Два года назад, 9 августа 2014 года, ушёл из жизни настоятель церкви Воскресения Словущего погоста Теребени (Опочецкий район Псковской области) батюшка, иерей Георгий Мицов.
Отец Георгий
Он прекрасно знал Михаила Шемякина. Хотя для отца Георгия тот всегда оставался коллегой по бригаде, которая в свое время обслуживала такелажные нужды государственного Эрмитажа. Поэтому и отзыв о Шемякине соответственный.
— Мне всегда нравилась в Мишке его… реальность. Работал ли, выпивал — всегда от души! — такую парадоксальную характеристику дает живописцу мой собеседник.
Наудачу спрашиваю: может быть, и с Довлатовым знакомство имел?
— Нет! — следует категорический ответ. — И это к нашему взаимному счастью…
— ?
— Иначе бы просто спились, — простодушно отвечает Георгий Здравович. — Кто тогда в Питере не пил? Каждый спасался, как мог. Но зато отпели его здесь, в Теребенях. Когда Леша и Рита Шерстневы узнали о смерти Сергея, то приехали ко мне (раньше-то они жили в Пушкинских Горах, дружили с Довлатовым) и заказали панихиду.
Только и остается воскликнуть: чудны дела твои, Господи! Но видно так было угодно распорядиться судьбе, что бренное тело человека, который обладал даром органического беззлобия, нашедшее последний приют на кладбище под Нью-Йорком, было отпето по христианскому обряду в глухой опочецкой деревушке.
В российской табели о рангах отец Георгий Мицов (батюшка его был из болгар) более всего подходит под категорию шестидесятника. То есть бедный, но честный. Добавлю от себя: к тому же и отчаянный. Не всякий бы решился бросить доходную даже по советским временам работу реставратора, которая давало почти 400 рублей в месяц, и уехать в опочецкую глушь на поиски… смысла жизни. Было это 13 лет назад.
По церковному уставу поп должен кормиться с прихода. Однако назвать «кормлением» жизнь этой семьи трудно. В первый месяц пребывания в Теребенях их общий бюджет составил всего 31 рубль. На четырех человек, из которых трое – мужчины, это было, мягко говоря, маловато. Как им удалось выкрутиться, знает только жена, матушка Валентина. Поневоле вспомнишь того же автора «Заповедника», который, попав в Нью-Йорк, написал следующие строки: «Мужья лежали на продавленных диванах. Интеллигентные жены кроили дамские сумочки на галантерейных фабриках… Может, у наших жен сильнее чувство ответственности? А нас просто сдерживает бремя интеллекта?»
В неменьшей степени эти строчки можно отнести и к отцу Георгию, потому что иммиграция бывает не только там, за океаном. Удаленность от суеты северной столицы, пропитанной дождем и какой-то странной аурой порока, и дает сегодня ему силы жить в Теребенях, как бы подтверждая его собственный афоризм о том, что православие не доказуемо, а показуемо.
Немногие до него выдерживали. Единственным старожилом этих мест, чей своеобразный рекорд до сих пор так и не побит, был отец Василий, который служил в местной церкви с 1947 по 1971 год.
С тех пор прошло немало лет, но сам приход богаче не стал, потому что бегут люди из глубинки, где нет ни работы, ни земли, ни счастья. Тем не менее отца Георгия невозможно представить угрюмым адептом веры, каким обычно изображают отшельников и затворников. Это человек редкого обаяния, что нечасто встретишь среди людей его, если так можно выразиться, профессии: без меры говорлив («Матушка все время меня пилит за болтливость!»), добродушен и отзывчив.
Когда к нему в тот же день зашли хорошие знакомые — реставраторы из Питера, — не забыв при этом пузырек «огненной воды», гостеприимный хозяин сразу же выставил на стол закуску. Более того, поднял с ними пару рюмок: «Во здравие!» На мой вопрос: «Отец Георгий, а вам можно?» он просто ответил: «А чего ж нельзя?» Если я откажу людям, они обидятся, а я не люблю, когда от меня уходят недовольные.
