https://raskrytie.forum2x2.ru/...
перевод с русскими титрами
https://odysee.com/@dimslav10:...
https://t.me/raskrytieway/1034
Доктор Шанкара Четти дал свои показания в третий день работы Большого жюри Народного суда общественного мнения. Он рассказал об исследованиях, проведенных им в отношении Ковида. Согласно выводам его исследования, тяжелая болезнь, вызванная вирусом SARS-CoV-2, на самом деле является аллергической реакцией на спайковый белок. Он также описал протокол лечения, который он использовал для своих пациентов со 100-процентным успехом.
Доктор Четти - практикующий врач в Южной Африке, имеющий образование в области генетики, продвинутой биологии, микробиологии и биохимии. Поэтому: "Я все исследую и убеждаюсь, что опираюсь на знания, полученные за годы обучения в высшей школе, и не верю всему слишком легко... С учетом споров вокруг гидроксихлорохина, использования ПЦР-теста в качестве диагностического инструмента, слов о том, что существует бессимптомное распространение, у меня были очень здоровые подозрения в отношении того, что мне говорили. Поэтому, обладая необходимыми знаниями, я решил, что возьмусь за лечение этого [Covid]", - сказал доктор Четти.
"Мне нужно было собрать себе набор инструментов, чтобы подготовиться к этому. Итак, когда я посмотрел на это, мы имеем дело с респираторным вирусом. Первым препаратом, который пришел мне на ум, был гидроксихлорохин. Гидроксихлорохин или плазмохин хорошо известен. Его используют уже несколько десятилетий, и он обладает широким противовирусным действием. Поэтому, если бы мне нужно было рассмотреть что-то, что сдерживает распространение вируса, я бы рассмотрел этот препарат в качестве основного лечения".
"Я скупил столько запасов гидроксихлорохина, сколько смог, и впоследствии, через два дня после того, как я это сделал, правительство здесь, в Южной Африке, изъяло его с прилавков. К счастью, у меня были его запасы, и я приготовила их для своих пациентов.
"Пациенты приходили ко мне на прием очень расстроенные тем, что я могу закрыться и не быть доступным для них. Но я заверил их, что я выдержу это и обязательно обследую каждого из них, и мне нужно понять, с чем мы имеем дело".
Во время первой волны он заметил, что у небольшой группы пациентов на восьмой день, именно на восьмой день, после появления симптомов, например, боли в горле, у пациентов начиналась одышка. Он понял, что имеет дело с двумя патологиями; между двумя фазами болезни не было никакой взаимосвязи. Он выяснил, что вторая патология, болезнь восьмого дня, была аллергической реакцией на спайковый белок. Таким образом, он лечил своих пациентов, как лечат любую аллергическую реакцию.
Эта аллергическая реакция на восьмой день, хотя в каждой фазе симптомы проявлялись по-разному, повторялась во второй и третьей волнах. В каждой из волн он лечил вторую фазу болезни, тех немногих, у кого на восьмой день развились признаки аллергической реакции, как аллергическую реакцию.
"Они отказались признать мою работу по патогенезу болезни Ковида. Я думаю, просто потому, что я доказал, что основным возбудителем является спайковый белок. А если вы признаете, что спайковый белок является основным возбудителем, это показывает вакцины в очень опасном свете. Если вы не признаете, что вызывает тяжелые заболевания и смерть, как вы можете утверждать, что ваш продукт [вакцина] может это предотвратить? Мы знаем, что это не вакцина, потому что она не предотвращает заражение и передачу инфекции. Теперь, она подвергает вас воздействию спайкового белка. Поэтому очевидно, что если у вас есть аллергия на спайковый белок, вакцина работает как средство десенсибилизации", - сказал д-р Четти.
Он также заметил, что разные варианты поражали разные этнические группы. Первая волна затронула только чернокожих людей. Вторая волна затронула только людей индийского происхождения. А третья, омикрон, затрагивала только белых и людей арабского происхождения. "Затем я посмотрел на окружающий мир и обнаружил, что в Америке происходит точно то же самое", - сказал он.
"Это привлекло мое внимание к чему-то более зловещему. Я понял, что имею дело с разработанным вирусом... Потому что если это было заранее спланировано, то это преамбула к этнической чистке. Это понимание того, как воздействовать на различные системы и как воздействовать на различные группы населения с помощью мутаций, которые вы создаете в вирусе. И поэтому в тот момент я понял, что, вероятно, имею дело с биооружием".
Доктор Четти пролечил 10 000 пациентов: "У меня не было ни одного смертельного случая. Я не госпитализировал ни одного пациента и не посадил ни одного пациента на кислород", - свидетельствует доктор Четти.
Ниже приведены видеозапись показаний доктора Четти и стенограмма.
Райнер Фюльмих: Теперь о хороших новостях. В этом есть хорошие новости. Доктор Шанкара Четти расскажет нам об этом, потому что, как мы узнали, это иллюзия. Мы имеем дело не с пандемией Короны, а с пандемией ПЦР-тестов. И есть способы лечения этого вируса, который, как говорят нам цифры, не более опасен, чем обычный грипп. Доктор Четти, какие хорошие новости вы можете нам сообщить?
Четти: Спасибо, Райнер, и спасибо всем моим коллегам на этой платформе. Это было двухлетнее душераздирающее путешествие, и я думаю, что мы делаем очень важную работу.
Я думаю, что понимание того, через что я прошёл за эти два года, поможет понять, что представляли люди до меня, и понять, что произошло на самом деле. Поэтому я думаю, что просто рассказ о моем путешествии и моем понимании этой пандемии может многое дать для того, чего мы пытаемся достичь.
Итак, прежде чем начать, я хотел бы рассказать о том, что произошло до того, как Ковид появился в Южной Африке.
У меня есть опыт работы в генетике, в продвинутой биологии, в микробиологии и в биохимии, помимо моей работы врача общей практики. Поэтому я очень подозрительный врач. Я все расследую и слежу за тем, чтобы опираться на знания, полученные за годы учебы в высшем учебном заведении, и не слишком легко верю всему подряд.
Итак, до того, как пандемия пришла в Южную Африку, нам сообщили, что в Ухане был вирус, и он распространялся от человека к человеку. Это был респираторный вирус, который казался очень заразным. И, конечно, с новым вирусом у нас не было понимания того, как он убивает, как вызывает тяжелые заболевания и смерть. Но нам сказали, что он очень заразен и может стать началом новой пандемии.
Первое, что мне показалось очень странным, это то, что китайцы оцепили Ухань, и вирус не распространился ни на один другой город этой страны, однако их международные границы остались открытыми, и он распространился по всему миру. Это было первое, что показалось мне очень подозрительным. Мы имеем дело с очень заразным вирусом. Почему он не был полностью локализован?
И, конечно, мы не получали много информации из Китая, чего я и ожидал. Теперь, как врач, я должен была планировать. Когда этот вирус доберется до моей страны, я должен быть к этому готов.
Первое, что я заметил, что было проблематичным, это тест ПЦР. Они разработали ПЦР-тест для проверки самого вируса. Теперь, имея научное образование, я хорошо знаю, что ПЦР-тест никогда не используется в качестве диагностического инструмента. Поэтому мне стало интересно, почему это стало нормой.
Кроме того, мы начали получать сообщения о бессимптомном распространении, о котором раньше медицинская наука не слышала. Таким образом, появлялись необычные вещи.
И, конечно, ПЦР-тест не имеет абсолютно никакого отношения к инфекционности, о чем уже упоминали предыдущие люди. ПЦР-тест только проверяет фрагменты вируса. Он не проверяет наличие инфекционного полного агента. И он не говорит о том, действительно ли кто-то инфицирован или заразен. Единственное, что говорит о существовании вируса, - это культура, клеточная культура вируса, которая доказывает, что вирус может расти, реплицироваться и распространяться. Поэтому я смотрел на этот ПЦР-тест с некоторым подозрением. И затем этот ПЦР-тест использовался для оценки или определения мер общественного здравоохранения. А меры общественного здравоохранения были санитарными.
