Письменные источники по истории восточных славян. Ч. II

1 5365

Здравствуйте, дорогие читатели!

Мы продолжаем серию постов, посвящённых письменным источникам по истории восточного славянства.

Теперь следует кратко охарактеризовать место более поздних летописных источников в ряду других письменных источников и историю текста последних. Протограф Лаврентьевской летописи был, по всей видимости, составлен во времена правления св. Михаила Ярославича Тверского, ибо эта летопись заканчивается именно тверскими известиями. Главной частью данного источника был владимирский свод конца XII – начала XIII вв. (по А.Н. Насонову – 1281 г.), созданный, в свою очередь, на основе владимирских и ростовских известий. Летописание же Ростова Великого, по весьма обоснованному мнению А.Н. Насонова, не младше второй половины XII в. Сравнение же Лаврентьевской летописи с иными летописными памятниками делает весьма привлекательной гипотезу о том, что она, впрочем, как и Радзивиловская, Московско-Академическая летопись, а также «Летописец Русских Царей», известный в науке обычно под названием, данным ему первым издателем - «Летописец Переяславля Суздальского» (ЛПС), и Троицкая летопись генетически связана с двумя вариантами некоего свода, составленного около 1205 г. в окружении Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, внука Владимира Мономаха. Их сходство было давно замечено исследователями, так что Н.И. Костомаров в своё время даже писал о Троицком и Радзивиловском списках Лаврентьевской летописи. Ипатьевская летопись также имеет весьма сложное происхождение. Впрочем, в настоящее время уже ясны главные вехи истории её текста. В данном случае «Повесть временных лет» (ПВЛ) была продолжена Киевским сводом, составленным около 1198-1200 гг. Составителем последнего, по весьма вероятной гипотезе А.А. Шахматова, принятой Б.А. Рыбаковым, был игумен Выдубицкого монастыря Моисей. Далее к образовавшемуся тексту была также присоединена и Галицко-Волынская летопись XIII в. Согласно же вероятной гипотезе А.Н. Насонова, окончательная редакция данной летописи была произведена в Турово-Пинской земле, ибо последняя запись, помещённая в Ипатьевской летописи (под 1292 г.) посвящена смерти князей этой земли (1). Таким образом, составитель вдруг резко переключился с истории Юго-Западной Руси на турово-пинские известия, что, по всей видимости, свидетельствует в пользу данной точки зрения (2). Источниками же Киевского свода являются Летописцы Поликарпа и Петра Бориславича. Последний, по Б.А. Рыбакову, использовал собственные наблюдения, свидетельства очевидцев, а также различные письменные памятники, в том числе и официальные документы (3). Кроме того, по мысли С.М. Соловьёва, А.Н. Насонова и А.Г. Кузьмина, источниками свода 1198 г. были не дошедшие до нашего времени летописи Переяславля Русского и Чернигова. В частности, С.М. Соловьёв полагал, что в описании событий 1146-1147 гг. в дошедших до нас летописных памятниках сохранились извлечения из черниговской летописи (4). В последние годы И.К. Чугаева, разумеется, с известной долей предположительности выделяет черниговский источник / источники в сводах Северо-Восточной Руси (5).

Относительно же Галицко-Волынской летописи необходимо сказать следующее: данная летопись изначально не была разбита по годам, и ситуация изменилась только в XV в., когда внесли хронологическую сетку (6). Современный польский историк А. Юсупович «склонен оценивать сохранившийся текст как многократно редактировавшийся в конце XIII в. черновик, который так и не приобрел законченной формы», и приводит в подтверждение своей мысли пассаж в летописной статье 1254 г. (7). Перепутанные листы протографа Ипатьевского и Хлебниковского списков также усугубляли положение позднейшего редактора / редакторов, который / которые далеко не всегда могли разобраться в ситуации (8). Разумеется, позднейшие редакторы пытались исправить положение дел, хотя бы таким образом: Галицко-Волынская летопись под 1248 г. сообщает об одной из русско-ятвяжских войн, но оговаривается, что речь идёт о тех временах, когда ещё не был поставлен Холм: «Воеваша Ӕтвѧзѣ ωколо Ѡхоже и Боусовна, и всю страноу и тоу поплѣниша, и еще бо Холмоу не поставленоу бывъшю» (9). Поэтому пользоваться данным источником без тщательнейшего историко-хронологического исследования, как минимум, затруднительно, ибо подобное «использование» может привести к серьёзнейшим ошибкам. Вопросам хронологии этой летописи посвящена глубокая статья М.С. Грушевского, не потерявшая своего значения и по сей день (10).