Батюшка Георгий о себе и не только
Я очень рад, что родился, хотя не благодарен своим родителям, поскольку они — лишь инструмент моего рождения. Но инструмент, благодаря которому я родился: они мне дали такую возможность...
Как я появился на свет? Моя мама жаловалась, что ей очень тяжело было меня рожать, я задом шел. Зато голова целой осталась, и все приходили смотреть, какая она хорошая...
С детства я был толстый, и меня в школе дразнили. Но я научился относиться к своим недостаткам спокойно, как меня учила мама, потому что я рос без папы...
В 1957 году я оказался на севере в классе, где только у парочки детей были отцы. И образ, каким должен быть мужчина, складывался из впечатлений каждого дня. А каждый день мимо школы провозили зэков, которые сидели в кузове грузовика, и над ними возвышался вертухай — стрелок охраны. Он стоял с ружьем, а другой охранник, который был из падл, стоял рядом. Еще мимо школы все время провозили кого-то хоронить с музыкой, тогда было положено борта держать открытыми, и гроб было видно. Вот такие впечатления. Отсюда и ощущение уголовной роман¬тики, и печали, и трагедии.
Я прочитал «Один день Ивана Денисовича» в 1962 или 1963 го¬ду, начинал учиться на физмате на Сахалине. Таким образом, мне было с чем сравнить, где была правда. И я знал, что, когда заключенные бежали, обязательно брали с собой кого-нибудь третьего, как «корову», на пропитание. Для меня соприкосновение с этим миром было так же ясно и естественно, как то, что родительская знакомая, гражданка Макарова, которой положено было стучать как партийному товарищу, выходила со мной на лестницу покурить, чтобы люди, сидевшие за столом, могли в 1947—1948 году поговорить свободно без нее. И она была бы чиста... И еще все прекрасно знали в то время, что корюшка лучше всего ловится у Литейного моста, потому что в Большом доме была мясорубка. Все это знали. И про блокадных людоедов все знали, и никто на себе волосы не рвал. И совсем не как теперь говорят: «Вы знаете, какое было время? Нельзя было креститься...» Но я тогда то¬же жил.
Сначала в семь, а затем в тринадцать лет, когда я понял, что смертен, как все, я спросил свою мать: «Зачем ты меня родила, если знала, что я умру? Какое право ты имела?» А мои дети ни разу меня не спросили, какое право я имел их родить... На самом деле они слышали, что я об этом говорил... Слышали мой ответ и знают мою жизнь. Моя жизнь послужила ответом на этот вопрос: почему мы так плохо по общим меркам живем, по-чему то да се...
Первый раз вопрос, зачем дана жизнь, накатил на меня, когда мне было семь лет. Я зашел в туалет на Петроградской стороне, что на улице Подковырова, и помимо прочего из меня вдруг стихи потекли. Я читал-читал стихи и вдруг осознал, что все, что я вижу вокруг, останется, а меня не будет. И я с такой силой дернул за водослив бачка, который был сверху, что рычаг вылетел... По¬том уже и луна покатила холодом в мою сказку... В тринадцать лет я прочитал рассказ «Морской охотник» Джека Лондона, ко¬торый, не решив для себя проблему смерти, покончил сам с со¬бой, цепляясь за оптимизм. И на меня второй раз накатило. А по¬том в третий раз на Сахалине, когда мне уже было семнадцать лет, ночью, сидя на вокзале, у меня в голове затикало: «Если нет смысла, то зачем жить? А если смысл есть, то в чем?» И поиск смысла для меня еще долго оставался главной целью.
В 1961 году на Сахалине, когда мне было семнадцать лет, однажды ночью мне пришло понимание, что если не знаешь, зачем тебе дана жизнь, то и жить незачем...
