Плагиат

"Начинающие поэты подражают, зрелые – воруют". Томас Элиот, поэт.

Плагиат – животрепещущая проблема эпохи копипаста. Как люди относились к ней на протяжении обозримой истории? Одно и то же явление выглядело совершенно по-разному в разные времена.

Плагиат в античности и средневековье

 Когда-то латинское слово plagiarius означало преступника, который похищает людей и продаёт их в рабство. Плагиата, как мы понимаем его теперь, в то время не было и не могло быть в принципе: образованные люди хорошо разбирались в изящных искусствах, произведений было не много, любая цитата сразу была бы узнана. Более того, образование в области искусства состояло в копировании выдающихся образцов, заучивании текстов, словесных оборотов и тезисов. Ораторы подражали Цицерону, поэты – Пиндару и Анакреонту, философы – Аристотелю.

Плагиат был фундаментом античной культуры и, таким образом, стал основой современной европейской цивилизации. Солнце вращалось вокруг Земли, мир был незыблем и содержал в себе некоторое количество идеальных, недосягаемых образцов, божественных в буквальном смысле слова. К примеру, произведения Вергилия использовались сивиллами для прорицаний. Имя очередного компилятора никого особенно не интересовало, вопрос авторства не стоял. Таков был дух эпохи. Авторам древнерусских летописей и в голову бы не пришло ставить в самом низу свитка свою подпись.

Плагиат в эпоху Возрождения

Сдвиги в деле копирайта начались в эпоху Возрождения, когда творческие люди умножились и начали между собой конкурировать. Например, к 1600-м годам художники стали подписывать свои картины.

Копирование и заучивание по-прежнему представляли собой единственный метод образования. Копировать для творческих людей было так же естественно, как дышать, но сакральное значение произведений искусства подрастерялось и каждый норовил отметиться на художественном Олимпе чем-нибудь оригинальным. Авторы начали зорко следить, чтобы никто не стибрил у них творческое наследие.

После многих веков творческой анонимности маятник авторских амбиций качнулся в противоположную сторону. Обвинения в краже текстов или идей сыпались, как из ведра, причём они являлись тяжкими оскорблениями и причинами для многочисленных судебных исков и дуэлей.

Проблема плагиата стала живо всех интересовать. Критики и биографы начали придирчиво изучать произведения классиков, без труда отыскивая желанные улики, чем и занимаются до сих пор. Теперь среди крупнейших плагиаторов числятся, к примеру, Шекспир, По, Лонгфелло, Бичер-стоу, Лоуэлл и Джек Лондон. Из относительно свежих открытий - Мартин Лютер Кинг, слямзивший докторскую диссертацию. Имевшие место со стороны педантов робкие предложения лишить его посмертно научной степени были без колебаний отвергнуты научным сообществом из соображений политкорректности.

Современное отношение к плагиату

Со временем вопросы плагиата были разработаны детально. Преступный плагиат разделился на невинные аллюзию, реминисценцию, парафраз и цитату, хотя в самых грубых проявлениях остался плагиатом. В целом же "негодяй-плагиатор" превратился в "тонкого мастера реминисценций". Что и логично – в таком тонком вопросе, как идеи и образы, очень трудно найти концы.

К примеру, написала Елена Суржикова песню "Я не солгу" для Караченцова, а потом целый припев без изменений оказался в песне "Бёль" мюзикла "Нотр-Дам де Пари". Реминисценция это, цитата или злой умысел – ни понять, ни доказать нельзя.

Слишком много нынче информации отложилось у каждого из нас в голове, чтобы надеяться на то, что осенившая нас блестящая идея – наша собственная.

Не так давно Американская историческая ассоциация попросила профессора Майкла Роусона из Университета Висконсина в Мэдисоне разработать педагогическую стратегию, которая помогла бы студентам избегать плагиата. Профессор сделал замечательную разработку, но вскоре выяснилось, что она сплошь сплагиачена у более ранних исследователей. Стали разбираться, и оказалось, что и эти авторы использовали чужие идеи. В итоге махнули рукой и вынуждены были признать, что проследить авторство до первоисточника невозможно.

