СССР — помним, любим...

30 декабря исполняется 102 года образованию СССР – страны, где родилось большинство наших читателей.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

  Мыслями по поводу юбилея поделился историк Андрей Карагодин.

Столетний юбилей страны под красным флагом вряд ли будет сопровождаться праздничными концертами – так же как пять лет назад мы предпочли не заметить столетия Русской революции, а Мавзолей Ленина до сих пор стыдливо драпируем во время парадов. Расставание с СССР, вообще с двадцатым веком, – тема для России слишком эмоциональная, рана, которую мы предпочитаем лишний раз не беспокоить.

«Лишь немногие на Западе осознают, какой страшной катастрофой это стало – не только в экономическом, но прежде всего в культурном и ментальном плане», – говорил о падении Советского Союза выдающийся английский историк Эрик Хобсбаум.

 Падение СССР, считал историк, – явление даже более эпического масштаба, чем обе мировые войны.

Наша память устроена так, чтобы поскорее забыть неприятное. Хотя я, кому в декабре 1991-го было 16, прекрасно помню морок апокалипсиса и беды, висевший в ту зиму над Москвой. Но кто-то скажет, что зарабатывал в те дни первый миллион под клипы певца Чичи с канала «2x2» – и что мне ему возразить?! Как говорил Твардовский, тут ни убавить, ни прибавить – так это было на земле.

Поэтому тем, кто застал Советский Союз, сложно привести к единому знаменателю свои чувства. С одной стороны – всеобщее воровство, пьянство, циничные рожи будущих Ходорковских из комсомола (см. фильм «ЧП районного масштаба»), колбасные поезда. С другой – Олимпиада, песни Антонова, футбол и хоккей, Ширвиндт и Державин, «Буран», неплохая в целом, а главное – мирная и просвещённая жизнь от Кушки до Владивостока.

Такой теперь не будет очень долго, а может, уже и никогда.

 Но есть несколько неоспоримых вещей, очевидных любому просвещённому человеку, тем более историку. Их и перечислим.

Во-первых, за время СССР мы пересели с телеги в космическую ракету. Российская империя была отсталой страной. В начале XX века 87 % населения были заняты сельским трудом, мало кто из них умел читать и писать. Школы воспринимались крестьянами как зло: после двух лет учёбы детей оттуда забирали от греха подальше. Крестьяне-отходники (а в Москве и Петербурге в начале XX века таких было от половины до трёх четвертей населения) держались артелей и землячеств, пересылали деньги в деревню.

Горожане с ужасом смотрели на этих дикарей. В армии крестьяне тоже восстанавливали землячества, офицеров считали тиранами. И недаром: ведь государство веками – от княгини Ольги и до Сталина – компенсировало неблагоприятность климата и скудность ресурсов нещадной эксплуатацией населения. Как говорил в конце XVIII века князь Щербатов, «ну давайте мы отменим крепостное право, и что? Все крестьяне уйдут в другие климаты, останутся только царь и двор!»

Лишь открыв при Брежневе сибирские нефть и газ, государство нашло новый ресурс для эксплуатации и оставило наконец в покое народ, который, за вычетом горбачёвско-ельцинского «бездарного времени» (как говорил великий Владимир Маслаченко), стал с тех пор жить всё лучше и лучше.

Количество городских жителей впервые превысило число сельских в 1962 году, к 1979-му доля горожан в СССР достигла 62 %. Сегодня сельским трудом заняты всего 6 % россиян, при этом деньги от технологичного аграрного сектора, вместе с долларами от нефти и газа, – наш основной доход. Это и есть главный для России итог XX века. Мы живём в современной стране, и сделал это СССР.

Во-вторых, царский режим, при всей к нему симпатии, вряд ли смог бы добиться таких результатов. Революция большевиков не грянула как гром среди ясного неба. Ещё за много лет до 1917-го проницательные люди, включая таких ярких государственников, как военный министр Дмитрий Милютин, сходились в мысли, что царская Россия обречена: настолько архаичным, бездарным, безвольным делался её правящий класс.

Главным воплощением этого стал несчастный Николай II, больше всего на свете, как известно, мечтавший отставить дела и зажить в Крыму частным человеком.

И наоборот: победа большевиков была вызвана тем, что именно их партия, централистская, дисциплинированная, фанатично подчинённая идее, смогла собрать заново государство, распавшееся в вялых руках последних Романовых, не говоря уже о болтунах из Временного правительства.

Именно благодаря большевикам Российская империя, в отличие от Оттоманской или Австро-Венгерской, смогла воскреснуть после Первой мировой войны – под именем вновь многонационального, вновь раскинувшегося на два континента Советского Союза.

Собственно, стодвух летия этого восстановления России под именем СССР мы и отмечаем сегодня – а первыми это поняли военные, инженеры, спецслужбисты, которые перешли из белого лагеря в красный ещё в годы Гражданской войны и выиграли её для большевиков.

Ну и в-третьих – СССР стал экстраординарным явлением не только русской, но и мировой истории. Советская Россия не просто достигла пика международной мощи и престижа, невиданных ни при одном из царей. В мире она воспринималась как символ свободы. «Свободы от чего?» – удивлённо спросите вы.

Ответ прост: на красный флаг трудовой люд во всём мире смотрел как на символ свободы от ненавистного гнёта Европы, на протяжении многих веков бессовестно и задарма высасывавшей из колоний триллионы долларов; от капитализма, циничной эксплуатации бедного богатым; от лицемерной западной элиты, привыкшей поучать дикарей, что такое хорошо и что такое плохо.

А если вы думаете, что это чепуха, – изучите историю «кембриджской пятёрки», молодых людей из высшего общества Англии, по идеалистическим соображениям ставших работать на советскую разведку, возглавляя при этом разведку английскую.

Для таких романтиков во всём мире уход СССР стал личной трагедией. Они не успели увидеть, как постсоветская Россия, подобно советской сто лет назад, пережив катаклизмы переходной эпохи, вдруг стала вновь обретать вековые черты империи, о которых так хорошо сказал Мандельштам: «на площади Сената – вал сугроба, дымок костра и холодок штыка...» Возвращать утраченные бездарными перестройщиками земли. Поднимать знамя антиколониализма – может, даже и в большей степени, чем сам СССР.