Я за Библию уцепился в семнадцать лет, когда перед уходом в армию взял у кого-то из знакомых книгу без переплета, про¬читал и обалдел. Как оказалось, это был роман Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Для меня Екклесиаст, который там кусками цитируется, стал таким ударом и откровением! А вто¬рое потрясение было уже в армии, когда, читая новеллу Сэлин¬джера «Фрэнни», я узнал об Иисусовой молитве и о книге «Путь странника» (точное название «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему», изданные в 1884 году в России в типо¬графии Казанского университета и принадлежащие анонимному автору). Именно «Путь странника» и подтолкнул меня к пони¬манию того, что, когда готов ученик, откуда ни возьмись приходит учитель.
В АРМИИ
Благодаря моему дальтонизму я не попал в школу политработников имени Кирова в Петергофе, а служил в армии на краю жизни в Киркенесском полку. Этот полк на последнем году моей службы вдруг преобразовали в полк морской пехоты, который получил название «Белые медведи», а меня перевели в другое место — в Луастари. Там, где я служил, был плакат, на котором бы¬ло написано: «Воин, помни! Норвегия, член НАТО, — граница в шести километрах!»
Полярной ночью танки стояли на приколе в Спутнике, но когда было необходимо, два танка располагались и в Луаста¬ри. В Луастари тогда была база морской авиации, которая несла на себе атомные заряды или ракеты. Там она начинала движение, потом здесь, в Острове, должна была садиться, а потом еще и в Киеве. То время можно считать началом морской авиа¬ции. У нас в Луастари был танкодром, и ребята со стороны Норвегии с натовской вышки все время пускали музыку: «Папарапа-папарара-ра!» Это была песня битлов «Гив ми мани». Когда мы на танкодроме включали свою радиостанцию и нам командовали: «Двигаться, прицел, стрелять!», они все прослушивали и пу¬скали свою музыку. А наши ребятки, которые сидели в кунге на горушке и следили за тем, как летают самолеты, уже знали битлов и отождествляли полет авиации не только с движением на экране локатора, но и со звуками музыки, и слушали, о чем они говорят...
Крестили меня в 1944 году в Князь-Владимирском соборе в Ленинграде, но в Церковь я пришел в 1968 году. Меня Станислав Чуркин привел. А в начале 1967 года я был «междометием», потому что меня только из армии выпустили, и я еще ничего о жиз¬ни не смыслил... Тогда, в 1968 году, я начал подходить к понима¬нию, что смысл жизни не может решаться в самой этой жизни. Если эта жизнь конечна, то здесь смысл решаться не может. Он обязательно должен перейти в Вечность, а Вечность... как сказа¬но, «плоть и кровь Вечности не имут». Нужно заняться душой, которая бессмертна, не из выгоды какой-то, а именно от безвыходности состояния, бессмысленности своего положения... Я начал поиск смысла, и он только лет через двенадцать стал во мне утверждаться, и только через восемнадцать или двадцать лет я пошел в священники. Не случись этого, я бы застрял в волне плюрализма.
До тех пор, пока я не начал осознавать, зачем живу, до тех пор жизнь моя была как потуги, когда тебя крепит в туалете. Я да¬же специально засыпал иногда у своих друзей на широком подо¬коннике, чтобы повернуться во сне и решить проблему, вывалившись из окна... Если нет смысла жить, надо все время чем-то отвлекаться, на что-то «работать», а когда смысл появляется, то¬гда ты этому смыслу начинаешь «служить». И это великая вещь, но она очень долго в тебе вырастает, если нет семейного приме¬ра, уклада.
В чем была моя проблема? Я в двадцать пять лет не знал, что у меня есть отец. И, возможно, поэтому мне так легко было за Боженьку зацепиться. Когда позднее меня нашла сестра по отцу Инга, которая на десять лет меня старше, и спросила: «А как же ты жил без отца?» — я ответил: «Мне так легче было найти Бога...» Когда я к ней в Черноголовку приезжал, у меня был инфаркт, но я ходил. Она потом, когда и с ней случился инфаркт, спрашивала: «Как же ты ходил, когда ты был болен?» Теперь она понимает, что преодоление и исповедание смысла важнее, чем дан¬ность, в которой ты находишься. И если это каждый человек поймет, то он ощутит себя средством для того, чтобы исполнить свое предназначение, свою задачу. Если у тебя задачи нет, то ты просто бык, перед которым красной тряпкой помахали, и ты за нею побежал.