Сегодня всех волнует не плагиат, а копирайт. То есть не авторство, а авторское право – право коммерческого использования и копирования. Авторство же – вещь относительная. Кто такой Бэнкси, этот замечательный художник – один человек или целая группа товарищей? Кто автор написанных "литературными неграми" детективов с именем популярнейшей нашей писательницы на обложке? Ответа нет и никогда не будет – хотя дело тут прозрачное, как бриллиант Кохинор, и такое же коммерчески успешное.

http://monateka.com/article/19...

Обратимся для примера к мнению маститого автора Гершензона Михаила Осиповича,как можно использовать чужие идеи(не всегда проникнутые таланта светом)и в какой пропорции,чтобы писать гениальные произведения:

Плагиаты Пушкина

В июне 1821 года Пушкин из Кишинева просит брата Льва прислать ему «Тавриду» Боброва. На что могла бы ему понадобиться жалкая поэма бездарнейшего из шишковистов, пьяного, тупого, напыщенного Бибруса, которого он знал уже в Лицее и над которым вдоволь насмеялись и Батюшков, и Вяземский, и он сам начиная с 1814 года («К другу стихотворцу»)? Но брат прислал ему книгу Боброва: «Таврида, или мой летний день в Таврическом Херсонисе, лирико-эпическое песнотворение, сочиненное капитаном Семеном Бобровым», Николаев, 1798{131}. Ужасающие вирши этой поэмы лишены рифм: Бобров принципиально отрицал рифму, и все его поэмы писаны белым стихом. В то время Пушкин несомненно уже задумал «Бахчисарайский фонтан». Прочитал ли он всю «Тавриду» (в ней ни мало, ни много 278 страниц){132} или почитал в ней только местами, но он что-то выклевал в ней и сложил в свою память. Год спустя он писал «Бахчисарайский фонтан»; и вот, когда поэма была готова и послана Вяземскому для издания, Пушкин – по поводу употребленного им в «Фонтане» слова «скопец», которое Вяземский нашел неудобным для печати:

Там, обреченные мученью,

Под стражей хладного скопца,

Стареют жены…

пишет Вяземскому (в ноябре 1823 года): «Меня ввел в искушение Бобров; он говорит в своей Тавриде: «Под стражею скопцов Гарема». Мне хотелось что-нибудь у него украсть»{133}. У Боброва сказано:

Иль заключенные сидят,

Как бы Данаи в медных башнях,

Под стражею скопцов в Гаремах.

Эта умышленная кража стиха у несчастного Боброва – что это? простое озорство? Но П. О. Морозов в примечаниях к «Бахчисарайскому фонтану» (в Академическом издании сочинений Пушкина) указал, что Пушкин, вероятно, заимствовал у Боброва имя Заремы, переделав его из Зарены Боброва; мало того – что уже совсем поразительно – несомненное заимствование из «Тавриды» Морозов открыл в седьмой главе «Онегина», в строфе, столь вдохновенной, что, казалось бы, немыслимо заподозрить ее оригинальность; первые строки 52-й строфы:

У ночи много звезд прелестных,

Красавиц много на Москве.

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

– эти строки несомненно восходят к стихам Боброва:

О, миловидная Зарена!

Все звезды в севере блестящи,

Все дщери севера прекрасны;

Но ты одна средь их луна.

«Тавриду» Пушкин читал в 1821 году, – ту онегинскую строфу писал в 1828-м; как же зорко он читал даже такую дрянь, и какая память на чужие образы и стихи!

Как известно, в своих примечаниях к «Онегину» Пушкин сам вскрыл ряд поэтических припоминаний и цитат, заключенных в его романе. Если присмотреться к этим местам, они в своей совокупности обнаруживают одну особенность Пушкина, какой, если не ошибаюсь, мы не встречаем ни у какого другого поэта равной с ним силы; именно, оказывается, что его память, хранившая в себе громадное количество чужих стихов, сплошь и рядом в моменты творчества выкладывала перед ним чужую, готовую поэтическую формулу того самого описания, которое ему по ходу рассказа предстояло создать. Описывает ли он летнюю ночь на Неве – он вспоминает соответствующее место в идиллии Гнедича; хочет ли изобразить Онегина стоящим на набережной – память автоматически подает ему строфу Муравьева{134} о поэте, —

Что? проводит ночь бессонну,

Опершися на гранит;