И, конечно, мы получали сообщения о том, что этот вирус живет на поверхностях в течение пяти дней, десяти дней и 15 дней на различных видах материалов. И это совершенно бессмысленно. Вирусы не живут так долго. Для размножения и распространения им нужны хозяева. И нет абсолютно никаких научных доказательств того, что вирусы живут на природных поверхностях в течение такого длительного времени. Поэтому я стал относиться к подобной информации с большим подозрением.
Конечно, появилась масочная терапия, и она тоже была спорной. Как врач, я знаю, что у масок есть ограничения. И наука говорит вам, что маска никогда не предотвратит заражение респираторным вирусом. Это все равно, что поставить забор вокруг дома и думать, что вы защищены от комаров. Наука не сходится. Поэтому я начал изучать все эти доказательства.
И затем, конечно, они рассмотрели меры по изоляции, и они хотели, чтобы люди были изолированы на 14 дней. Я посмотрел на это и подумал: вы хотите, чтобы людей изолировали на 14 дней, но вы не установили, как долго вирусное заболевание сохраняется на самом деле - это произвольная мера, 14 дней. Поэтому мне нужно было понять, почему так получилось, что мы выбрали именно 14 дней - из всего, что у нас было. Итак, у меня были эти опасения.
Кроме того, с моей историей и генетикой я знал об исследованиях по усилению функции, которые проводились в то время. Я знал о вирусологии и, конечно, о генетической войне, манипулировании с вирусами. Я знал об исследованиях, проводимых в лаборатории в Ухане с коронавирусами и вокруг спайкового белка задолго до того, как появился ковид. Итак, у меня есть базовые знания о том, что мы имеем дело с коронавирусом, и это кажется очень странным и подозрительным. А теперь у нас есть пандемия после продолжающихся исследований коронавирусов.
Поэтому у меня было здоровое подозрение, что это была утечка из лаборатории. Конечно, если пойти еще дальше, это мог быть вирус, созданный в лаборатории. Таким образом, это было то, о чем я думал с самого начала пандемии. И конечно, необычные вещи: тесты ПЦР, бессимптомное распространение, санитарные меры, локдауны, изоляция, все эти вещи не имели для меня научного смысла.
Теперь я столкнулся с людьми, которые были напуганы, потому что им сказали не обращаться за медицинской помощью. Им сказали держаться подальше от своего врача. А нам, врачам, сказали не лечить. Это не лечится, и мы должны просто заниматься телемедициной. А если состояние пациента ухудшается, направлять его в больницу.
Я не из тех людей, которые так легко капитулируют. Поэтому, обладая теми знаниями, которые у меня были, я решил, что возьмусь за это дело. Нам нужна была информация об этой болезни, а без этой информации - о патологии этой болезни - мы никогда не решим проблему.
Теперь я знал, что как только вирус попадет в Италию, я получу некоторую информацию о его симптомах. И то, что окажется необычным, позволит мне поставить диагноз без использования ПЦР-теста, потому что, как врачи, мы должны диагностировать болезни симптоматически. И поэтому симптомы, характерные для какого-либо заболевания, позволят вам понять, что вы имеете дело именно с таким заболеванием.
И симптомы, которые я нашел необычными, это потеря обоняния и вкуса, что обычно не случается при респираторных вирусах, и, конечно, одышка, с которой обращались люди. И эта одышка возникала очень внезапно, требовала очень быстрой вентиляции легких. Таким образом, одышка и потеря обоняния и вкуса стали моим диагностическим инструментом для подтверждения наличия или отсутствия у пациента коронавирусной инфекции.
И я наблюдал. Мне нужно было подготовить себе набор инструментов для подготовки к этому. Итак, когда я посмотрел, мы имеем дело с респираторным вирусом. Первым препаратом, который пришел мне на ум, был гидроксихлорохин. Гидроксихлорохин или плазмохин хорошо известен. Его используют уже несколько десятилетий, и он обладает широким противовирусным действием. Поэтому, если бы мне нужно было рассмотреть что-то, что сдерживает распространение вируса, я бы рассмотрел этот препарат в качестве основного лечения.
Итак, гидроксихлорохин и раньше использовался для лечения многих других заболеваний, например, для лечения ревматоидного артрита и прочего. Поэтому я знал, что имею дело с очень безопасным препаратом, который я мог бы по этическим соображениям давать своим пациентам и оценивать его эффективность. Итак, я решил приобрести запас гидроксихлорохина.
Но очень быстро я заметил, что, кажется, в журнале "Ланцет" была опубликована статья о токсичности гидроксихлорохина и его сердечных проявлениях. И я подумал: это же чушь. Я лечу пациентов гидроксихлорохином уже много лет, и в некоторых случаях в более высоких дозах, и у меня никогда не было побочных эффектов. Итак, я врач, который склонен использовать лекарства из Ноева ковчега, потому что я доверяю долгосрочной эффективности и безопасности этих лекарств.
Итак, я закупил столько гидроксихлорохина, сколько смог, и впоследствии, через два дня после того, как я это сделал, правительство Южной Африки изъяло его с полок магазинов. К счастью, у меня был запас, и я приготовил его для своих пациентов.
Пациенты приходили ко мне, очень расстроенные тем, что я могу закрыться и не быть доступным для них. Но я заверил их, что буду мужественно бороться с этим и обязательно обследую каждого из них, и мне нужно понять, с чем мы имеем дело.
Поэтому, когда в Южной Африке был зарегистрирован первый случай коронавируса, я решил, что буду опираться на свое образование. Я переехал из своего дома в изолятор, чтобы защитить свою семью. Мой дом и моя практика находятся на одной территории. Я установил палатку, настоящую палатку клиники, за пределами моей практики на парковке, потому что я доверяю вентиляции и солнечному свету как лучшему способу защиты от этого вируса. Я знал, что если я продезинфицирую руки и буду держать руки подальше от лица, я буду достаточно хорошо защищен. И тогда я смогу видеть каждого пациента. И это был мой первоначальный план на случай пандемии.
Но учитывая споры вокруг гидроксихлорохина, использование ПЦР-теста в качестве диагностического инструмента, слова о том, что существует бессимптомное распространение, у меня было очень здоровое подозрение в отношении того, что мне говорили. И так называемые эксперты, похоже, не ставили это под сомнение. Не было никаких доказательств всего этого, и все же правительственные эксперты проталкивали эту версию.
Итак, я начал принимать пациентов. С первого пациента, вошедшего в мою практику, я обязательно осматривал его. Я хотел понять две вещи: во-первых, симптоматику. И, конечно, у каждого пациента, который приходил с внезапной потерей обоняния и вкуса, что необычно, я подозревал коронавирусную инфекцию.
Поэтому я не хотел делать этот ПЦР-тест. Я не хотел полагаться на этот ПЦР-тест. Я с самого начала знал, что это исказит цифры. И я видел, какое столпотворение и страх возникли во всем мире.
Поэтому, когда пациенты приходили ко мне на прием, я начинал изучать симптомы, и те, у кого наблюдалась потеря обоняния и вкуса, я предполагал, что у них результат на коронавирус. Я воспользовался возможностью протестировать несколько из них, и только у тех, у которых была потеря обоняния и вкуса, оказались положительные результаты. Таким образом, я подтвердил, что потеря обоняния и вкуса является симптомом коронавирусной инфекции. Поэтому я не чувствовал необходимости тестировать каждого пациента. Если у члена семьи была потеря обоняния и вкуса, я тестировал его и был положительный результат, а остальные члены семьи заболевали примерно в то же время и имели такие же симптомы, я мог с уверенностью предположить, что они подхватили ту же инфекцию, и лечила их практически одинаково.
