Пристало слово

Пристало слово, так пристало:

Единоземец, единоземец -

С одной земли, ни больше и не мало,

Но русский я, а ты фашист и немец.

Кресты на танках, на спине кресты,

Ты дочку называешь Джавелиной.

Просты твои желания, как трусы,

Пусты глаза на хищной мине.

В душе твоей не яма – днище,

Глядят от туда черти ухмыляясь.

Душа твоя – погост и пепелище,

Где мертвецы на поминках гуляют.

Куда идёшь, что ждёт тебя? Ответ я знаю -

Кол из осины, твёрдая рука.

Подохнешь, как упырь и дело лишь за малым:

Убрать с родной земли, нет места здесь хохлам.

                                                             Александр Верин-Чёрный

Мы долго, бесконечно долго, считали украинцев родными, даже после стихотворения Анастасии Дмитрук «Никогда мы не будем братьями». Принимали за блажь, с юмором слушали анекдоты «що не москаль» и, что Украина кормит весь Союз. Помню свою «двоюродную» бабушку: согнутую в три погибели, с притянутой к земле головою. В детстве она говорила, что нет страшнее бандеровца, что он хуже немца. Помню, вернее намного позже вспомнил, после бомбёжки Луганска и Донецка. Это большая беда русского – помнить только хорошее и прощать зло. Замылили, отодвинули в сторонку знаменитое стихотворение Симонова «Убей его!», якобы негуманное и злобное, а зря.

Убей его! (Если дорог тебе твой дом)

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчёл

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Взял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал…

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел, — так ее любил, —

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем, —

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Помолчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед, —

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат, —

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

                                Константин Симонов. 1942 г.