приступает ли к изображению зимы – он вспоминает «Первый снег» Вяземского и описание зимы в «Эде» Баратынского; нужно ли ему описать наступление утра знаменательного дня, память услужливо напоминает стихи Ломоносова: «Заря багряною рукою» и т. д.; только написал стих: «Теперь у нас дороги плохи», – и вспомнил стихи Вяземского: «Дороги наши – сад для глаз»… Гёте и Байрон, Тютчев и Фет совершенно свободны от этой литературной обремененности. В Пушкине она была чрезвычайно велика, и характерно, что он нисколько не боялся ее, напротив – свободно и, по-видимому, охотно повиновался своей столь расторопной памяти. Припомнилась строфа Муравьева – и Пушкин так легко переплавляет ее в свои стихи:

С душою, полной сожалений,

И опершися на гранит,

Стоял задумчиво Евгений,

Как описал себя пиит.

припомнились кстати стихи Ломоносова – Пушкин пускает их в дело:

Но вот багряною рукою

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин.

Эти заимствования указаны самим Пушкиным в его примечаниях к «Онегину»; но вот ряд заимствований в том же романе, Пушкиным не отмеченных, то есть утаенных, следовательно, по принятому словоупотреблению, – плагиатов. И всюду та же картина: дойдя до некоторого описания, Пушкин тотчас непроизвольно вспоминает тожественную или сходную ситуацию в чужом поэтическом произведении и стихи, которыми тот поэт описал данную ситуацию; так представший его воображению образ: море – волны – любимая девушка – ее ножки – тотчас, как бы по условному рефлексу, вызывает в его памяти соответственную картину и стихи в «Душеньке» Богдановича{135}:

Гонясь за нею, волны там

Толкают в ревности друг друга,

Чтоб, вырвавшись скорей из круга,

Смиренно пасть к ее ногам, —

и Пушкин без стеснения перефразирует эти стихи (Онегин. I. 33):

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам.

Или хочет он изобразить веселую гурьбу ребят на воде – он вспоминает из той же «Душеньки» сходный образ:

Тритонов водяной народ

Выходит к ней из бездны вод, —

и пишет пародируя (Онегин. IV 42):

Мальчишек радостный народ…

и дальше:

Задумав плыть по лону вод…

или, описывая Москву, вспоминает стихи из описания Москвы у Батюшкова (К Д. В. Дашкову, 1813 г.)[64]:

И там, где зданья величавы

И башни древние царей,

Свидетели протекшей славы —

и повторяет последний стих (Онегин. VII 38):

Прощай, свидетель нашей славы,

Петровский замок!

Прежние исследователи, в особенности В. П. Гаевский, Л. Н. Майков, П. О. Морозов и Б. Б. Никольский, обнаружили у Пушкина, даже в поздние периоды его творчества, немало поэтических реминисценций, преимущественно, правда, из французских поэтов. Он несравненно обильнее черпал у своих русских предшественников и даже современников, и мы еще далеки от правильного представления о размерах этой его практики – о количестве и бесцеремонности его заимствований. Я приведу ряд русских заимствований Пушкина, до сих пор, кажется, не обнаруженных.

Он начал: «Богат и славен Кочубей», – хочет сказать: «богат по-украински», память подает ему украинские стихи Рылеева («Петр Великий в Острогожске», напеч. в 1823 г.):

Где в лугах необозримых

При журчании волны

Кобылиц неукротимых

Гордо ходят табуны. —

он берет строфу и лепит из нее свои стихи:

Его луга необозримы;

Там табуны его коней

Пасутся вольны, нехранимы.

Ему понадобилось напомнить о том, как Олег прибил свой щит к воротам Константинополя, – он берет четверостишие Рылеева («Олег вещий», напеч. в 1822 г.):

Но в трепет гордой Византии

И в память всем векам

Прибил свой щит с гербом России

К Царьградским воротам —

и воспроизводит их стих за стихом (Олегов щит, 1829 г.):

Тогда во славу Руси ратной,

Строптиву греку в стыд и страх,

Ты пригвоздил свой щит булатный

На цареградских воротах.