Теперь, как от врача, от нас ожидают, что мы сможем поставить диагноз, обследовав пациента. Меня никогда не учили использовать тестирование в качестве диагностического инструмента. Тестирование используется только в том случае, если у меня есть некоторая путаница в моем клиническом диагнозе, и оно используется для уточнения. Оно никогда не используется в качестве диагностического инструмента. Поэтому я не тестирую пациентов, чтобы узнать, что с ними не так. Это плохая медицинская практика. Мы не проходим многолетнюю подготовку в клинической практике, чтобы использовать мазок для того, чтобы сказать мне, что с пациентом не так. Итак, я начал видеть всех этих пациентов с инфекциями ковида.
Второе, что меня очень интересовало, - это одышка. Это было то, от чего люди умирали. Но у первых нескольких пациентов, которые пришли ко мне на прием, был обычный грипп, респираторная инфекция, похожая на все другие респираторные инфекции, которые я видел. У них были ломота и боли в теле, лихорадка, немного болело горло, и, конечно, потеря обоняния и вкуса - необычные симптомы, которые привлекли мое внимание к тому, что это коронавирусная инфекция.
И поэтому я посоветовал каждому пациенту, который приходил ко мне на прием, что если у него появилась одышка, в любом виде или форме, я хотел бы, чтобы он немедленно сообщил мне об этом. Потому что мне нужно было понять, откуда берется эта одышка и почему пациенты попадают в больницу.
Да, в больнице мы знали, что пациенты страдают одышкой. Насыщение кислородом снижалось, их помещали на аппараты искусственной вентиляции легких. И из информации, полученной из Италии, мы знали, что прогрессирование этой одышки может быть очень разнообразным. У некоторых пациентов была легкая одышка, которая не прогрессировала и, казалось, исчезала. У некоторых пациентов одышка была немного более тяжелой и длилась очень долго. И, конечно же, были пациенты, у которых одышка развивалась очень внезапно, прогрессировала очень быстро и в течение дня или двух оказывалась на аппарате искусственной вентиляции легких. И вот я заметил, что существует странное изменение или разница в скорости прогрессирования этой одышки, которую мне нужно было понять и, конечно же, понять, как мы вообще дошли до такого состояния.
Итак, среди первых, я бы сказал, 20 пациентов, которых я принимал, ко мне пришел первый пациент с одышкой. И, конечно, просвещая своих пациентов, я объяснял им всю серьезность того, что мы видели. И, конечно, в мире было достаточно страха, чтобы обеспечить так, чтобы они вовремя обратились ко мне. Каждый пациент, у которого появилась одышка, вернулся ко мне именно в тот день, когда заметил, что что-то не так. И я обнаружил несколько очень странных вещей в этой небольшой группе пациентов, которые вернулись ко мне с нехваткой дыхания. Помните, что большинство пациентов выздоравливали без осложнений, как при обычной респираторной инфекции. У них было очень мало грудных симптомов. В основном это была просто боль в горле, которая проходила за два-три дня. После этого у них не было абсолютно никаких последствий. Поэтому, когда такое случалось и пациенты с нехваткой дыхания возвращались ко мне, мне нужно было обследовать их и понять, что именно происходит. И тут я заметил несколько очень странных вещей.
Довольно многие из этих пациентов, обратившихся ко мне, были в полном порядке за день до появления одышки. Они думали, что полностью оправились от болезни. Были пациенты, у которых в течение дня болело горло, они выздоравливали от этой боли, проводили остаток недели в полном порядке, занимались спортом, а затем внезапно начинали задыхаться. Так вот, эта одышка была очень внезапной. И, казалось, она всегда возникала ровно через неделю после первого симптома.
Поэтому, когда пациент приходил ко мне в понедельник, я расспрашивал его. И если боль в горле начиналась в понедельник, я фиксировал это как начало симптомов. Теперь мы знаем, что при вирусных инфекциях есть некоторые вирусы, которые протекают очень четко. Они реплицируются в течение определенного количества дней, ваш иммунитет начинает действовать, и затем вы уничтожаете этот вирус. Так, например, ветряная оспа, корь и подобные вирусы протекают определенным образом. Они действуют в течение определенного периода времени.
Поэтому, когда пациенты возвращались, и я заметил, что это всегда происходило на восьмой день, ровно через неделю после появления симптомов, я подумал: ну, я имею дело с вирусом, который имеет такие временные рамки. Ровно через восемь дней он начинает делать что-то другое. Появляется новый симптом, и он проявляется не у каждого пациента. Это происходит у очень небольшой части пациентов. И конечно, я наблюдал то, что, как мне говорили, происходит в Италии. Некоторые пациенты поступали ко мне с легкой одышкой на восьмой день, некоторые - с более умеренной, а некоторые - с очень тяжелой.
В моем арсенале инструментов был гидроксихлорохин, и я зарезервировал его для тех пациентов в первые дни, у которых, по моему мнению, была высокая вирусная нагрузка. Поэтому тем, у кого были сильные боли в теле и высокая температура, я давал гидроксихлорохин. И в течение одного-двух дней я видел, что мне удавалось побороть эту лихорадку и вывести их на путь выздоровления.
Итак, каждый пациент, которого я видел на первой стадии, проявлял признаки выздоровления примерно к пятому или шестому дню, некоторые в течение дня или двух, но большинство к пятому или шестому дню имели признаки улучшения - у них вернулся аппетит, они чувствовали себя намного лучше, но это никоим образом не влияло на то, что может произойти на восьмой день.
Поэтому, когда я заметил этот нюанс, что люди возвращались на этот жизненно важный восьмой день с новыми симптомами, я начал просвещать свое сообщество об этом странном нюансе, который я наблюдал. Поэтому каждый пациент, который приходил ко мне на прием, подвергался допросу. Я очень внимательно изучал день, когда они заметили, что чувствуют себя плохо. Я использовал этот день, чтобы предсказать, когда наступит восьмой день, и предупреждал их о появлении новых симптомов на восьмой день, чтобы они своевременно обратились ко мне.
Второе, что я сделал, - я знал из Италии, что мы имеем дело с болезнью, реагирующей на стероиды. И как врач, мы знаем, что не следует применять стероиды при инфекции. Их нужно использовать очень осторожно. Они подавят ваш иммунитет и не дадут вам выработать надежный иммунную реакцию на инфекцию. А если вы подавляете иммунитет, вы рискуете позволить этой инфекции безудержно распространяться, неконтролируемо. Поэтому мне нужно было выбрать конкретный момент в этой болезни, когда применение стероидов будет уместным. И, конечно, на восьмой день это было очень очевидно. Ухудшение наступило на восьмой день, и это был тот момент, когда стероиды стали бы уместны. И, конечно, учитывая, что до этого у пациентов наблюдались признаки выздоровления, я был совершенно уверен, что наш иммунитет каким-то образом сумел справиться с этой болезнью и взять ее под контроль.
Поэтому я сразу же начал давать пациентам стероиды. Тем, кто возвращался на восьмой день с одышкой, начинали курс стероидов, и к третьему или четвертому дню приема стероидов все они проявляли хорошие признаки выздоровления. Теперь, как врачу, то, что говорит мне о том, что что-то работает, - это скорость выздоровления. Я же не дам вам таблетку парацетамола от головной боли, а когда она пройдет через пять дней, буду считать, что парацетамол подействовал. Скорость выздоровления дает мне представление об эффективности моего лечения. А эффективность моего лечения и скорость выздоровления дают мне представление о механизме, лежащем в основе этого заболевания. Поэтому, если я лечу не то, что нужно, у меня не будет скорости выздоровления.
Итак, просматривая пациентов, которых я лечил, начиная с первых четырех или пяти, у которых была бессонница и которые были переведены на стероиды, я заметил эту разницу в представлении. Это означает скорость, с которой началась вторая фаза. Я обратился к своему пониманию патологии и попытался понять, почему мы получаем такую вариабельность. Первая часть болезни никак не связана со второй. То, что вы были тяжело больны в первые пять дней, не имело никакого значения для того, ухудшится ли ваше состояние на восьмой день. Потому что у меня были пациенты, тяжело больные в первые пять дней, которые выздоравливали и не имели никаких последствий. И у меня были пациенты с очень легкой формой заболевания, они выздоравливали, а на восьмой день у них появлялось очень тяжелое заболевание. Итак, я знал, что имею дело с нелинейным заболеванием, которое было двухфазным, и две фазы не имели никакой корреляции между собой. Таким образом, я имел дело с двумя патологиями.
