла мне, что в некотором он пересиливал себя — душа сказителя не лежала к пропагандистскому, но патриот и большевик Бажов искренне осознавал это своим святым долгом".
Писать ему между тем становилось все труднее: Бажов терял зрение, с рукописным текстом вообще работать не мог — не видел написанного. А заботы все добавлялись: в 1946 году он стал народным депутатом — и к нему пошли избиратели, и не только в обком, но и домой — каждый день, потоком.
Жена расстраивалась: только ляжет отдохнуть — опять кто-то приходит. И не будить нельзя: рассердится.
Он говорил: люди специально к депутату ехали, а у них ведь тоже работа, и поважнее писательской.
Депутатскими привилегиями он не пользовался: жил в доме с печным отоплением, без водопровода, от машины отказался, на работу ходил пешком.
Он старел, плохо себя чувствовал.
Хотел отказываться от депутатства — не под силу было тащить эту тяжесть, у него уже был рак легких.
Но его убедили переизбираться в Верховный Совет на второй срок.
В Москве на одной из сессий ему стало плохо.
Его увезли в Кремлевскую больницу, где он и умер.
Тело писателя привезли в Свердловск, провожать его пришли тысячи людей — в декабре, в мороз.
Похоронили его на Ивановском кладбище на вершине холма...
Семь жизней Бажова, непохожих одна на другую.
Но только когда он прожил несколько жизней, несколько раз почти умер сам и пережил смерть детей, когда потерял работу и остался наедине с пустотой и страшной простотой жизни, когда уперся в вопросы "что ты теперь можешь?" и "чем теперь будешь жить?" — только тогда стал самим собой.
Поздний взлёт — не вдохновенное наитие юности, а мудрость и мастерство старости; он теперь тот самый мастер-творец, который выявляет скрытую красоту.
И сказки, что оказываются не записью, не обработкой, не почти народными — а в самом деле народными, совершенно архетипичными, совершенно настоящими.
Они настолько прочно упираются в основы бытия, что без швов смыкаются с фольклором — с подлинной жизнью — с вечностью.
m.rusmir.media
Оценили 17 человек
21 кармы