Мне есть что спеть... - Стас Канин

Немного невпопад, не в тему и не в срок, но очень хочется поделиться с вами историей, которая случилась со мной много лет назад, когда деревья были молодыми, а все мы красивыми.

Трудно себе представить такую картину - на сцену, украшенную большой надписью «Высоцкому 80», шаркая и прихрамывая, выходит пожилой человек с гитарой, с трудом усаживается на стул возле микрофона, прокашливается и тихим хриплым голосом начинает петь:

«Час зачатья я помню неточно,

Значит память моя однобока,

Но зачат я был ночью порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе.

Девять месяце - это не лет.

Первый срок отбывал я в утробе.

Ничего там хорошего нет...»

…А притихший зал все это время мерцает тысячами включённых мобильных телефонов, которые заносят в своё цифровое сознание счастливые мгновения встречи в величайшим поэтом современности...

Небольшая самописная афиша, появившаяся на несколько часов на фасаде донецкой филармонии, переполошила весь город. Уже на следующий день ее убрали за ненадобностью, потому что все, кто хоть что-то понимал, уже знали, что в мае приезжает Владимир Высоцкий, и главной проблемой стал вопрос как достать билеты, потому что одновременно с афишей в окошках касс появились угрожающие таблички: «Все билеты на концерты Высоцкого проданы». Толпа безнадёжных оптимистов, у которых не было родственников в горкоме, и кто не мог похвастаться знакомством с директором центрального гастронома, заполнила все свободное пространство у входа в филармонию. Три ночи подряд, мы с друзьями сменяя друг друга, дежурили там, в надежде, что утром «выбросят» хоть какие-то билеты.

Номерки на руках, переклички каждые два часа, песни под гитару и обязательный рассказ какого-нибудь не очень трезвого интеллигента о том, как буквально пару недель назад он выпивал вместе Володей в его гримёрке и читал ему свои стихи, а потом они поехали на дачу к Севке Абдулову и пили там до самого утра. А уже следующей ночью находился новый рассказчик, который в конце 50-х сидел с Володькой на одной зоне, и что все свои «блатные» песни он написал именно там, под Воркутой. Потом появлялся заядлый театрал, который только что вернулся из Москвы и своими глазами видел, как во время «Гамлета» Высоцкий упал без сознания и долго бился в конвульсиях, пока Любимов прямо на сцене не сделали ему какой-то укол в вену, и что через несколько минут Володя встал и доиграл спектакль. Вслед за ним подходил новый рассказчик и делился воспоминаниями о том, как празднуя в одесском ресторане свой день рождения, увидел вошедших Высоцкого и Марину Влади, как он пригласил их за свой стол, как пил на брудершафт с Мариной, а Володя приревновал и дал ему в морду. Шрам под глазом - это, мол, его рук дело. Точку поставил мрачный дядька: «Чего вы тут собрались, идиоты? Застрелился вчера ваш Высоцкий. Вышел после допроса в КГБ и застрелился. Всё! Идите домой. Концерта не будет...»

Притихшая толпа слушала эти байки, где было все - загулы, пьянки, любовницы, деньги, наркотики, смерть... и как сквозь сито просеивала их, оставляя в себе лишь одно - его песни. Собственно, кроме песен, нам, обычным людям, вечно стоящим в очереди, ничего то и не досталось. Попасть в то время в театр на Таганке было также нереально, как полететь в космос. Фильмов где Высоцкий играл не эпизодические роли было мало: «Интервенция» с 1968 года лежала на «полке», «Служили два товарища», в котором он гениально сыграл белого офицера Брусенцова, почти не показывали, «Место встречи...» и «Маленькие трагедии» ещё не сняли, а перепачканный гуталином арап Петра Великого никому не нравился. Мы ломились в кинотеатр на «Стрелы Робин Гуда», не для того чтобы полюбоваться на приключения английского разбойника, а для того чтобы послушать песни Высоцкого, звучащие в этом фильме.