Итак, чтобы понять вторую патологию, у меня были пациенты с диабетом, гипертонией, множеством сопутствующих заболеваний, но у них никогда не было второй фазы этого заболевания. И у меня были пациенты, которые были абсолютно здоровы, без сопутствующих заболеваний, и у них была вторая фаза этого заболевания. Так что, похоже, это не было связано с какими-либо предрасположенностями к болезни.
Поэтому, когда вы смотрите на патологию, вы должны попытаться понять, с чем вы имеете дело, с фактами, которые находятся перед вами, и что имеет смысл. И единственное, что имело смысл для меня, это то, что у этих людей на восьмой день была какая-то аллергическая реакция на что-то. А мы знаем, что большинство людей не имеют аллергии на определенные вещи, и у них не будет никакой реакции, например, на укус пчелы. У некоторых будет легкая аллергия, у некоторых - умеренная, а у некоторых - тяжелая. Итак, разница в скорости проявления и разница в тяжести.
Конечно, если у вас легкая аллергия на укус пчелы, у вас будет небольшой зуд на месте укуса. Через несколько дней он самоурегулируется и, казажется, пройдет сам собой. Однако если у вас более умеренная аллергия, то укус пчелы может вызвать сыпь по всему телу, и если я не буду ее лечить, то потребуется много времени, чтобы эта сыпь прошла, хотя она может и не угрожать жизни. И, конечно, если у вас сильная аллергия на укус пчелы, и я не буду лечить вас, в течение дня или двух вы получите серьезное повреждение органов, попадете в отделение интенсивной терапии и, возможно, умрете от этого. Поэтому я подумал, что если я имею дело с такой патологией, реакцией гиперчувствительности первого типа, то терапевтическое исследование вполне уместно.
Терапевтическое исследование - это то, что каждый врач делает почти с каждым пациентом. Когда пациент приходит ко мне на прием, у меня есть предположение о диагнозе, а затем я назначаю ему определенное лекарство в зависимости от этого диагноза, что и является терапевтическим испытанием. И если это лекарство, которое я им даю, приносит пользу, и им становится лучше, то это подтверждает мой диагноз, и мне больше ничего не нужно делать. Мне не нужно тестировать их, чтобы доказать, что я был прав. Они полностью выздоравливают.
Итак, понимание того, что я имею дело с реакцией гиперчувствительности первого типа, заставило меня улучшить и усовершенствовать набор инструментов, которые я использовал. На тот момент это было просто симптоматическое лечение гидроксихлорохином и, конечно, стероиды с восьмого дня.
Итак, шестым пациентом, поступившим ко мне на прием, была 40-летняя женщина, у которой в тот же день появилась одышка, а накануне она, как и многие другие, была в полном порядке. И это действительно был восьмой день ее болезни, и за этот день ее насыщение снизилось до 80%. Вчера она была в порядке. Поскольку она страдает диабетом, гипертонией и ожирением, я был немного обеспокоен. Но я знал, что ей нужно начать давать стероиды. Но я имею дело с конкретным больным пациентом. Поэтому я подумал, что если это аллергическая реакция, то несколько других препаратов становятся уместными, и мне нужно добавить их, протестировать и посмотреть, как быстро наступит выздоровление.
Итак, первым, что я добавил к ее лечению, был прометазин. Прометазин - это препарат, антигистамин, антигистамин старого поколения, который используется для лечения тяжелых аллергических реакций. Это важнейший препарат, одобренный Всемирной организацией здравоохранения, который должен быть в аптечке каждого врача. Итак, когда пациент поступает с укусом пчелы, стероиды и прометазин являются предпочтительными препаратами. Поэтому я добавил к ее лечению дозу прометазина. Для осторожности я дал ей детскую дозу в 10 миллиграммов - обычно мы используем 25 миллиграммов три раза в день, а взрослым - четыре раза в день. Я дал ей таблетку в 10 миллиграммов и сказал: принимайте ее три раза в день. И только один день, в тот конкретный день, когда она пришла. И я попросил персонал связаться с ней на следующий день и посмотреть на скорость выздоровления - повлияло ли это на улучшение ее состояния?
На следующий день, когда мы связались с ней, она мыла посуду и была в полном порядке. Одышка полностью прошла, но я дал ей одну дозу и ожидал повторного приема. Поэтому я посоветовал ей быть осторожной, поскольку ожидал, что одышка появится снова, если это аллергия, и нам придется подавить ее на некоторое время. И конечно же, на следующий день у нее снова появилась одышка, я снова ввел антигистамин, и она быстро поправилась.
В этот момент я понял, что имею дело с серьезной аллергической реакцией. И я добавил, что при аллергической реакции происходит высвобождение определенных химических медиаторов, гистамина, лейкотриенов, простагландинов и простациклинов, а также фактора активации тромбоцитов.
Итак, при лечении аллергической реакции необходимо использовать достаточно высокую дозу стероида, чтобы отключить эту неадекватную иммунную реакцию, которая была включена. Второе, что вы делаете, это убираете все медиаторы, которые уже пролились. И здесь важна своевременность. Чем дольше вы это оставляете, тем больше медиаторов, тем больше ущерб. И чтобы убрать эти медиаторы, гистамин устраняется антигистаминными препаратами, лейкотриены - монтелукастом, тромбоциты активируются антикоагулянтами или аспирином. Простагландины и простациклины - это двойной вид медиаторов, которые являются полезными и поэтому не требуют внимания. Поэтому я очень рано добавил в свой протокол монтелукаст и аспирин. И это было основным методом моего лечения.
Я знал о воспалении, цитокиновом шторме, тромботических событиях, которые наблюдались у пациентов. Однако я придерживался мнения, что это была гиперчувствительность, вызванная какими-то вирусными остатками на восьмой день. И этот триггер гиперчувствительности, оставленный без контроля, привел бы к гипервоспалению, как мы видели в больничных условиях. И если это гипервоспаление, ведущее к цитокиновому шторму, не было устранено должным образом, это привело бы к тромбозу и, соответственно, ко всем тромбам.
И это был мой метод лечения на протяжении всей пандемии.
Первое, что мне показалось очень странным в этом виде лечения, это то, что Всемирная организация здравоохранения дала рекомендацию изолировать пациентов на 14 дней. Это, на мой взгляд, самый пагубный совет, который можно дать любому человеку, особенно если на восьмой день у него может возникнуть тяжелая аллергическая реакция, которую невозможно предсказать. Им нужно было рассказать об этом. И, например, если у вас был укус пчелы, и вы пришли ко мне на восьмой день, а я сказал: "Ну, я ничего не могу с этим поделать. Вы ждите дома. И посмотрим, что произойдет". К тому времени, когда вы поймете, что вы тяжело больны, у вас будет повреждение нескольких систем органов. И тогда вы попадете в больницу. И когда вы окажетесь в больнице, врач в больнице не будет знать, что вас ужалила пчела, и он не будет иметь абсолютно никакого представления о том, с чего начать лечение. Он бы просто пытался сохранить вам жизнь.
И вот, с самого начала у меня были замечательные выздоровления. Ко мне приходили пациенты с насыщением 70%, и после первой дозы лечения эти 70% улучшались до 85% в течение часа или полутора часов. Ни одно другое лекарство, кроме антигистамина, не показало такой скорости выздоровления. И поскольку мне удалось так быстро устранить гипоксию у этих пациентов, у меня не было необходимости в использовании кислорода в моей практике.
Я прекрасно знаю о так называемых экспертах и коллегах, которые диктуют нам, что мы должны делать. И именно поэтому я всю жизнь был дискуссионным врачом. Я не склонен следовать правилам, я склонен следовать науке, и это делает меня дискуссионным.