Я переученный левша. В юности я курил, рисовал и все остальное делал левой рукой. Еще легко писал левой рукой, когда по¬ранил палец на правой руке. Сейчас я, можно сказать, «оба-полушарный» человек, судя по бороде, которая у меня явно левополушарная, потому что правая сторона бороды не гуще и длиннее, чем левая... А у правши борода с правой стороны все¬гда растет длиннее, чем с левой.
Я долго не мог понять, почему страх меня парализует и вообще унижает?.. Я как-то натолкнулся на послание патриарха Иова, которое начинается с Адама и прослеживается дальше и дальше... И, наконец, там говорится, что у Ноя было три сына: Сим должен был молиться, Хам должен был работать, а Яфет должен был воевать. Я тогда понял, что раз я отношусь к яфетической группе, я должен воевать и не бздеть!
С раннего детства, с пионерского лагеря, я понимал, что нахожусь в круге исполнения каких-то обязанностей, что я не свободен. Сначала за мной следили мать и бабушка, потом школа и армия, потом милиция и все прочее... Кто только за мной не следил, и я каждый раз воспринимал, что взгляд вертухая дол¬жен быть снаружи, а внутри я что хочу, то и делаю, о чем хочу, о том и мечтаю. И при своих хилых северных мыслях на границе с Норвегией я понял, что не свободен, что я все время возвращаюсь к одним и тем же образам и не могу от них оторваться — от образов женщин, питья, жратвы, драк...
Когда я прочитал труд Петра Демьяновича Успенского «Терцум органум», который был напечатан в 1914 году и попался мне в университетской библиотеке, я был потрясен тем, что камень, вынутый из стен церкви, и камень, вынутый из стен тюрьмы, это разные камни, хотя на вид и одинаковые! Я начал понимать, ко¬гда он пишет, что любое явление, которое начинает расти и подниматься, оно живо и реально. Но когда оно институализируется, то превращается в пресс и ограничение, который все давит и сдерживает. И тогда я, слава Богу, понял, что порыв изнутри, когда в тебе есть смысл существования, важнее всего! Этот порыв к Богу и есть свобода... Не зря говорят, что правда важнее истины. Ведь и формула круга составлена из набора прямых отрезков.
Я понял, что правда больше истины. И больше именно тем, что человек, который за собой ощущает правду и исповедует ее, исповедует ее естественно и до конца...
ЦЕРКОВЬ, В КОТОРОЙ Я СЛУЖУ
Церковь, в которой я служу с 1988 года, расположена в Псковской области, в селе Теребени Опочецкого района, всего в двадцати километрах по прямой по заброшенной дороге от Пушкинских Гор и Михайловского. Называется наша церковь Воскресение Словущее. В церковном словаре на 26 сентября по новому стилю, 13 сентября по старому, написано: «Память обновления (освящения) храма Воскресения Христова в Иерусалиме (Воскресение Словущее) (335 г.)». А в «Полном церковнославянском словаре с внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений» священника-магистра Григория Дьяченко (репринтное (1993 г.) воспроизведение издания 1900 г.) сказано: «Словущее (т. е. так называемое) воскресение — так называется в простом народе день, посвященный церковию торжествен¬ному воспоминанию освящения храма, построенного Константином Великим на Голгофе в память преславнаго воскресения Христова и освященнаго собором в 13-й день сентября». То есть слово «словущее» — это НЕ именование Христа, а всего-навсего «так называемое»!
Таким образом, церковь наша называется Воскресение Словущее. То есть церковь — «так называемое Воскресение»! Храм есть то, как он назван.