Из его писем мы знаем, что он в Кишиневе читал «Сын Отечества»{136}; и вот, в 1821 году{137} он прочитал в этом журнале стихотворение В. Филимонова «К Леоконое», перевод оды Горация; восемь лет спустя он вспомнит отсюда три стиха:

И разъяренные валы,

Кипящи пеною седою

Дробит о грозные скалы, —

и начнет свой (Обвал. 1822) перифразом этих стихов:

Дробясь о мрачные скалы,

Шумят и пенятся валы.

Желая выразить свое удивление пред идиллиями Дельвига, он вспомнил стихи старого В. Капниста, хвалу Батюшкову за то, что он

в хладном севере на снеге

Растил Сор(р)ентские цветы.

(в Послании к Батюшкову), и в своей эпиграмме повторил этот образ (Загадка):

Кто на снегах возрастил

Феокритовы нежные розы?

Стих Батюшкова (Элегия, из Тибулла, 1814):

На утлом корабле скитаться здесь и там

вспомнился ему в 1836 году, и он воспользовался им (Из Пиндемонте):

По прихоти своей скитаться здесь и там.

В «Полководце», по поводу Барклая де Толли, он неожиданно вспоминал стих Княжнина из его «Послания от Рифмоскрыпова дяди»:

Ты помнишь ли врача, достойна слез и смеха?..

– и повторил его по-своему:

О, люди, жалкий род, достойный слез и смеха.

В урочную минуту он вспомнит стих И. И. Дмитриева{138} – тоже о портрете (о портрете гр. Румянцова):

Украшу им свою смиренную обитель,

и скажет (в «Мадонне»):

Украсить я всегда желал свою обитель.

и дальше – у Дмитриева (К гр. Н. П. Румянцеву, 1798 г.) и у Пушкина одна и та же рифма: зритель.

Надо заметить, как часто заимствование сопровождается у Пушкина тожеством стихотворного размера; в этом отношении последние три случая особенно разительны. Таково же и следующее заимствование у Державина; его стих из «Водопада»:

Что в поле гладком, вкруг отверзтом,

как и самый размер, мы находим в Пушкинском наброске 1830 года:

Как быстро в поле, вкруг открытом…

Стих в «Туче» Пушкина, так не нравившийся Толстому и Тургеневу:

И молния грозно тебя обвивала

заимствован у Дмитриева, из перевода 3-й оды, 1-й книги Горация (1794 г.):

И стрелы молний обвивали

Верхи Эпирских грозных скал.

(Любопытно это как бы сомнамбулическое перенесение эпитета «грозный», от скал к самой молнии.)

У того же Дмитриева (из стихотворения «Мой друг, судьба определила», 1788 г.) Пушкин заимствовал стих:

И жар к поэзии погас,

слегка изменив его:

Но огнь поэзии погас

(Эпилог Руслана и Людмилы).

https://biography.wikireading....

И не менее яркий пример,показанный Олегом Варяжским в статье:

Потрясатель сцены.

Плагиат Шекспира

Творчество Уильяма Шекспира характерно тем, что, с одной стороны, он создал произведения, в которых автор предстаёт величайшим знатоком жизни и человека. Про Шекспира говорят, что он писал историю мира. Вот как охарактеризовал творчество Шекспира Гёте: «Шекспировский театр – это чудесный ящик редкостей, в котором мировая история как бы по невидимой нити времени шествует перед нашими глазами. Его планы в обычном смысле слова даже не планы. Но все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки (которую не увидел и не определил ещё ни один философ), где вся своеобычность нашего «я» и дерзновенная свобода нашей воли сталкивается с неизбежным ходом целого». Это уже не только история, но и философия.

Благодарное человечество с полным основанием может считать, что Шекспир – гений, создавший величайшие творения искусства. Генрих Гейне охарактеризовал это в таких словах: «Если Господь по праву претендует на первое место в деле Творения, то Шекспиру, без сомнения, принадлежит второе».

Но с другой стороны, «Потрясатель сцены» брал сюжеты для своих пьес не из жизни, а из книг.

Примеры? Они общеизвестны.

Сюжет для «Ромео и Джульетты» впервые изложил итальянский хронист Мазуччо Салернский ещё в XV веке. Его использовали для своих пьес несколько авторов, в том числе и в Англии.

За десять лет до Шекспира в лондонских театрах ставили пьесу «Гамлет», автором которой считают Томаса Кида.