Мои сотрудники заметили эти значительные улучшения. Они хорошо знали о сельском населении, умирающем дома, и о смертности и заболеваемости в результате отсутствия лечения. Мы также хорошо знали о пациентах, умирающих в больнице. Мне также было хорошо известно, что ремедезивир опасен. Я знал, что ремдезивир токсичен. Я знал, что он вызывает почечную недостаточность, вызывает проблемы с сердцем. И я видел эти вещи, о которых упоминали выступавшие до меня. Ни у одного из моих пациентов не было проблем с почками. Ни у кого из моих пациентов не было проблем с сердцем. И, конечно, при клиническом обследовании этих пациентов я не мог справиться с пневмонией. Она не была прогрессирующей. Накануне пациенты были в полном порядке. Когда они поступали ко мне с одышкой, они не были остро больными, они были уставшими, у них была одышка, но издалека они были в полном порядке. А когда я осматривал их клинически, у них не было никаких препаратов. У них не было ни одного из симптомов, которые можно было бы связать с пневмонией, но у них была одышка. Поэтому у меня сложилось впечатление, что я имею дело со спусковым механизмом гиперчувствительности на восьмой день, в подгруппе пациентов, у которых есть аллергия на что-то в этом вирусе, и эта гиперчувствительность вызвала пневмонит гиперчувствительности, который будет развиваться с разной скоростью в зависимости от вашей склонности к аллергии. И поэтому я лечил его как таковой.
И вот мои сотрудники заговорили со мной о том, чтобы написать статью и передать ее другим врачам. Теперь я понимаю, что у меня с самого начала было подозрение, что мы имеем дело с вирусом, созданным в лаборатории. И, конечно, нам сказали, что существует плохой коронавирус, который переходит от одного вида к другому. Итак, единственное, что может измениться в вирусе, что заставит его перейти от одного хозяина к другому, это его рецептор. И спайковый белок, являющийся рецептором этого вируса, с самого начала был на моем радаре как возможный аллерген, потому что он новый.
Мы уже сталкивались с коронавирусом и никогда не наблюдали подобной патологии, аллергии. И поэтому, когда вы подвергаетесь воздействию новой среды, может быть что-то, с чем вы никогда не сталкивались в этой новой среде, на что у вас может быть аллергия. Поэтому у меня возникло подозрение, что спайковый белок, свободный спайковый белок, был пусковым механизмом на восьмой день, вызвавшим эти проблемы.
Итак, я опубликовал эту статью, надеясь просветить врачей - когда я писал статью, я надеялся просветить врачей и пациентов - и использовать эти знания, которые я нашел, для спасения жизней, и вот тут-то и начались проблемы.
Я поделился статьей со всеми больницами в своем регионе до того, как она была опубликована. Я постарался, чтобы каждый человек, который мог оказать влияние на эту пандемию, знал о том, что я обнаружил. В больницах использовались противовирусные препараты. Я считаю это абсолютно нелогичным.
Так вот, я придерживался мнения, что вирус исчезает на пятый или шестой день. И поэтому я начал изучать исследования по всему миру, и во всем мире нет ни одного исследования, в котором бы удалось культивировать этот вирус после седьмого дня. Да, тест ПЦР оставался положительным в течение месяца у некоторых пациентов, но это не является признаком живого вируса. Поэтому я тщательно выбирал, чему верить. Итак, я изучил данные и посмотрел на результаты культивирования. И было много результатов, показывающих положительный результат культуры в первые семь дней, и это соответствовало тому, что я видел: у людей была вирусная инфекция. Но после семи дней у госпитализированных пациентов было очень мало положительных результатов на культуру, если они вообще были. Поэтому я знал, что вирус исчез. И это четко подтвердило, что после восьмого дня мы имеем дело с отдельной патологией.
Итак, я написал эту статью и свободно поделился ею с нашим министром здравоохранения в Южной Африке, с президентом моей страны, со всеми заинтересованными сторонами, о которых я мог подумать, с каждым врачом, которого я знал. Но я был очень осторожен, потому что прекрасно понимал - после споров вокруг гидроксихлорохина, после дезинформации, которую мне предоставили о санитарии, изоляции, ПЦР-тестировании, ношении масок, бессимптомном распространении - что в игре присутствует более серьезный план. Поэтому я с большой осторожностью относился к участию в работе государственных регулирующих структур. Я не хотел, чтобы то, что я обнаружил, было подавлено.
Поэтому я подумал: хорошо, я буду делиться этим свободно, но я буду делиться этим среди врачей и пациентов. И если я смогу научить врачей лечить Ковид и научить пациентов понимать, когда нужно подавать заявление, тогда мне не нужно ничье разрешение, чтобы спасать жизни. Так я и поступил. Я передал статью во все журналы, какие только мог придумать, чтобы узнать, кто захочет ее опубликовать. Ответ был от каждого журнала - ох, почти от каждого журнала в мире. Моя жена помогла мне с отправкой в каждый журнал. Журналы отвечали мне либо так: нам нужны авторские права на вашу работу; либо: мы публикуем только работы наших подписчиков, а я не подписчик всех медицинских журналов. Поэтому я подумал, что это очень странно, что, будучи хранителями знаний, на которые претендуют журналы, вы выбираете, откуда брать эти знания.
Поэтому я сразу понял, что имею дело с каким-то сговором - медицинским сговором. В конце концов, ведь я нашел нечто, что может спасти нас от этой пандемии, а никто, похоже, не хотел меня слушать. Я также поделился этим с моим профессором и директором университета, в котором я учился в Индии, и с моими коллегами по той группе. И я сразу же получил от них ответ. Мой директор сразу же написал мне ответное письмо, поблагодарив меня за работу, и мои коллеги тоже, так что Индия знала о моем открытии на самом раннем этапе пандемии, они поняли мою работу с гидроксихлорохином, они поняли, что это триггер гиперчувствительности. Я также пробовал ивермектин. Я использовал ивермектин потому, что имел дело с легочной гиперчувствительностью, а ивермектин используется для очистки легких от эозинофилов, и это было основанием для того, чтобы попробовать его, и он сработал. Я упомянул, что мои коллеги в Индии, и ивермектин стал применяться там в первой волне. И поэтому Индия была единственной страной, которая держала меня за руку во время первой волны этой пандемии. Остальные меня полностью игнорировали.
Затем, в августе того же года, журнал Modern Medicine and Academic Journal здесь, в Южной Африке, связался со мной, чтобы опубликовать мою статью. Я настаивал на том, чтобы она была опубликована в неурезанном и неотредактированном виде, потому что в ней были некоторые вещи, которые могли бы оказать большое влияние и воздействие на пандемию, поскольку мы имели дело с реакцией гиперчувствительности. Это имело серьезные последствия и влияние на то, как мы будем управлять пандемией.
Во-первых, в первой волне мы видели, как умирали люди старше 55 лет. Теперь вспомните, что все смерти в этой пандемии происходят от второй части этой болезни, а не от первой, а вторая часть - это аллергическая реакция. Поэтому я придерживался мнения, что люди старше 55 лет были подвержены воздействию какого-то коронавируса, очень похожего на этот, и у них выработались необходимые антитела. Помните, что если у вас аллергия на что-то, то первое воздействие не вызывает болезни, сначала вы должны пройти сенсибилизацию, чтобы ваше второе воздействие создало проблему. Поэтому я придерживался мнения, что люди старше 55 лет были сенсибилизированы и поэтому у них была тяжелая аллергическая реакция, или те, у кого была аллергия, и именно по этой причине мы наблюдали смертельные случаи в возрасте старше 55 лет. Однако в первой волне сенсибилизировались люди моложе 55 лет, а начиная со второй волны я ожидал, что люди моложе 55 лет будут умирать. У них будет аллергическая реакция, потому что они уже сенсибилизированы, и мы увидим, что умирают более молодые люди. И это было одно из самых серьезных предсказаний в статье, которую я написал.