Эта деревянная церковь была построена родом Голенищевых-Кутузовых — во второй половине XVIII века Илларионом Матвеевичем Голенищевым-Кутузовым, отцом великого русско¬го полководца Михаила Илларионовича Кутузова. Она чудом уцелела в годы революционного лихолетья и немецко-фашистской оккупации этого края во время Великой Отечественной войны.
В центральном приделе нашей церкви раньше висела фотография тела Иллариона Матвеевича Кутузова. Потом она была передана в экспозицию Бородинской панорамы, и если она там еще есть, то знайте, что она наша, от нас.
Илларион Матвеевич пребывает под полом храма в склепе до сих пор почти нетленно. Не думаю, что он так сохранился в результате бальзамирования, скорее, это сублимация. Тело высохло — кругом песок, сухо. Кому нужно было бальзамирование? Если человеку не мешать высыхать, не будет сырых условий или чего-то еще, то он обязательно как бы мумифицируется. Поэтому архиереев сейчас так и хоронят: выкладывают могилу кирпичом, а потом, как в склеп, в пустоту вдвигают гроб с телом. Здесь так и получилось: пустота, песок, микроклимат. Что касается мощей, то для меня нетленные мощи не являются показателем святости. На Афоне, если голова (череп) начала мироточить, значит, все нормально, но тело должно истлеть. Через три года тело вынимают и смотрят: если оно не истлело, плохо — закладывают еще на два года. Традиция же мыть или перемывать кости своим предкам каждый год существовала у иудеев в День искупления грехов). Отсюда и выражение: «Перемывать косточки».
Что происходит с Теребенями? Очень редко кто сюда набредает. Вот один знакомый человек сказал, что готов поставить здесь у меня вертикальный штырь-ветряк. Конструкция казалась неисполнимой, а один изобретатель исполнил. На дворе у него этот ветряк стоял и в любую погоду два киловатта электроэнергии выдавал и воду качал. Этот ветряк-конус шести метров высотой, пенопластовый, легкий, имеет крылышки и крутится в любом случае, откуда бы ветер ни подул. Но пока не получается...
Энергосберегающая ситуация у нас в Теребенях могла быть решена много лет назад. Я хотел на все сбереженные деньги ку¬пить трубу и положить в ручей, сделать что-то наподобие маленькой гидроэлектростанции, чтобы она потихоньку давала каких-нибудь несколько киловатт. Но ручей уже три года пересыхает... Ветряк — это другое дело, дрова — третье.
На самом деле в чем тепло? Пока тебе интересно, тебе не холодно и не жарко, но как только интерес кончается, возникает проблема комфорта. В любой мороз батюшка, если он настоящий батюшка, чувствует себя хорошо. А если батюшка не может помолиться, то какой же он батюшка?
БЛАГОРАЗУМНЫЙ РАЗБОЙНИК
В ночь на Ивана Купалу в 2008 году из нашей церкви в Теребенях была украдена икона «Благоразумный разбойник». Были взломаны полы, убыток сделан... Зачем? Мы бы ее так дали напрокат, на гастроли или в аренду — ты насладись, подреставрируй, а потом отдай... Икона была в ужасном состоянии и требовала реставрации, но это не уменьшает ее ценности. В нее столько вложено молящимися!
В иконе главное образ. Кто такой разбойник? Это — висящий справа от Христа. Имя его — Дистрис, Рах — производное от правости, то есть правосторонний Разбойник. Правосторонний Разбойник — правый композиционно по отношению к Христу — развернут головой к Спасителю. Мы все правосторонние по отношению к Христу.
Когда распятые на крестах Христос и два разбойника умирали — это было максимальное противопоставление Добра и Зла. И вдруг, за несколько мгновений до смерти, правосторонний разбойник признал себя перед законом виновным и, обратившись к Христу, увидел — да это же Бог! И в его сознании произошел мгновенный переворот.