Именно из-за его песен я выклянчил у родителей кассетный магнитофон «Весна 202», который стоил тогда как две отцовских месячных зарплаты, поклявшись, что закончу восьмой класс без троек. И первой записью, которую я сделал, был, конечно же, концерт Высоцкого с его, как всем тогда казалось, шуточными песнями. Через пару месяцев я знал на память все, что только можно было достать. Даже сейчас разбуди меня ночью и скажи: «Вдох глубокий, руки шире...» И я тут же продолжу: «Не спешите. Три, четыре. Бодрость духа, грация и пластика...» Я тогда многого не понимал в его песнях в силу своего возраста, нашей закрытости и общей недообразованности. Почему «Моше Даян стерва одноглазая», кто такой «бывший врач-вредитель» и почему «нет зубным врачам пути» в Израиль. Я заслушивал кассеты, в прямом смысле, до дыр, до тех пор, пока магнитный слой не начинал сыпаться с плёнки, пытаясь понять, что же в этих песнях такого, что не даёт прерваться и заставляет слушать их снова и снова.

А потом появились его песни о войне. Именно они кардинально изменили моё тогдашнее отношение к Высоцкому. До этого я, как и многие, воспринимал его как некоего комического балагура с небольшим криминальным налётом, человека, который смешно и правдиво рассказывает о нашей жизни. Но его военные песни - это что-то совершенно другое, то чего раньше не было, то о чем раньше не говорили. И мне кажется, что никому, ни до ни после, не удалось так правдиво, так проникновенно и так доходчиво рассказать о том страшном времени:

«Почему всё не так? Вроде - всё как всегда:

То же небо - опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода...

Только - он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя.

Мне не стало хватать его только сейчас -

Когда он не вернулся из боя....»

На третье утро нашего дежурства у касс, из дверей филармонии, в окружении нескольких милиционеров, вышел человек, оглядел аккуратно выстроившуюся вдоль здания очередь и крикнул, чтобы все услышали: «Есть только двести билетов на дневной концерт! Запускаем по два человека! Просьба соблюдать порядок, иначе...» Я так и не узнал, что будет «иначе», потому что мирная очередь в одно мгновение превратилась в неуправляемую толпу, и сотрудник филармонии вместе со мной и нарядом милиции, через треснувшие под напором людского потока стеклянные двери, был внесён в кассовый зал. Через несколько часов, потного, взлохмаченного, с истоптанными ногами и без единой пуговицы на рубашке, толпа «выплюнула» меня на улицу. Я ехал домой и боялся разжать исцарапанный битым стеклом кулак, потому что там был билет на концерт Владимира Высоцкого.

В конце 1987 года, в самый разгар перестроечной эйфории, по телевизору показали выпуск «Кинопанорамы», который снимался в январе 80-го, за несколько месяцев до смерти Высоцкого и был тогда запрещён к показу. Он назывался «Владимир Высоцкий. Монолог». Тогда больше всего меня поразили руки Владимира Семёновича. На крупных планах, которые постоянно давал режиссёр, словно крича - посмотрите как ему плохо, были видны вздувшиеся вены и отёкшие пальцы с потрескавшейся кожей. Казалось, что ещё один удар по струнам и из трещин пойдёт кровь. Но он не останавливался. Все пел и пел, словно понимая, что другой такой возможности уже не будет.

И только через много лет после запоздалой премьеры, я узнал, что Ксения Маринина, бессменный режиссёр «Кинопанорамы», умудрилась сохранить не только смонтированную программу, но и весь отснятый материал. Она тогда, во время записи, идя наперекор всем должностным инструкциям, запретила операторам выключать камеры. И они записывали все... И огромное спасибо Ксении Борисовне за то, что она сберегла оригинальную плёнку, спасибо за то, что спрятала её от гнева начальства в 80-м, спасибо за то, что не позволила её размагнитить в 90-х и спасибо всем тем, кто набрался мужества и показал её полностью, без купюр, в начале 2000-х. Только посмотрев этот материал, я осознал на сколько Высоцкому было тяжело. Он забывал слова, сбивался, уходил в сторону, ругал себя, снова брал гитару, рвал струны и снова пел. И все это было похоже не на монолог, а скорее всего на исповедь человека, который понимал, что стоит на пороге смерти.