Второе - это понимание риска. Кто на самом деле подвержен риску в этой пандемии, потому что мы закрыли всю планету без разбора, все должны были оставаться дома. Но если бы мы знали, кто находится в группе риска, мы могли бы более эффективно уменьшить риск. А для уменьшения риска нам нужно найти конкретный подтип IGE для аллергена и посмотреть, у кого есть аллергия. И именно эти люди подвержены наибольшему риску развития второй фазы и, конечно, наибольшему риску смертности и заболеваемости. Итак, моя статья охватывает все эти различные аспекты этой пандемии.
Единственное, что сделало мою статью очень спорной, это то, что я выразил мнение, что если бы раннее лечение, как я сам лично видел, если бы раннее лечение могло обуздать всю смертность и заболеваемость от болезни Ковида, то это сделало бы вакцину против мутагенного РНК-вируса, спешно выпускаемую на рынок, совершенно ненужной. И я думаю, что в этом была вся полемика, которую вызвала моя статья.
Когда мы перешли ко второй волне, мне понадобилось доказательство восьмого дня и доказательство того, что происходит. Ни одна из местных лабораторий не хотела тестировать пациентов с Ковидом. Третичное обслуживание можно было получить только в случае госпитализации. Поэтому мне пришлось полагаться на клиническое улучшение состояния моих пациентов и вносить коррективы в их лекарства, чтобы они выздоровели. И мне удалось это сделать.
Поэтому я связался с местной лабораторией и сказал: "Послушайте, мне нужна помощь в этой работе - после того, как она была опубликована в журнале Modern Medicine and Academic Journal - и местная лаборатория предложила мне свои услуги, готовая предоставить мне исследовательский грант для дальнейшего изучения этого вопроса. Но, будучи коммерческой лабораторией, они не имели возможности разработать тест на конкретный подтип IGE, чтобы определить, кто подвержен наибольшему риску. Мы можем определить, есть ли у вас аллергия на молоко, с помощью одного и того же теста. Мы можем определить, есть ли у вас аллергия на еду, с помощью того же теста. Это не ракетостроение. Все, что нам нужно сделать, это понять, какой именно аллерген, а затем посмотреть, у кого аллергия на этот конкретный аллерген. Итак, я начал проверять уровень IGE и начал делать некоторые анализы крови, когда пришла вторая волна.
Но в первой волне, еще одна вещь, о которой я должен упомянуть, это все пациенты, которых я лечил, около 800 из них. У меня не было ни одного затяжного случая Ковида. Поэтому я придерживался мнения, что легкие случаи разрешаются спонтанно, говоря об аллергиках, которые появляются на восьмой день. Случаи средней тяжести не лечились, и это были случаи длительного Ковида, которые сидели с неизлеченной умеренной аллергией длительное время. И, конечно, эти очень тяжелые случаи нуждались в быстром агрессивном лечении, а если его не было, то именно они оказывались на аппарате искусственной вентиляции легких.
И конечно, диагноз легочной гиперчувствительности, а не пневмонии Ковида, может выставить вентиляцию легких в очень плохом свете. Вентиляция легких - абсолютно неправильный способ лечения гиперчувствительности при пневмоните. Поэтому я считаю, что мир неправильно диагностировал пандемию, назвав ее пневмонией Ковида, а не гиперчувствительным пневмонитом. И вся смертность и заболеваемость приходилась на вторую часть, вызванную аллергеном, а не самим вирусом.
Во второй волне у нас был южноафриканский вариант. Повторюсь, что впоследствии, в первой волне, ко мне приходили в основном чернокожие пациенты. В первую неделю у меня не было ни одного индийского пациента, ни одного цветного [смешанной расы] пациента и ни одного белого пациента. Это были все чернокожие пациенты.
Я предполагал, что это связано с их неспособностью к изоляции. Они живут в общинах, расположенных в непосредственной близости друг от друга, и я думал, что именно по этой причине я наблюдаю распространение вируса в этой общине. Однако во второй волне мы получили так называемый пресловутый южноафриканский вариант. Если посмотреть на генетику этого варианта, то единственное, что действительно изменилось, - это спайковый белок. Мутация вызвала изменения спайкового белка. И поэтому, когда к нам поступали случаи, мне снова нужно было изучить симптомы и картину, чтобы понять, что происходит.
И, конечно, было очень странно, что мутировал только спайковый белок, больше ничего в вирусе не изменилось. А это не то, как происходят естественные мутации. Таким образом, это укрепило мое понимание того, что я имею дело с лабораторным вирусом. И когда вы смотрите на генетические манипуляции, помимо создания вируса, вы также можете спроектировать мутации, которые происходят каждые столько-то циклов, так что вы можете спроектировать мутагенность вируса.
Итак, во второй волне у нас был южноафриканский вариант с новым спайковым белком. Симптоматически, у нас был более заразный вирус. Он очень быстро распространялся в семьях и сообществах. И, конечно же, это связано с изменением спайкового белка, обладающего большим сродством к своему хозяину. Конечно, симптоматика изменилась - я наблюдал гораздо больше желудочно-кишечных симптомов, я не видел респираторных симптомов. Пациенты приходили с очень легкой болью в горле, которая проходила через день. Но у них был насморк, изжога, рефлюкс, множество желудочно-кишечных симптомов. И это говорило мне о том, что изменение спайкового белка придало ему сродство к рецепторам АПФ в кишечнике. Опять же, изменение спайкового белка, изменение сродства к рецептору.
А на восьмой день ситуация не изменилась. Пациенты, была подгруппа пациентов, состояние которых ухудшилось на восьмой день, но это ухудшение изменилось. Теперь у тех пациентов, состояние которых ухудшилось на восьмой день, появились желудочно-кишечные симптомы, повторное появление желудочно-кишечных симптомов. Таким образом, я понял, что на восьмой день снова возникла аллергическая реакция. Но не аллергическая реакция, вызванная в легких, как в первой волне, эта аллергическая реакция была вызвана в кишечнике. Но по мере прогрессирования она приводила к гиперинфламмации, к свертыванию крови и, в конце концов, к одышке.
Итак, я снова наблюдал одышку, но уже на восьмой день. На восьмой день наблюдалось ухудшение симптомов, желудочно-кишечных симптомов, но одышка появилась через два-три дня, и это и есть прогрессирование аллергии. Я лечил этих пациентов точно так же, поймав их на восьмой день быстрыми и агрессивными действиями, и все они вылечились.
Однако вторая волна привлекла мое внимание или подтвердила мои подозрения о том, что виновником является спайковый белок. Потому что на восьмой день второй волны я наблюдал гораздо более серьезные аллергические реакции, которые требовали гораздо более агрессивного вмешательства, чтобы обуздать их.
Теперь скорость выздоровления снова стала мерилом того, что мне нужно было сделать. Доза стероидов, сработавшая в первой волне, во второй волне требовала гораздо больше времени, чтобы обуздать это, и ее нужно было увеличить. Чем дольше этот "краник" оставался открытым, тем больше становилась проблема. Поэтому во второй волне я использовал гораздо более высокую дозу стероидов, но остальное лечение оставалось почти таким же. И, конечно, в этом был замешан спайковый белок.
Это было в конце 2020 года, во время второй волны, и это было в тот момент, когда вакцины собирались распространить по всему миру. К этому моменту я уже уточнил, что основным возбудителем болезни Ковида был вовсе не коронавирус. Коронавирус был переносчиком - он вызывал преходящее респираторное заболевание, и наш иммунитет был достаточно силен, чтобы справиться с ним. Но как только наш иммунитет справился с вирусом, его обломки, оставшиеся после этого восьмого дня, вызвали аллергическую реакцию у тех, кто был чувствителен к спайковому белку, и поэтому у людей, страдающих аллергией на спайковый белок, возникала такая реакция. Таким образом, спайковый белок стал основным возбудителем болезни Ковида, и спайковый белок был причиной всей смертности и всей заболеваемости, у меня не было ни одного пациента, умершего в первые семь дней этой болезни.
