О тревоге

— Они слишком много знают, а ещё больше — боятся. Боятся, что расплёсканное знание сольётся в одно и окажется вдруг, что они больше, чем научены о себе думать. Тогда бы обесценилось всякое их занятие и всякая тревога. А без тревоги они ума не приложат, что тут делать. Нет, этого они не допустят. Они будут держаться за идеи, будучи положительно уверены, что идея для того только и нужна, чтобы оградить знание, объявить что-нибудь избыточным и чуждым. Они будут с пеной у рта и кровью на штыках защищать свою тревогу. Они продолжат приносить жертвы: ведь само существование жертв докажет избыточность и чуждость, успокоит их знание и обезопасит их тревогу. Они крепко вцепятся в слова. О, они знают пагубу убитых слов, которые сами же забили узкими смыслами. Слова в их устах не творят, они хладнокровно отмежёвывают понятия и целый мир безмолвно назначают лишним. «Мудрость» для них значит, что существует что-то за рамками мудрости; «добро» подразумевает наличие зла; «любовь» кричит, как словно было бы что-нибудь вне её; «сила» — ... 

Они отбрыкнутся от силы. Отбрыкнутся от силы, что течёт между слов, силы, что единит и творит всё новое. Восторг они сменят удивлением. Больше: они вознесут способность удивляться в зенит благодетелей — умолчав, что удивление рвёт шаблон — и тем доказует присутствие шаблона! Они осудят ложь, предварительно перепотрошив её значение. Ложью для них будет не остывшее знание, которое стояло и заслуженно лежит, нет. Ложью они назовут всё, что, огрызаясь, отвергнет их идея. Всё, что могло бы объединить знание. Всё, что смахнуло бы тревогу, подняло бы веки, отёрло бы рты и штыки. Всё, что непримиримо заставило б их улыбнуться

????