Пришло откровение — это Бог, и смерти нет!.. И он стал Его умолять: «Во Царствие свое возьми меня с собой!» И Христос ответил ему: «Вот сейчас и будешь со мной».
Но вынутый из объема церкви правосторонний разбойник становится левосторонним. Он становится символом Зла в этом мире. Он только Христу интересен, нам он не нужен, потому что этот разбойник в жизни человеческой ничего не сделал хороше¬го, только плохое, и был казнен по праву. И украсть его мог только патологически злой и глупый человек. Есть коварные люди, которые хотят распространять Зло, им и нужен разбойник.
Для меня Разбойник не в образе, а в возможности даже в последний час обрести Бога... Как говорил священник Дмитрий Дудко, «разбойник — это символ России, потому что Россия в последний момент повернется в положительную сторону...». В ночь на Ивана Купалу украли символ России.
Меня в 1982 году кодировал от пьянства Александр Романович Довженко, приехавший кодировать ленинградский обком, а заодно и попов, так как пьянка, становившаяся националь¬ной бедой, компрометировала и тех, и других. Я с ним вступил в полемику, говоря, что он уничтожает в человеке эмоциональный центр, который возбуждается под влиянием алкоголя, и то¬гда человек начинает летать и становиться лучше и выше себя обыденного, а кодировка его опять в быдло превращает. Тогда Довженко в оправдание себе сказал, что контрольный сигналь¬ный центр запрета, который возбуждает сознание, он делает как будто тоскующим по хорошему. Человек после окончания коди-ровки благодаря ей самостоятельно начинает склоняться к хо¬рошему — кто-то бросает курить, кто-то еще что-то... Но этот положительный центр в человеке без примера заложить невоз¬можно, ведь, отказавшись от чего-то, ты не получишь гарантию приобрести что-то, у тебя только освободится место и появится возможность другой доминанты.
О МАТУШКЕ ВАЛЕНТИНЕ
Я знаю, что без моей многоуважаемой супруги матушки Валентины я бы уже давным-давно, как все мои собутыльники, помер...
Если бы мы с матушкой Валентиной до сих пор не встречались в церкви, мы бы, наверное, уже давно разбежались... А так как постоянно приходится к общему знаменателю приходить, то в виде службы, то в виде исповедания, — это, слава Богу, наша скрепа. Не зря в России утром молились всей семьей, вечером молились всей семьей и за стол садились — молились. Понимали, что от Боженьки они получают все. И это состояние не только десятины, которая возвращается к Богу благодарностью, но постоянного напоминания, что Бог есть — и это все.
О БРАКЕ С МАТУШКОЙ ВАЛЕНТИНОЙ
Борис Муравьев, который был учеником Гурджиева и Петра Демьяновича Успенского, издал в Швейцарии три тома «Гнозиса». Ему принадлежат хорошие слова о том, что разнополюсные браки, если они не распадаются, приводят к результатам боль¬шим, чем любая эзотерическая система. Поэтому сейчас я вижу, что мы с матушкой Валентиной не только катамаран, плывущий по этой жизни, не только pro et contra, а решаем какую-то очень важную задачу, сами не понимая этого. Думаю, что в глубине души это и матушку Валентину держит рядом со мной. Вместе происходит решение проблем, и получается что-то неизвестное и не-ожиданное!
Матушка как-то мне говорит: «Была в Александро-Невской Лавре... Вижу, впереди батюшка идет, а сзади куры». А Валентина за ним не шла. Она экстремал с самого рождения. Она гимнастикой занима¬лась у того самого тренера, который Наталью Кучинскую сделал чемпионкой, и дошла до первого разряда. Вот почему она и ощущает себя потенциальной олимпийской чемпионкой, до сих пор преодолевающей любые препятствия. В свое время она хорошо играла на фортепьяно, балетом занималась. И как-то раз захожу я с Валюшей в кинотеатр, а контролерша, которая билеты отры¬вает, мне и говорит: «А эту девочку мы знаем, мы ей «скорую по¬мощь» вызывали, так долго она танцевала». Пять лет я Валенти¬не голову морочил, не хотел жениться, потому что опыт уже был, знал, чем это может обернуться. А она честно следовала за мной, как на водных лыжах за катером: куда я, туда и она. Меня в ментовку забирали, и она туда. «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним...» Она доказала свою верность, и эта верность, которая до сих пор остается, эти ее невидимые миру слезы и есть то, на что можно опереться, что стало капиталом.