Почти тридцать лет понадобилось мне, чтобы узнать почти всю правду. И самым запоминающимся эпизодом в этой истории стала работа над документальным фильмом о Высоцком, который готовился к его 70-летию на одном из украинских телеканалов. В начале я был очень расстроен тем, что на съёмки в Россию уехали совсем другие люди, для которых Владимир Семёнович был просто человеком из прошлого, из того прошлого, которого они не знают и которого они не понимают. Из Москвы привезли массу кинохроники, которой до этого никто не видел и кучу кассет с воспоминаниями Юрия Любимова, Валерия Золотухина, Никиты Высоцкого и Всеволода Абдулова. Больше всех, конечно же, «постарался» Валерий Золотухин, постоянно цитировавший свои дневники: «Как-то позвонила ему одна женщина и спросила: «А вы что ещё живы? Я слышала что вы повесились?». Володя спокойно ответил: «Хочу вас разочаровать, я не повесился. Я вскрыл себе вены». Однажды даже не выдержал наш «великий» Андрей Вознесенский, который решил побыть Лермонтовым и поторопился откликнуться на очередную сплетню о смерти Высоцкого: «О златоустом блатаре рыдай, Россия!», - продолжал свой рассказ Валерий Золотухин, - Но он был трус и испугался сказать всю правду и в посвящении написал: «Владимиру СЕМЕНОВУ. Шофёру и гитаристу». А Володя ответил кратко:

«Я смеюсь - умираю от смеха! -

Кто поверил этому бреду?!

Не волнуйтесь, я не уехал,

И не надейтесь: я не уеду!»

Я с ревностью ходил мимо аппаратной, где шел монтаж фильма, иногда останавливался у двери, слушал и мне становилось грустно уже не от самого факта, что фильмом занимаются другие люди, а от того, что я слышал из-за закрытых дверей аппаратной... Это была совсем другая история, история купающегося в деньгах спившегося наркомана, запутавшегося в любовных связях.

В середине января ко мне подошла руководительница проекта и спросила, а не хотел бы я закончить монтаж фильма о Высоцком, поскольку режиссёр, который до этого работал, уволен, а фильм нужно сделать очень быстро - до 25 января осталась только неделя. Как я мог отказаться от такого предложения. На сколько это было возможно, я пытался внушить сценаристу, что многое из написанного нужно изменить и исправить. Увы не все получилось... Но в моих руках оказался уникальный материал, где была не только официальная кинохроника, но были ещё и любительские съёмки из личных архивов его семьи и друзей. Я заново пересмотрел все фильмы и спектакли с его участием, телевизионные интервью, которые он давал в разных странах мира и концертные записи, которые раньше нигде и никогда не показывались.

Из всей отсмотренной хроники меня больше всего поразили кадры похорон Высоцкого. Известие о его смерти пришло в самый разгар московской Олимпиады, когда без разрешения властей невозможно было даже кашлянуть. А он взял да и умер. Все на что решились тогда «наверху» - дать коротенькую заметку, чуть ли не на последней странице одной из московских газет. Но уже через несколько часов вся улица перед домом Высоцкого была заполнена людьми. А во время похорон, на стадионах, где соревновались олимпийцы, была пустота, казалось, что вся Москва пришла проститься со своим поэтом. Люди были повсюду: на улице, на крышах домов, на деревьях, на заборах, на автомобилях. Вокруг было полно милиции, но никто не посмел воспрепятствовать несанкционированному скоплению людей. И я никогда не забуду кадры с горой цветов на его могиле. Их убирали, а через час вырастала новая гора из живых цветов...

Но все это будет потом. А тогда я считал часы до концерта. Как мучительно долго тянулись эти две недели ожидания. И вот, преодолев несколько милицейских кордонов, я наконец попал внутрь дворца спорта «Дружба». Искать своё место было бесполезно, потому что уже к 14.00 в зале невозможно было сделать шаг, чтобы не наступить на ногу, стоящего рядом человека. Через час, под овации публики, к микрофону подошёл улыбающийся конферансье и бодро объявил о начале концерта, и что сейчас перед нами выступит... вокально инструментальный ансамбль «Молодые голоса». На сцену выбежали патлатые молодцы с гитарами и начали петь о том, как «рельсы упрямо режут тайгу». Публика в недоумении затихла... На второй песне зрители начали осторожно шушукаться, на третьей по рядам прокатился недовольный ропот, на четвёртой с последних рядов раздался свист, а уже во время исполнения пятой песни в зале стоял такой рёв, что бедных музыкантов вообще не было слышно. Они пытались продолжить петь, но это было бесполезно. Конферансье снова вышел к микрофону, поблагодарил «Молодые голоса»... и потом почти полчаса рассказывал нам анекдоты и всякие театральные байки. Он улыбался, старался быть раскованным, но поминутно бросал озабоченный взгляд за кулисы и после паузы снова продолжал балагурить. И когда стало ясно, что если он задержится здесь ещё хоть на минуту, то это будет его последнее выступление. Он снова посмотрел в сторону и бодро объявил, что на сцену приглашается... ВИА «Красные маки». Мне показалось, что от рёва толпы сейчас рухнет перекрытие дворца спорта. В отличие от предыдущего ансамбля, сделавшего акцент на советские песни, «Красные Маки» попытались играть знаменитые композиции «Битлз», «Дип Перпл» и «Лед Зепелин». Но подкупить публику не удалось, хотя музыканты каким-то чудом умудрились продержаться в этом гвалте возмущения почти час. В них летели скомканные газеты, подожжённые коробки спичек и сигаретные пачки. Не сдерживали себя даже чопорные дамы и толстые дядьки из первых рядов. Восьмитысячная толпа непрерывно скандировала: «Высоцкий! Высоцкий!! Высоцкий!!!»

