Происхождение нецензурного выражения со словом «мать»

Среди нецензурных выражений, несомненно, выделяется идиома со словом «мать». Выделяется чрезмерной грубостью, цинизмом и…непонятностью. В самом деле, почему мать? Почему мать того, к кому обращено это ругательство-утверждение? Почему мать фигурирует в связке с интимным действием?

Попробуем разобраться.

Идиоматические выражения, которых немало в любом языке, возникают не как плод словесной эквилибристики, не на пустом месте, не беспричинно. Все идиомы в конечном счёте являются отражением бытия, причём зачастую бытия довольно давнего, исторического.

Нередко со временем, поскольку изменяется бытие, смысл и назначение идиомы забывается, и она начинает служить другим целям. Так случилось и с занимающим нас выражением. В наше время оно, как и другие нецензурности, представляет собой для подростка заявку на взрослость, для зрелого мужчины – сигнал о принадлежности к безликой мужской массе, для женщины (!) – констатацию патологической эмансипированности.

Утратив свой первоначальный смысл, идиома с «матерью» по сути дела берёт на себя нагрузку, свойственную междометию.

Эту статью я пишу в деревне. Вечереет. По центральной улице пастух гонит стадо. Оконные стёкла дребезжат от его истошных криков. Три-четыре раза в минуту он громогласно и всенародно объявляет, что находился в интимной связи с родительницами своих коров и овец. Односельчане не бьют тревогу. Они знают, что с сексуальной ориентацией у него всё в порядке. История, и это нормально, совершенно обессмыслила, омеждометила идиому.

Однако мы собирались в ней разобраться.

Начнём с глагола.

В русском языке не только гласные, но и многие согласные звуки (а на письме - буквы), входящие в основу слова, взаимозаменяемы. Такие – сменные – звуки составляют группы, насчитывающие некоторое, иногда весьма значительное, число единиц. Сейчас, применительно к исследуемому глаголу, нас интересуют звуки «б» и «м».

Эти звуки, несмотря на все различия, представляют собой родственную пару. Их родство вы можете легко проверить. При произнесении и одного и другого звука губы одинаково размыкаются, выпуская воздух. Кажется, что данные звуки вырываются изо рта наподобие выхлопа. Остальные звуки русской речи (за исключением «п», составляющего вместе с «б» и «м» группу-триаду) формируются на иной аппаратной основе.

В силу единообразного нарождения между звуками «б» и «м» существует определённая схожесть. Поэтому речевым и слуховым аппаратом человека чёткая граница между этими звуками не всегда фиксируется, и данные звуки могут переливаться один в другой.

В современном русском языке имеются слова, указывающие на какое-то качество, признак или свойство как с «м», так и с «б» в основе. Для примера приведу несколько таких слов: мелок и белок, облако и молоко. Принадлежность к одному корню лежит здесь на поверхности. Все четыре предмета, обозначением которых являются данные слова, одного – белого – цвета.

В некоторых словах один звук сменился другим, и прежнее произношение, выйдя из употребления, стало достоянием истории. Так, тонкое выпечное изделие, которое в средние века на Руси называли млином, сейчас мы знаем как блин.

Думаю, уважаемый читатель, вам понятно, что в анализируемом нецензурном глаголе «б» является эквивалентом «м». Иначе говоря, «нехорошее слово» в переводе на «цензурный язык» следует произносить как иметь (имел). Применительно к женщине глагол «иметь» в современном русском языке употребляется как в данном виде, так,

например, и в форме «поиметь», а в некоторых народных говорах – «имать» («имал») и «поимать» («поимал»). По-видимому, не надо объяснять, что значит «иметь женщину».

Теперь – о матери. Почему произносящий занимающую нас идиому бравирует интимной связью с матерью выговариваемого? Для ответа на этот вопрос нам придётся совершить мысленное путешествие в далёкое прошлое и бегло обнажить хотя бы пару черт его миропорядка. Идиома, являющаяся предметом нашего внимания, родом из первобытности, точнее, из заключительного её этапа.

