Роковые Мишки ©

Слева мерно раскачивалась каменная стена. В поле зрения вплывал то синевато-серый излом камня, то клочок мха, закрепившегося каким-то образом на этой стене. Справа внизу вырисовывались крыши домов, за ними сопки, блестящие своими снежными верхушками. Впереди тянулась и уходила вдаль и вниз отвесная стена скалы. Что сзади, я видеть не мог, но, думаю, там было то же самое. А внизу, на глубине порядка пятидесяти метров, громоздились хаотичной россыпью камни и обломки скалы, копившиеся здесь не одно тысячелетие. И на эти камни должен был упасть я…

Мы нагрузились с Мишкой основательно. Мишка, поэт и вообще человек не этого мира, несмотря на свои странности характера, а может, благодаря им притягивающий к себе других, был личностью неординарной. Его абсолютно не интересовали такие меркантильные интересы, как деньги. Даже когда я устроил его в нашу мебельную фирму, он, проработав там пару месяцев, уволился и опять ушел грузчиком в магазин. Писал он что-то свое, сокровенное, подчас непонятное. И на жизнь смотрел по-своему. Чего стоила одна его вещь о том, как они стоят в ожидании на пешеходном переходе вместе с крысой. Его размышления о сходности их жизней шокировали читающих.

Ну, с Мишкой мы нагрузились. Перед моим отбытием. В ресторане «Романов-на-Мурмане». Наговорились, начитались стихов. Отвели, в общем, душу. Мишка, естественно, пошел провожать меня на троллейбус. И, естественно, будучи в подпитии и состоянии эйфории, я, стоя на остановке в ожидании транспорта, предложил покорить еще одну вершину, на которой я еще не был. Родом с Урала, к горам я был неравнодушен. Все вершины в окрестностях Мурманска я уже покорил, а эту, расположенную посреди города, как-то не удосужился. Мишка сказал «щас» и удалился в сторону магазина.

В итоге спустя час мы оказались на вершине сопки. Почти на вершине. Потому что на высоте было холодно, дул пронизывающий северный ветер. Мы, по-летнему в одних рубашках, продрогли еще не доходя до вершины. Потому отложили восхождение и, забившись в скалы от ветра, спокойно оприходовали прихваченную в магазине бутылку водки и закуску. Затем, не испытывая дальнейшего желания мерзнуть на высоте, отправились назад.

В августе ночей на Мурмане нет. Солнце ходит по кругу и не желает уходить на покой. Идти было легко, и спать совсем не хотелось. Мишке пришла в голову идея набрать грибов на жарёху. Увлекшись сбором, он затерялся где-то в кустах вереска и мелкого полесья, а потом вообще перестал отзываться на мои крики. Он вообще был странный. Поэтому путь я продолжил в одиночестве, спотыкаясь о заросшие мхом и черникой камни, хлюпая по мелким болотцам и внутренне чертыхаясь от своей неистребимой тяги к вершинам. Что поделаешь, меня всегда тянет забраться на вершину и заглянуть за горизонт. Может, я наконец-то найду там, за горизонтом что-то сокровенное, к чему меня тянет неизведанное.

Ниже пошел низкий полярный лес и сонм разбегающихся в разные стороны тропинок. Вконец заплутав, я шел наугад, держа направление на спуск, а не на подъем. Оказался на краю обрыва. Далеко внизу виднелись строения.

Определив свое местонахождение, я понял, что путь мой предопределяется тропинкой, извивающейся по самой кромке обрыва. По ней я и пошел.

Я не учел, что принятая доза спиртного вызывает некоторую свободу действий как верхних, так и нижних конечностей, и они не всегда управляются мозгом. Потому совсем не удивился, когда, поскользнувшись на россыпи гальки на каком-то шагу, увидел рядом не деревья, а стремительно взлетавшую ввысь стену обрыва.

Помешала рябина. Умудрившись как-то зацепиться и вырасти в трещинах этой стены, она оказалась на пути моего свободного полета. Ударившись грудью о ее ствол так, что перехватило дыхание, я каким-то образом, вспомнив, по-видимому, рефлекторно повадки своих предков – обезьян, вцепился в ствол и таким образом прекратил падение. Завис на бедной рябине, как чужеродный плод. Она, кряхтя от свалившейся неожиданно тяжести, понемногу гнется, клонится в бездну.

А я вишу. Вишу и думаю. Мишки, Мишки!.. Роковые Мишки! Неужели это судьба? Почему Мишки указывают мне дорогу в моей жизни?