Когда уровень возмущения достиг апогея, на сцену, увёртываясь от летящего в него хлама, выбежал конферансье с сияющими от счастья глазами, и после небольшой паузы крикнул в микрофон: «Хотите верьте, хотите нет, но перед вами... Владимир Высоцкий!!!» Зал взорвался оглушительным свистом. А через секунду из-за кулис действительно вышел Высоцкий - небольшого роста, в чёрном кожаном пиджаке, с гитарой в правой руке. Зал продолжал неистово свистеть. Он не торопясь подошёл к микрофону, поднял руку и устало сказал: «Тише, ребята! Я по птичьи не понимаю»... И в зале наступила мёртвая тишина... Он начал петь... Больше я ничего не помню, потому что пришел в себя только в переполненном троллейбусе, когда возвращался домой после концерта. У меня в руках был кассетный магнитофон..., на котором я так и не нажал кнопку «запись»...

С тех пор прошло почти сорок лет. Я, как и все, посмотрел фильм «Спасибо, что живой», и именно он всколыхнул воспоминания о том концерте. Двухчасовое ожидание в переполненном дворце спорта, растерянные глаза конферансье, тянувшего время, несчастных музыкантов, которым пришлось принять на себя весь негатив и самого Высоцкого - бледного и усталого.

Изучая каталог всех выступлений Владимира Семёновича, составленный в США дотошным советским эмигрантом Марком Цыбульским, я узнал, что за 20 лет Высоцкий дал 1196 концертов - больших и маленьких, в квартирах друзей и на многотысячных стадионах. И в этом каталоге под номером 745 значится тот самый концерт в Донецке, и даже в ремарке указано, что выступление началось с задержкой. Всматриваюсь в строки каталога, считаю и прихожу в ужас - за пять дней пребывания в Донецкой области Высоцкий выступил 26 раз! Только во дворце спорта «Дружба», при полном аншлаге было дано десять концертов. А ещё были театры, заводские и шахтные ДК и выступления ещё в четырёх городах области.

В тот день Владимир Семёнович уже в 10 утра стоял на сцене актового зала донецкого Политехникума, отработав днем раньше аж пять полноформатных концертов. После техникума его увезли в Дзержинск, где он должен был два раза подряд выступить в местном ДК, и к трём часам снова вернуться в Донецк и дать ещё три концерта... Трудно себе представить, как можно было это выдержать. Сегодня с ног валятся «звезды эстрады», дающие два концерта в день под фонограмму. А ведь Высоцкий выступал в живую и не позволял себе петь вполголоса. Он рвал душу на каждом концерте.

Долгое время мы жили слухами и сплетнями, передаваемыми из уст в уста, поскольку ничего кроме сплетен узнать тогда было невозможно. Через год после смерти Владимира Высоцкого мне в руки попало последнее его стихотворение, написанное за несколько часов до того как его сердце навсегда остановилось, прочитав которое я понял, насколько он был велик не только как поэт, но и как человек:

«И снизу лёд, и сверху, маюсь между.

Пробить ли верх, иль пробуравить низ?

Конечно, всплыть и не терять надежду,

А там за дело, в ожиданьи виз.

Лед надо мною - надломись и тресни!

Я чист и прост, хоть я не от сохи,

Вернусь к тебе, как корабли из песни,

Все помня, даже старые стихи.

Мне меньше полувека, сорок с лишним,

Я жив, двенадцать лет тобой и господом храним.

Мне есть, что спеть, представ перед всевышним,

Мне есть, чем оправдаться перед ним»