Итак, спайковый белок теперь явно был патогеном, с которым я имел дело. И, конечно, будучи патогеном, он вызывал аллергию. Вакцины, которые разрабатывались в то время, вакцины с мессенджерной РНК, были разработаны для того, чтобы заставить организм вырабатывать спайковый белок. Спайковый белок, являющийся основным возбудителем болезни Ковида, это была опасная игра. У нас есть много других частей этого вируса, которые мы могли бы выбрать, которые были бы более стабильными, и которые можно было бы использовать для создания вакцины. По какой-то причине был выбран спайковый белок.
Поэтому я надеялся, что моя работа привлечет внимание к опасности использования спайкового белка для создания вакцины, и таким образом я обратил на это внимание людей. Но меня снова проигнорировали. Поэтому я понял, что в этом есть какие-то скрытые мотивы. И поэтому, зная, что вакцины не будут остановлены, мои исследования, понимание и натиск стали направлены на изучение спайкового белка, не отвлекаясь на вирус и пытаясь понять, что спайковый белок будет делать в человеческом организме.
Помните, что когда у вас коронавирусная инфекция и на восьмой день вы получаете свободный спайковый белок, это статическая доза спайкового белка, и он причинит вам вред только в том случае, если у вас аллергия на него, - если же нет, ваш организм избавится от него. Но если вам вводят вакцину, которая заставляет ваш организм вырабатывать спайковый белок, то теперь вы будете подвергаться воздействию спайкового белка в течение длительного периода времени. И, таким образом, спайковый белок теперь не только обладает аллергенным потенциалом, но и будет оказывать биологическое воздействие на ваш организм.
Представим это как такую картину: такой препарат, как пенициллин, оказывает биологическое действие на организм как антибиотик. Но чтобы он оказал такое биологическое действие, необходимо пройти полный курс. Если я дам каждому человеку на этой планете одну дозу пенициллина, он не окажет такого биологического действия, как антибиотик. Но если бы я дал каждому человеку на этой планете одну дозу пенициллина, а затем лишил его медицинской помощи на 14 дней, каждый человек, у которого была сильная аллергия на пенициллин, умер бы от аллергической реакции. И именно это произошло с инфекцией Ковида. Людям отказывали в лечении из-за простой аллергической реакции.
Но при использовании вакцины и длительном воздействии спайкового белка, как и при длительном воздействии пенициллина, он начинает действовать как антибиотик. Поэтому мне нужно было понять, как длительное воздействие спайкового белка повлияет на организм человека. Это и стало основной темой моего исследования и понимания с тех пор, как было обнаружено влияние спайкового белка.
В третьей волне у нас повторилось то же самое. Мы обнаружили, что пациенты проявляли его с симптомами. И снова гастроэнтерит исчез. Снова появились пациенты с болью в горле. Симптомы изменились, и, конечно же, изменился спайковый белок. На восьмой день у пациентов не было одышки, у пациентов не было гастроэнтерита, но у них была непреодолимая внезапная усталость. Поэтому я начал консультировать пациентов по поводу этого симптома на восьмой день. И если он появлялся, нужно было своевременно обратиться к врачу.
Мы увидели, что аллергическая реакция в третьей волне, казалось, больше всего влияет на сосуды. У пациентов образовывались тромбы, эмболии, и это, по-видимому, было пусковым механизмом. Итак, на восьмой день, похоже, мы снова столкнулись с аллергической реакцией, но аллергическая реакция была направлена на систему кровообращения. И снова было начато то же лечение с теми же результатами. Каждый пациент, поступивший на восьмой день с непреодолимым чувством усталости, начинал лечение по протоколу лечения тяжелой аллергической реакции. И все они быстро пошли на поправку.
И все это подтвердилось, теперь, когда у меня был доступ к лабораторным данным путем измерения значений интерлейкина 6, CRP и d-димеров. И я мог четко показать экспоненциальный рост этих показателей с восьмого дня у тех пациентов, у которых были симптомы. И я мог четко показать, как они возвращались к норме после того, как я их лечил. И возвращение к норме было очень быстрым. Каждый мой пациент почти полностью выздоравливал, независимо от того, в какой степени тяжести он обращался ко мне после восьмого дня, в течение недели. Ко мне поступали пациенты с насыщением кислорода 40%, которых привозили ко мне на скорой под капельницей. А уже через неделю они находились на домашнем лечении с насыщением 98% на комнатном воздухе. И своевременное устранение гипоксии свело на нет необходимость в дополнительном кислороде. Итак, в третьей волне я понял, что изменение спайкового белка изменило систему, на которую воздействовала аллергия.
И, конечно, я заметил еще кое-что необычное. Во второй волне ко мне приходили в основном пациенты индийского происхождения. Во второй волне больше не было чернокожих пациентов. Это были все пациенты индийского происхождения. А в третьей волне было очень мало пациентов, которые были чернокожими или индийского происхождения. В этой волне пострадали в основном белые и мусульмане. И мне это показалось очень странным, потому что я предполагал, что в первой волне это было черное население из-за их социального положения.
Затем я посмотрел на окружающий мир и обнаружил, что в Америке произошло точно то же самое. Первая волна затронула афроамериканцев больше, чем кого-либо другого. Вторая волна поразила Индию, и здесь, в Южной Африке, ко мне обращалось больше пациентов из Индии. А третья волна затронула белое население во всем мире и мусульманское население во всем мире.
Это привлекло мое внимание к чему-то более зловещему. Я знал, что имею дело с созданным вирусом. Я предположил, что это была утечка из лаборатории. Но в глубине души я также понимал, что это могло быть заранее спланировано. И если у вас есть вирус с различными вариантами, которые, похоже, поражают различные системы, склонность к различным системам - дыхательной в первом варианте, желудочно-кишечной во втором и кровеносной в третьем - и склонность к определенной этнической принадлежности, это очень плохой знак. Потому что если это было заранее спланировано, то это преамбула к этнической чистке. Это понимание того, как воздействовать на различные системы и как воздействовать на различные группы населения с помощью мутаций, которые вы закладываете в вирус. И поэтому в тот момент я понял, что, скорее всего, имею дело с биооружием.
И поэтому все мои исследования были в этом направлении. Я подталкивал исследователей к тому, чтобы они перестали рассматривать вирус и начали изучать спайковый белок. И нам нужно было понять, что делает спайковый белок, потому что я знал, что компания Pfizer и ей подобные собираются подвергнуть всю планету воздействию этого биологического агента под названием спайковый белок.
И вот мы начали изучать долговременный Ковид. Мы начали изучать травмы от вакцинации. Теперь, когда я начал наблюдать пациентов с долговременным Ковидом, я начал тестировать уровень IGE, чтобы доказать, что я имею дело с гиперчувствительностью, и у каждого из них был повышенный уровень. И это подтвердило для меня, что мы имеем дело с гиперчувствительностью.
Впоследствии Кеннет Дир и Маркус Санчес опубликовали статью о летальности при болезни Ковидом, предположив, что летальность была вызвана пневмонитом гиперчувствительности, а не Ковидом с пневмонией. И я доказал это клинически.
Недавно в Китае была опубликована статья, в которой рассматривалось использование стероидов, но также рассматривался конкретный подтип IGE для спайкового белка. Это означая поиск тех, у кого есть аллергия на спайковый белок, чего и я хотел сделать. И они обнаружили прямую корреляцию между тяжестью заболевания и уровнем специфического IGE на спайковый белок, что убедительно доказало, что на восьмой день мы имели дело с спусковым механизмом гиперчувствительности. Это была аллергическая реакция, которую никто не контролировал, и она стала причиной всех смертей, которые мы наблюдаем, и всех повреждений, которые мы видим.
Теперь, в результате изучения долговременного Ковида и понимания побочных эффектов вакцин, исследователи изучили структуру спайкового белка и его долгосрочное воздействие на организм человека. Мы знаем, что он вызывает повреждение эндотелия и повреждает кровеносные сосуды. А если он повреждает кровеносные сосуды, то это приводит к образованию тромбов в различных областях тела. И те люди, которые предрасположены к повреждению сосудов - например, диабетики, гипертоники - наиболее подвержены опасности того, что это повреждение станет клинически значимым.