Тем не менее, значение Галицко-Волынской летописи едва ли не для любой тематики, имеющей отношение к истории Юго-Западной Руси XIII в. (и не только!) очень велико, так что, порой, все остальные письменные источники выступают как дополнение к данной летописи (11). По всей видимости, было две редакции источника, частично использовались показания очевидцев событий, в том числе, как нам кажется вслед за осторожным замечанием Д. Домбровского, и самого князя Даниила Романовича Галицкого (12). Летопись явно разбивается на две части, причём в качестве автора первой из них угадывается митрополит Кирилл (до 1246 г.). После него имел место определённый перерыв, по мнению А.В. Майорова, летопись была продолжена только после смерти Даниила Романовича в 1264 г. (13). Существуют и иные мнения. Так, в качестве водораздела порой приводят описание событий 1258 г., когда описание войны против литовского князя Войшелка фактически обрывается на полуслове. Однако, А.И. Генсерский видел в качестве подобного водораздела 1266 г. (14). О.М. Огоновский, в целом, в своё время склонялся к тому, что первая часть данной летописи была написана в Галиче, а вторая - на Волыни (15). Но, строго говоря, доказать это нельзя. Не со всеми иными предположениями исследователей относительно источников Галицко-Волынской летописи мы можем согласиться. В.Т. Пашуто в своё время высказал гипотезу, согласно которой во второй половине XIII в. близ Новогородка Литовского, - видимо, в Лавришевском монастыре, - велось собственное летописание, повлиявшее на последнюю. Н.Н. Улащик признал данную гипотезу весьма вероятной (16). Но там, где рассказ ведётся о Миндовге и Войшелке, мы видим ту же руку, что и в иных сообщениях Галицко-Волынской летописи, где вообще не говорится о литовских делах, что делает подобную трактовку, как минимум, весьма и весьма зыбкой (17). Едва ли и Повесть об ослеплении Василька Теребовльского входила изначально в состав Галицко-Волынской летописи, как полагал О.М. Огоновский (18). Это более раннее произведение, потому оно и вошло в состав ПВЛ.

Колоссальное значение для нас имеет ЛПС. Этот малоизученный памятник, сохранившийся в единственном списке 60-х гг. XV в., наряду с неизбежными ошибками позднейших переписчиков, «заставивших», в частности, Владимира Святого воевать с татарами (19), сохранил и реликты сводов, предшествовавших ПВЛ (20). Особо следует упомянуть такой нестандартный случай, как судьба Троицкой летописи, которую вслед за А.Н. Насоновым следует характеризовать как первый митрополичий общерусский свод (21). Она дошла в рукописи начала XV в., но сгорела в московском пожаре 1812 г. Впоследствии М.Д. Присёлков на основании сохранившихся выписок исследователей, успевших поработать с ней, в первую очередь, Н.М. Карамзина, частично восстановил данный памятник, пользуясь и тем, что её текст, как ему удалось установить, был достаточно близок к тексту Симеоновской летописи XVI в. (22). Учитывая дискуссионность данной реконструкции, мы считаем возможным, а в ряде случаев – и необходимым пользоваться только теми её отрывками, которые имелись в выписках историков, работавших с данным источником. Первый новгородский летописец, судя по всему, был княжеским, систематическое летописание в этом городе начинается после 1115 г., а с 1132 г. ведение летописания здесь перешло в руки владык, и, видимо, изначально существовала в единственном «официальном экземпляре», к которому восходят все сохранившиеся списки Новгородской I летописи (НПЛ) (23). Синодальный список – единственный сохранившийся список НПЛ старшего извода – по всей видимости, был написан в Юрьевом монастыре (24).