КРУГ ЧТЕНИЯ
Я Клиффорда Саймака до сих пор люблю, хотя уже давно не чи¬таю, вспомню — и на душе светло. Клиффорд Саймак для меня свет в окошке. Если грустно, читай Каттнера, хочешь быть доб¬рым — читай Саймака. Настолько много проблем у них решено, и человеку предлагается выбор, какие ценности исповедовать... Но это западная фантастика, а нашу литературу можно читать всю, но на правах единоверца и современника, необходимо всту¬пать в постоянную полемику и иметь на все свой взгляд, свое мнение, благо все твое и ты имеешь право.
О ПЕЛЕВИНЕ
Я всего изданного Пелевина, наверное, читал. Его книги такая штука, как играть в косынку, как водку пить... Когда начинаешь читать, не можешь остановиться, а когда закончил, уже не воз¬вращаешься. Азарт есть, драйв есть, а вспомнить что или опереться не на что.
КРУГ ФИЛЬМОВ
Вот стою я как-то в магазине, выбираю диски старого кино. И женщина-продавец ходит вокруг меня и ворчит: «Вроде бы бомж, но ветровка приличная...» А через несколько лет вхожу я в магазин на Петроградской и опять вижу ее, и она меня приветствует: «Здравствуйте, я вас узнала!» А я ей говорю: «Как вы меня узнали, по бороде?» — «Нет, по вашему выбору, в этом отделе никто никогда не бывает...».
Я уже третий год — третий! — не могу найти фильмы «Генерал Делла Ровере» и «Чайки умирают в гавани». Еще не могу найти фильм «Любовники из Тирюэля»... Хотелось бы всю Ирену Папасс с «Электрой», «Антигоной», «Ифигенией». У меня есть список. Я все время хочу, чтобы люди формировались не только в героическом образе, а в таком, в каком они могут сформиро¬ваться естественно. Но если они осмысленно пойдут к выбран¬ной цели, то обязательно встретятся с теми трудностями, кото¬рые их изменят. И этим определен мой выбор фильмов, вернее, проверка прошлого интереса, что-то вроде исповеди о том, что поманило, и насколько это было правильно и реально, и как оно соотносится с сегодняшним.
Помню, как однажды я ехал от мощей Александра Свирского в троллейбусе из церкви Веры, Надежды, Любви и матери их Софии. И два молодых паренька с беджиками на меня пристально смотрели, потом мы вышли из троллейбуса, и оказалось, что эти пареньки мормоны и приехали сюда, в Санкт-Петербург, проповедовать. А наши ребята в восемнадцать лет выучили бы чужой язык и отправились бы в другую страну миссионерами? Я вышел и заглянул в музыкальный магазин «Роклэнд», чтобы купить сыну Пете кассету Лестера Янга. И тут продавец поднялся из-под прилавка, увидел меня и остолбенел, как ребенок, когда впервые видит Деда Мороза. Он, похоже, был в полной уверенности, что увидел наконец настоящего рокера и что у меня за дверями стоит мотоцикл «Харлей-Дэвидсон» или, на худой случай, BMW.
Когда я начал слепнуть, я стал больше музыку слушать. А во время службы матушка Валентина мне снаружи алтаря записочки зачитывала, потому что я их не мог прочесть, не видел... С этими записками была проблема, а текст службы я помнил. Когда благодаря Георгию Николаевичу Василевичу мне глаза прооперировали и я стал хорошо видеть, я не очень-то знал, что с этим зрением теперь делать. Ведь я уже было приготовился к тому, что, как в кинотеатре, сначала мне свет выключат, по¬том звук выключат, и так постепенно я перейду в другое состояние. А оказалось, что еще нужно долго жить — не то что все проблемы уже решены... Когда меня инфаркт пробил, мне сын Олежка сказал: «Папа, не бойся умирать, мы выживем». С од¬ной стороны, слышать это радостно, а с другой стороны, немного обидно...