Второй факт, который мы заметили, это то, что он вызывает иммуноопосредованное повреждение миокарда в сердце. Поэтому мы наблюдали миокардит у маленьких детей. Мы видели тромбы. Мы заметили эти явления при использовании вакцины.
Другая вещь, которая была обнаружена, заключалась в том, что вакцина, спайковый белок, имеет сходство с другими известными нам патогенными белками. Одними из них являются белки, образующиеся во время ВИЧ-болезни, которые вызывают иммуносупрессию. Итак, если бы спайковый белок вызывал иммуносупрессию, то мы ожидали бы повторного появления латентных инфекций, таких как вирус Эпштейна-Барра, опоясывающий герпес. Мы ожидали бы увидеть повторное возникновение раковых заболеваний, которые находились в стадии ремиссии. И мы ожидали бы увидеть ослабление иммунитета с течением времени, и люди, подвергшиеся воздействию спайкового белка, стали бы более склонны к заболеваниям. И мы видели это с вакцинами, и мы видели это с ковидом. Мы видели, что люди, получившие вакцину, на самом деле более склонны к развитию тяжелых заболеваний.
Итак, производители вакцин утверждают, что вакцины предотвращают тяжелые заболевания, и все же я нахожу удивительным, что они могут делать такие заявления. Они отказались принять мою работу о патогенезе болезни Ковида. Я думаю, просто потому, что я доказал, что основным возбудителем является спайковый белок. И если вы признаете, что спайковый белок является основным возбудителем, это показывает вакцины в очень опасном свете.
Итак, если вы не признаете то, что вызывает тяжелые заболевания и смерть, как вы можете утверждать, что ваш продукт может их предотвратить?
Таким образом, у них нет абсолютно никаких патологических или патофизиологических доказательств действия вакцины. Мы знаем, что это не вакцина, потому что она не предотвращает инфекцию и передачу вируса. Теперь, она подвергает вас воздействию спайкового белка. Поэтому очевидно, что если у вас есть аллергия на спайковый белок, вакцина работает как десенсибилизирующее средство.
Итак, мы проводим десенсибилизацию для пациентов с аллергией на определенные аллергены. Мы подвергаем их воздействию слабых доз этих аллергенов, после чего они становятся более терпимыми.
Таким образом, вакцина дает людям, склонным к тяжелым заболеваниям и смертям, в результате воздействия спайкового белка, который является аллергеном, небольшую толерантность на ограниченный период времени. И как только вакцина перестает производить спайковый белок, у вас снова появляется непереносимость к Ковиду, и она больше не способна предотвращать тяжелые заболевания и смерть. И мы наблюдаем это во всем мире.
Кроме того, спайковый белок является мембранным белком. И мы видели в японских исследованиях, что он циркулирует по всему организму. Теперь каждая ткань, которая подвергается воздействию спайкового белка и начинает производить спайковый белок, будет экспрессировать его на своей поверхности. Он будет распознан как чужеродный, и это вызовет множество аутоиммунных заболеваний, которые мы также наблюдали.
Мы также видели, что спайковый белок пересекает ядро в ядро клетки. Он ингибирует "белок", который используется для восстановления разрывов ДНК двойного стандарта. Таким образом, он влияет на способность ДНК к самовосстановлению. И это вызовет взрыв раковых заболеваний. Потому что клетки, которые остаются жизнеспособными после повреждения ДНК, скорее всего, станут раковыми.
И все это подтверждается долговременным "Ковидом" и побочными эффектами вакцины, которые мы наблюдали. Увеличение смертности по всем причинам, которое мы заметили во всем мире после введения вакцины. И если вы посмотрите на тенденцию смертности от всех причин, то это именно то, что мы предсказывали в результате применения вакцины. Мы видим нейропатии, мы видим тромбозы, мы видим миокардит, мы видим появление латентных инфекций, мы видим повторное появление раковых заболеваний, мы видим болезнь Альцгеймера, деменцию, нейропатии. Мы видим все эти вещи.
Теперь, когда мы переходим к Омикрону, Омикрон начался здесь, в Южной Африке, и сразу же все закрыли свои границы. Я подумал, что это совершенно излишне. Это была почти вакцина, которую мы могли бы использовать как мягкую ослабленную вакцину. Но я также подозревал, что "Омикрон" со всеми изменениями, которые мы в нем увидели, может быть новым сконструированным вакцинным вирусом. Потому что теперь у нас внезапно появилось 30 новых мутаций в спайковом белке. И, как отмечали предыдущие гости, это неестественно.
Поэтому у меня в голове крутилась мысль, что это может быть рождественский подарок, который мы все хотели, но в его хвосте может быть жало. Поэтому я очень внимательно следил за омикроном. Единственной системой, на которую не повлияла инфекция ковида, была неврологическая система. Но мы видели невропатию в побочных эффектах вакцины. Поэтому я знал, что спайковый белок потенциально может повредить нервы. И поэтому я посмотрел на омикрон в этом свете, и с омикроном стало ясно, что он нейротоксичен.
Многие пациенты, которых я наблюдал, страдали нейропатией: жжение в руках и ногах, ощущение напряжения по всему телу, головные боли типа мигрени, боль, распространяющаяся от шеи. Казалось, что невропатия затрагивает точку C6/7, плечевое сплетение. Казалось, что он влияет на Т10 и 11 в позвоночнике, что он влияет на диафрагму. И у людей были симптомы напряжения.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Большое спасибо, что предоставили всю эту информацию и были так подробны. На самом деле я смотрю, что у нас еще есть несколько вопросов.
Четти: Да, я действительно закончил. Это было последнее - омикрон - место, где все закончилось и где мы находимся.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Хорошо, замечательно. Но если вы действительно собираетесь завершить еще и терапевтические испытания, это в основном то, о чем вы говорили. Модальность лечения и гиперчувствительность. Вы охватили все, что касается этих трех пунктов?
Четти: Да.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Хорошо. Итак, я хочу спросить вас о том, что теперь я, даже присяжные и граждане всего мира убедились, что, когда речь идет о SARS-CoV-2, это не смертный приговор. Без тени сомнения, его можно лечить. И вы очень блестяще изложили план лечения. Итак, мой вопрос к вам - то, что сейчас происходит во всем мире в каждой стране - согласитесь ли вы со мной, что правительство фактически практикует медицину на населении, и, как следствие этого, они фактически стоят на пути таких врачей, как вы, дать подходящее лечение, спасающее жизнь? Согласны ли вы с этим утверждением, сэр?
Четти: Я полностью с этим согласен. Врачам не дают принимать решения, которым они обучены, и их принимают люди, совершенно не обученные.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Итак, да - мы согласны с тем, что правительство должно отойти в сторону и довериться врачам. Можете ли вы в то же время сказать нам, каков ваш процент успеха в процентном отношении?
Четти: Через меня прошло более 10 тысяч пациентов, которых я видел сам, физически сам. У меня не было ни одной смерти. Я не госпитализировал ни одного пациента, и я не посадил ни одного пациента на кислород. В моей практике было четыре смерти, но четыре смерти произошли из-за чрезмерной осторожности членов семьи, которые хотели госпитализировать этих пациентов. Когда этих пациентов поместили в больницу, врачи отказались сотрудничать со мной. Мое лечение было прекращено. Их перевели на больничные протоколы, и это были единственные четыре смерти за всю мою практику.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Итак, скажите, когда речь идет о вашем плане лечения, у вас 100-процентный успех?
Четти: Я бы сказал это без тени сомнения. И у меня есть врачи по всему миру, которые обучаются по тому же протоколу, что и я, добившись точно такого же успеха.
Декстер Л-Дж. Райневельдт: Большое спасибо, доктор.
Райнер Фюльмих: Да. Большое спасибо, Шанкара, это, так сказать, хорошие новости в конце дня.
Четти: Я надеюсь, что это прольет свет на то, что происходит вокруг нас, и на то, что мы планируем.
Райнер Фюльмих: Я согласен.
Оценили 11 человек
15 кармы