Но прежде – два замечания о людских взаимоотношениях современности.

Во-первых, и вы это, конечно, замечали, самая грубая, сексуально ориентированная брань является, вообще-то говоря, атрибутом мужского языка (правда, в последнее время какое-то число женщин в лингвистическом плане достаточно несуразно сменило пол).

Более резкое, категоричное самовыражение мужчин по сравнению с женщинами закономерно. Если абсолютизировать одну из противоположностей средних представителей мужского и женского пола, мы придём к выводу, что первые, несомненно, нетерпимы, упрямы и прямолинейны, а вторые – покладисты, уступчивы и мягки (о мужском и женском отношении к людям и миру я писал в книге «Диалектика полов»).

Что касается вопросов секса, мужчины, определённо, более, нежели женщины, загружены половой проблематикой. В мужской компании тема женщин и секса муссируется не меньше, чем футбол, автомобили или рыбалка.

Во-вторых, когда мужчина (нас интересует именно он как характерный носитель исследуемого выражения) стремится осадить, даже если на то нет веских причин, молодого человека, тем более, думающего, самостоятельного, инициативного и успешного, т.е. с мужской точки зрения, представляющего для его авторитета некую угрозу, он, за неимением видимых недостатков, разит своего потенциального соперника… его молодостью. Идиом на этот случай припасено немало, от сравнительно мягких («Поживи с моё», «Молод ещё», «Будет яйцо учить курицу») до грубых и глубоко оскорбительных («Молокосос», «Сопляк» и т.д.). Возраст представляется нападающей стороне больным местом молодого человека. И по этому месту мужчина (зачастую переживающий кризис среднего возраста) бьёт оскорблением.

Обратимся теперь к первобытности. В древности, в связи с исследуемым вопросом, для нас представляют интерес две черты.

Во-первых, в первобытную эпоху практиковался групповой брак. Любой из мужчин (имеется в виду зрелый, прошедший через инициацию мужчина), выражаясь современным языком, мог быть мужем (и в потенции им являлся) любой женщины приблизительно такого же возраста (как складывались вступающие в половой контакт пáры, вы можете прочитать в моей книге «Загадка венеры каменного века»).

Во-вторых, первобытный строй не знал института индивидуального материнства. Любой ребёнок в качестве «матерей» имел всех женщин старшего по отношению к нему поколения (а в качестве «отцов» – всех мужчин на поколение старше).

Таким образом, несколько упрощая, можно сказать, что каждый мужчина сообщества «отцов» потенциально имел каждую женщину сообщества «матерей» (я опускаю важнейший и интереснейший вопрос о принадлежности вступающих в связь мужчин и женщин к разным родовым организациям).

Когда первобытный строй стал подходить к своему финалу, начали разрушаться его поведенческие и идеологические основы: беспрекословное подчинение обычаю, слепое следование традициям, безукоснительное соблюдение норм общественной жизни. На смену им мало-помалу выступали те или иные отклонения от испокон веков существовавшего коллективистского общежития. Составной частью изменений явилось постепенное преобразование группового брака в моногамный. Эти по сути своей революционные перемены растянулись на несколько тысячелетий.

Как в такой обстановке можно было поставить на место молодого (ещё не прошедшего инициацию и, соответственно, не ведущего половую жизнь) нарушителя первобытного

спокойствия? Естественным для зрелого мужчины способом – указанием на малый возраст осаждаемого.

Думаю, люди того времени уже могли исчислять возраст в годах. Однако для третирования молодёжи куда важнее было указание на её принадлежность к следующему – ещё не совсем полноценному – поколению. Как это можно было сделать ёмко, категорично и сочно? Для этого надо было просто сказать: я имел твою мать. В устах немногочисленных мужчин-стариков эти «волшебные слова» были «воспитательным средством» зрелых мужчин.

Интересно, что выкрикивал бы деревенский пастух, если бы знал то, что знаем мы с вами, уважаемый читатель? Может быть, «поживите с моё»? Это ведь эквивалент разобранного нами выражения.

Искрин В.И.