Особый интерес вызывают и новгородские списки светских и церковных лидеров, изучавшиеся в последнее время Т.В. Гимоном. Эти исследования поставили много новых вопросов, ещё ждущих своего решения (25). Эти перечни, по словам исследователя, «оказываются ценным и независимым от летописей источником по истории Руси XI в., а также одной из ранних – и, опять же, отличающихся от летописей – форм древнерусского историописания» (26). Напротив, перечень новгородских тысяцких, согласно исследованиям того же автора, зависит от НПЛ и, таким образом, не имеет самостоятельного значения (27).

Изучая данные произведения, необходимо иметь в виду следующие обстоятельства. Необходимо иметь в виду литературный и «общий» этикет эпохи. «Как новгородские, так и владимирские летописи отличаются крайней лаконичностью и скупостью в описании батальных событий, ограничиваясь использованием стандартных формулировок и не позволяя себе литературных отступлений, выходящих за рамки фактических обстоятельств дела», - пишет А.Н. Нестеренко (28). Порой «литературные отступления», к счастью для историка и археолога, всё же имели место, но порой данный вывод справедлив. В данной связи определённый интерес вызывает и следующий текст, помещённый в Ипатьевской летописи под 1143 г.: «В то же лѣто бысть боурѧ велика, акаже не была николи же ωколо Котелничѣ. И розноси хоромы, и товаръ, и клѣти, и жито из гоуменъ, и спросто рещи, яко рать взѧла, и не ωстасѧ оу клѣтехъ ничтоже, и нѣчии налѣзоша бронѣ оу болотѣ, занесены боурею» (29). Нечто подобное мы видим и в НПЛ. Описывая последствия тверского антиордынского восстания 1327 г., летописец пишет: «На ту же зиму приде рать татарьская, множество много, и взяша Тфѣрь, и Кашинъ, и Новоторжьскую волость, и просто рещи, всю землю Русскую положиша пусту, толко Новъгород ублюде Богъ и Святая Софья» (30). Таким образом, в сознании летописца – хоть XII, хоть XIV в. – существует, как мы видим, возможность сказать нечто «просто», что, судя по контексту, противопоставлено его собственным речениям (31). Подобное, в свою очередь, предполагает определённую рефлексию относительно собственного стиля изложения. Летописцы, таким образом, понимали своего рода «избранность» своих произведений, их оборотов, языка, словаря, в том числе словаря словосочетаний и пр. Отход от «летописного» (или «книжного») стиля требовал определённой маркировки, оговорок.

Рассматривая же летописание в целом, нельзя забывать и ориентацию древнего книжник не только на библейские сюжеты и образы, но и, как показал И.Н. Данилевский, на волю Того, Кто всегда воспринимался главным Читателем – Бога (32). Само название ПВЛ отсылает к идее «временных», «последних» лет перед концом мира (33). «У каждого года в летописи есть внутренне присущая ему важность, ведь летопись - это рассказ о годах, несущих в себе признаки конца времен» (34), - с данным выводом также сложно не согласиться.

Среди целей летописания как такового можно выделить и более «земные», с той, впрочем, оговоркой, что непреодолимой разницы между сакральным и профанным Древняя Русь ещё явно не знала В данной связи не будем забывать и следующее обстоятельство: «ПВЛ была написана вскоре после Первого крестового похода, когда всю Европу охватила духовная смута, вызванная завоеванием Иерусалима. В падении Иерусалима видели руку Божию, непосредственно управляющую судьбами человечества. Толкование священных текстов перестало тогда быть абстрактным, тексты начали понимать буквально» (35). Иными словами, в древних текстах порой стали искать некие скрытые «ключи», которые могли бы помочь в реальной жизни.

По И.П. Ерёмину, ПВЛ была написана монахом-книжником по собственной инициативе как выразитель общественного мнения (36). В самом общем смысле летописцы, по удачному выражению Т.В. Гимона, видимо, стремились «сохранить аутентичные свидетельства о событиях для последующего использования в разного рода практических ситуациях» (37). Конкретизируя данное положение, исследователь считает летописи своего рода предтечами разрядных книг XV-XVII вв., «кладовой» положительных и отрицательных прецедентов для того или иного боярина или князя (заслуги и измены бояр, агрессивные действия со стороны князей и пр.), а также аналогами синодиков-помянников (38).