Выполнение предназначения дает не только удовлетворение — ты сделал то, что мог, и, как говорил Ф. М. Достоевский про старца Зосиму, «отшел как колос к снопу». Так вот, если ты на своем уровне не сделал все, что мог сделать, это и будет гре¬хом. Если ты зверя убил, а не съел, то сделал плохо. А если убил и съел и сделал доброе дело, то все нормально. Ты не зря его убил!..
Кто-то в старости, а кто-то уже в молодости задумывается о пенсии. Вот инвалид Юра, наш прихожанин, который звонит на колокольне, получает пенсию пять тысяч рублей, но ему выплачивают только три тысячи с небольшим. Остальное остается в том государственном заведении, где он фактически не живет. У меня пенсия в два раза меньше, чем у него, но я не жалуюсь, ведь не ради пенсии живет человек... А большинство искусственно ставит себе эту цель. В Китае, к примеру, нет пенсии — там люди сами себе зарабатывают, когда живут не только по привычке. Вот молодой китаец и жалуется, что ему двух бабушек и двух дедушек еще нужно содержать.
Утверждают, что священник — это тот, кто находится между Богом и человеком: соединяющее звено. На самом деле матушка подтвердит, что я не смогу и мне абсолютно не хочется быть промежутком между Богом и человеком, но я хочу вытащить человека лицом к лицу с Богом...
О ВОЗМОЖНОСТИ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Так получилось, что у Владыки Санкт-Петербургского и Ладожского Котлярова, который меня рукоположил еще будучи архиепископом во Пскове, мы в один день родились, но в разные годы, секретарь Куксевич как-то предлагал матушке Валентине вернуть меня обратно в город, но я еще на втором году служения здесь, в Теребенях, думал: «Возвращаться в город или не воз¬вращаться?..» В Псков меня звали, в Новоржеве обещали квартиру трехкомнатную, в Гатчине церковь была мне приготовлена... А между тем я понял одно — либо за деньгами я иду, либо за известностью, либо, прикрываясь женой, за комфортом. Но если Бог есть, то Он всюду, а если Его нет, то Его нет нигде. И это проблема, которая требует утверждения. Эта проблема может решаться на уровне Христа — Его примером, что ты тоже за Ним следом пошел, врешь ты или не врешь... Ведь Он не имел ничего. А Бог невидим, непознаваем, неощущаем, как ты о Нем узнаешь? Никак. Потому что это как земное притяжение, которое только в XVIII веке Ньютоном было опосредовано, а на самом деле было всегда. Я говорю, земное притяжение главнее воз¬духа: если бы не было земного притяжения, где бы ты был? И ты бы улетел, и воздух улетел! Земное притяжение нужно, но притяжение к Боженьке, раз ты живешь, нужнее, и оно в каждом человеке должно вырабатываться самостоятельно.
Я не пытаюсь вербализовать свои чувства, понятия, отношения... Я уже вполне как ребенок живу. У меня нет конкретных ответов наподобие таблицы умножения на задней странице в школьной тетрадке. Там ответы даны для того, чтобы легко складывать числа, чтобы получилось умножение. И что такое — умножить? Умножить — как прибавить? Или УМНО ЖИТЬ? Что это на самом деле такое? Дело в том, что даже машина, самолет, ракета не двигаются бесцельно, ведь нужно знать, куда ты идешь, едешь, летишь... Если ты не знаешь, то «зачем такая дорога, которая не ведет к храму», к Богу?
Сее было записано со слов батюшки Георгия.
Оценили 18 человек
40 кармы