Был первый Мишка. Там, далеко, за пять тысяч километров. За десять долгих лет. С ним мы встретились в литературном объединении и сразу мгновенно прониклись симпатией друг к другу. Хотя он был моложе меня лет на десять. Красивый, с какой-то южной цыганско-молдаванской внешностью, балагур, он походя покорял сердца встречавшихся на его жизненном пути девчонок. Поэт, бард, отрешившийся от земных благ и работавший истопником в кочегарке, он был гением. Он не корпел над строчками своих стихов, нет. Это ему было не надо. Он мог из двух-трех слов создать такую песню, что его можно было только слушать и слушать. Чего стоила его «Сарай, не покрытый соломой». Две строчки стихов, но под его двенадцатиструнную гитару это превращалось в шедевр. И вот этот Мишка стал роковым в моей жизни. Он первый указал, что в моей устоявшейся благополучной жизни не так уж все благополучно. И показал выход из тупика. Выстрелил себе в висок из пистолета. Решив таким образом все проблемы, навалившиеся на него. А ведь ему недоставало всего двух дней до тридцатитрехлетия. Возраста Христа. Он сам ушел на Голгофу. И указал путь.

И сейчас я рассуждал о Мишках. А рябина клонилась все ниже и ниже, корни уже с трудом цеплялись за камни.

Был первый Мишка. Предчувствуя свою судьбу, он написал песню о Башлачеве – барде, бросившемся с балкона. Он пошел тем же путем, пусть более экзотичным – пистолет и прочее. Но также остался молодым. После него у меня осталось непреодолимое желание сделать то же самое. Особенно, когда семья распалась, и я остался один. Я стал смертником. Записался в бригаду наемников воевать в Сербии, но помешала свалившая меня на месяц язва. После долгие годы искал смерти. Выходил ночами на улицу, искал приключений. Мне было наплевать на свою бессмысленную жизнь. Может, поэтому забияки и бандюки, глянув мне в глаза и видя в них обреченность, отступали.

И вот финиш. Еще один роковой Мишка. Мурманский. Такой же неординарный. И тоже указавший путь. И вишу я сейчас над пропастью, и одно мановение руки отделяет мою жизнь от смерти. А решать надо. Рябина все ниже и ниже.

Что было? Что есть? Что будет? Я устал от жизни. Вроде бы все прошел, даже медные трубы. Был бедным, был богатым. Самым близким люди меня предали, я оказался им не нужен, а другие были не нужны мне. Влачить убогую и монотонную животную жизнь, которой живет большинство, - это не по мне. Не лучше ли просто разжать руки. Раз появился шанс. Другого не будет. Не устраивает вот только, что в газетах напишут «напился… заблудился… сорвался», не особо докапываясь до истины. Свой конец я представлял иначе.

Вспомнился случай из жизни. Была уже одна грань между жизнью и смертью. Вот также я лежал и размышлял, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, которая заставила бы меня вернуться к жизни. Лежал поперек рельс. Через одну-две секунды меня разрежет. Как раз по самые-самые. Потому что надо мной грохотал набирающий скорость поезд. А я лежал, не чувствуя своего тела и оцепенело наблюдая, как от меня медленно, словно в замедленном кино, откатывается колесо вагона. Не надо было прыгать на поезд. Это только в кино получается легко и просто. А на деле меня откинуло инерцией назад, нога сорвалась со ступеньки, и я оказался там, где мне было предопределено судьбой. Но так ли это? Я лихорадочно искал зацепку. Вся жизнь пронеслась мгновенно перед глазами. Вспомнил даже то, о чем уже давно забыл. Все перебрал, но не мог зацепиться.

И тут пришла мысль «мамка ругаться будет». Мысль глупая, вздорная, но этого оказалось достаточно. Я ожил. И успел выскочить из-под колес поезда. До сих пор это кажется невероятным, невозможным, но я тогда выжил из-за этой глупой мысли.

И вот опять я в такой же ситуации и опять мучительно ищу зацепочку, ради которой стоило бы еще пожить. И опять не нахожу.

А пальцы уже занемели. Еще немного, и они сами решат за меня.

Ладно, не станет меня. Кто заплачет. Мать с отцом, конечно, братья… Но это по-любому когда-то должно произойти. От смерти еще никто не уходил. Сейчас или через время это неизбежно произойдет, и неизбежно они будут плакать. Нет, это не зацепка. Дети. Мои дочки. Они всегда были для меня главным в этой жизни. Бывали обиды, недоразумения, но я всегда оставался для них отцом. И если кому-то по большому счету не будет хватать меня, так это им, моим дочерям. Нет, рановато я собрался распроститься с этим миром. Остались еще мои дети! Я за них ответственен! Пожалуй, еще стоит побарахтаться в этом мире!

И я, цепляясь онемевшими руками за ствол, царапая башмаками выступы скалы, полез наверх.

PS. Михаил Пустовойт, поэт, вышел на пенсию в 55 лет в позапрошлом году. Через год умер скоропостижно от остановки сердца. Нелегко в таком возрасте лопатить тонны снега. Таким образом, он реализовал всего один год из отпущенного ему государством срока дожития. Куда ушли нереализованные деньги, знает один Дроздов. Потому новоявленным предпенсионерам настоятельно не рекомендую устраиваться дворниками. Опасно для жизни.