Индивидуальность автора и его героя проявляется здесь довольно редко, господствует особый стиль повествования, удачно названный Д.С. Лихачёвым монументальным историзмом (39). «Многие исследователи вообще допускали, что летописи по своему жанру ближе к фольклору, чем к индивидуальному творчеству писателей позднейших времён, - пишет в своей недавней работе Н.Ф. Котляр. - Летописание было литературой надындивидуальной. Образно говоря, оно было хоровым творчеством, в котором не было места личностям, они скрыты под спудом своих текстов» (40). Граница между собственной мыслью и мыслью предшественника, его словарём, оборотами и пр. весьма зыбка (41). Данные особенности можно увидеть и в истории иных жанров русской средневековой литературы. «Блестящие исключения», аналогичные произведениям Владимира Мономаха, что отмечал И.С. Чичуров, редки (42), и, добавим, весьма относительны. То же самое, вопреки Р. Пиккио, следует сказать и относительно произведения (произведений?) Даниила Заточника и «Хожения за три моря» Афанасия Никитина (43). Обычно же собственные труды создавались с оглядкой на предшествующие, а иногда – и на их основе (44), иногда даже не столько высказывая мысли, сколько индуцируя их в сознании образованного читателя, как то бывало и в западноевропейском Средневековье (45).

В частности, А.Н. Насонов доказал, что некролог волынского князя Владимира Васильковича, умершего в 1289 г., был создан на основе «Слова о Законе и Благодати». Кроме того, добавим от себя, в этом некрологе, порой даже механически, был использован ещё одно произведение – некролог св. Мстислава Ростиславича Храброго, помещённый в Ипатьевскую летопись под 1179 г. (46). Поэтому воспринимать данный пример как отражение каких-то реалий времён деда св. Владимира Васильковича Романа Мстиславича (47), как минимум, весьма неосторожно. Владимир Василькович здесь явно сопоставляется с Крестителем Руси св. Владимиром Святославичем (48). Историческое уподобление как принцип исторического повествования, когда то или иное лицо сопоставлялось с иным лицом – лицом из седой старины, обычно из старины раннехристианской или библейской – являлось нормой. Так, св. Владимир Святославич обычно уподоблялся Константину Великому, а порой выстраивается ряд Давид – Соломон – Константин – Василий – Георгий и Иерусалим – Константинополь – Киев (49). Иногда Владимир уподоблялся также царям Давиду и Соломону (50). «Слово о казнях Божьях», которое читается в ПВЛ под 1068 г., в сокращении было использовано в статье 1238 г. НПЛ при описании ужасов ордынского нашествия (51).

Подобный пример далеко не единичен. Так, «Задонщина» явно была написана по образцу «Слова о полку Игореве» (52). Под 1185 г. древние книжники вложили в уста Владимира Глебовича Переяславского примерно те же слова, которые говорил в 1103 г. после разгрома половцев его прадед Мономах. Но и слова последнего не были «сочинены» им самим. Это плод благочестивой начитанности св. Владимира Всеволодовича, поскольку они перекликаются со словами из Псалтири. «Ты оутвердилъ еси силою Твоею море: Ты стерлъ еси главы змϊевъ въ воде. Ты сокрушилъ еси главу змíеву, далъ еси того брашно людемъ Еφϊώпскимъ», - читаем в 73-м псалме. Современные исследователи раскрыли многокрасочную христианскую символику ранней русской литературы, связанную с уподоблением реальных правителей библейским персонажам и иным библейским реминисценциям (53). Таким образом, и подмеченная нами цепочка «Псалтирь – летописная статья 1103 г. – летописная статья 1185 г.» далеко не является уникальной. Подобное не представляет ничего удивительного на фоне христианской культуры. Как пишет В.Н. Рудаков, «особенность средневекового сознания заключалась в том, что ему было свойственно искать аналогии между реальными событиями земной жизни и событиями библейской истории, которые выступали в качестве ключа к пониманию окружающего мира» (54). Иными словами, в интересующие нас времена «способ ведения исторических записей» предполагал, что «люди и события описывались как отражение уже существовавших в прошлом» (55).

Сравнение правителя с царём Давидом было весьма обычно, начиная со знаменитого письма св. Амвросия Медиоланского Феодосию Великому от 10 сентября 390 г. (56). Возвращаясь же к Древней Руси, отметим также, что правдолюбие св. Владимира Васильковича и наследовавшего ему Волынь Мстислава Даниловича описано почти в одних и тех же словах (57). Венгерского наместника и фактического правителя Галича Бенедикта Бора Тимофей сравнивает с самим Антихристом, что опирается, также в духе того времени, на 5-ю книгу св. Иринея Лионского «Против ересей» (58). Бан Фильний, по словам В.В. Василика, «уподобляется сказочному чудовищу, например дракону, способному выпить море и обвить землю»: «Выиде Филѧ древле прегордыи, надѣѧсѧ ωбѧти землю, потребити море, со многими Оугры». Здесь Галицко-Волынская летопись явно опирается на Откровение Иоанна Богослова (59). Интересно также, что триада прототипов Антихриста (Антиох IV Эпифан, царь Ирод Великий и Нерон), с которой сравнивается литовский князь Тройден, была заимствована из западнохристианской традиции, а не из Византии. «Нача кнѧжити в Литвѣ ωканьныи и безаконьньныи, проклѧты, немилоствыи Троидеи, егоже безаконьѧ не могохомъ писати срама ради, - читаем в летописи, - такъ бо бѧшеть безаконьник, ѧко и Антиωхъ Соурьсыи, Иродъ Єрусалмъськыи и Неронъ Римъскыи и ина многа злѣиша того безаконьѧ чинѧше. Живъ же лѣтъ 12, и тако престависѧ безаконьникъ» (60). Ордынцы же воспринимаются как Божий батог (61), как ранее таковыми же воспринимались и половцы (62). В данной связи также интересно, что выражение «попущающу Богу за грѣхи христiянскiя овогда гладомъ, овогда пожаромъ, овогда нашествiемъ иноплеменниковъ, овогда же межиусобною бранiю» или похожие на него, сохраняется в русской средневековой книжности очень долго, встречаясь, в частности, в тексте «Нового летописца» (63).

В данной связи также следует сказать, что А.П. Богданов и Е.Г. Водолазкин писали о символическом значении, которое порой вкладывалось в хронологию ПВЛ и хронографов. Кое в чём близок к ним и П.С. Стефанович (64). Впрочем, цифровой материал (не только хронологический) в литературе Средневековья, в том числе и западного, также порой бывал весьма условен (65).

Однако, вы, дорогие читатели, вправе задать мне вполне резонный вопрос: «Разумеется, всё вышесказанное весьма и весьма интересно, и, вполне возможно, даже важно, но главный вопрос – это вопрос о степени достоверности древнерусских книжных известий».

Не согласиться с этим трудно.

Но об этом – в следующем посте.


Конашенок попытался улететь в Армению, но был задержан в аэропорту Пулково, а позже, заикаясь от страха, записал видео, где принёс свои «глубочайшие извинения»

Сегодня и вчера стримеры наперебой извиняются за свои слова в прямом эфире, сказанные сразу после теракта. Одна женщина из Липецкой области в эфире говорила, что в Москве убили всего 113 человек, а на...

«Крокус-покус» Агаларовых: здание в кадастре не числится, а работали дети и самозанятые

Многие наверняка обратили внимание на школьников, выводивших людей из «Крокус Холла» в ходе теракта 22 марта. Они прославились на всю страну и получили уже немало наград. Правда, юридич...

Россия против Запада: гонка на выживание

Я всегда говорил и буду говорить, что силовые методы во внутренней и внешней политике — последний довод. Не невозможный, не запрещённый, не аморальный, а именно последний.Моральные оцен...