Продолжим поиск плагиата. В 1578 г. Джон Уэтстон написал пьесу «Промос и Кассандра». Шекспир использовал её при создании своей пьесы «Мера за меру».

«Комедия ошибок» появилась на свет, став результатом переработки комедии Плавта «Менехмы». В 1579 г. Стивен Госсон написал памфлет, направленный против театров, в котором сообщил про недошедшую до нас пьесу «Жид», ставшую прототипом «Венецианского купца».

Перечисление плагиата можно продолжить. Сюда относятся также исторические хроники Шекспира, которые были написаны на основе труда Рафаэля Холиншеда «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии», изданного в 1577 г., а вторым изданием – в 1587 г. Предполагают, что Шекспир пользовался именно вторым изданием Холиншеда. У него же Шекспир брал сюжеты для Короля Лира, Макбета и Цимбелина. Существует также ещё одна, анонимная пьеса, под названием «Король Лир».

Далее, в исторических хрониках про «Генри IV» и «Генри V» Шекспир использует сюжеты из пьес, написанных до него: «Беспокойное царствование короля Джона» и «Славные победы Генри V».

Из рассказов Банделло взяты и «Двенадцатая ночь», и «Много шума из ничего». У Джиральди Чинтио позаимствован сюжет для «Отелло».

В 1585 г. в записи о придворном спектакле имеется информация, из которой исследователи делают вывод о наличии пьесы, на основе которой Шекспир напишет «Два веронца». В 1588 г. Роберт Грин издал повесть «Пандосто», на основе которой Шекспир создаёт «Зимнюю сказку». Через два года, в 1590 году издаётся роман «Розалинда», автором которого являлся Томас Лодж. Взяв оттуда сюжет, Шекспир написал пьесу «Как вам это понравится».

Сюжет из шекспировской пьесы «Троил и Крессида» наличествует в «Собрании повестей о Трое» Уильяма Кекстона – это 1475 год. Но этот же сюжет находим у знаменитого Чосера, который в 1382 г. так и назвал свою поэму: «Троил и Крессида». Впрочем, и Чосер не был оригинален: тот же сюжет имеется в поэме Боккаччо «Филострато», датируемой 1338 годом. К XIV веку относится поэтическое повествование Джона Гауэра «Аполлоний Тирский», из которого Шекспир взял сюжет для «Перикла».

Что касается так называемых римских трагедий Шекспира – «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра», «Кориолан», то они написаны по биографиям их героев, взятых из «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха. Оттуда же взят сюжет для «Тимона Афинского».

Таким образом, из всего литературного наследства Уильяма Шекспира исследователи не нашли источники сюжетов только для пяти пьес. Но для них, точнее, для отдельных эпизодов, также имелись литературные источники.

«Тит Андроник». Это ранняя трагедия. Источник для неё не нашли, но влияние кровавых трагедий Сенеки очевидно.

Три комедии: «Бесплодные усилия любви», «Сон в летнюю ночь» и «Виндзорские насмешницы», находят свои отдельные эпизоды в источниках, написанных ещё до Шекспира.

«Буря». Источников нет. Но есть книга Джордана «Открытие Бермудских островов», написанная в 1610 г., откуда Шекспир явно взял описание таинственного острова.

Подведём итог. Всего у Шекспира насчитывают тридцать семь пьес. Из них самостоятельно он написал только пять, сюжеты из остальных пьес уже были известны в литературе, а некоторые из них ставились на сценах театров. Таким образом, Шекспир использовал написанные до него пьесы, поэмы, рассказы, хроники, исторические труды, написанные другими авторами.

Обвинение в плагиате Уильям Шекспир получил ещё при жизни. В 1589 г. английский драматург Томас Нэш в предисловии к «Менафону» другого автора, Роберта Грина, сделал сатирический выпад против Шекспира, не называя, однако, его по имени. Нэш ругает невежественных писак, которые присваивают себе труды Овидия или Плутарха, чтобы выдать их за свои. Критикуемые драматурги «паразитируют» на переводах с итальянского и заимствуют сюжеты у Ариосто.

Необразованными, то есть не получившими университетского образования, были тогда два драматурга – Томас Кид и Шекспир. Но Шекспиру в это время было 25 лет и он не был известен так, как уже успел прославиться Кид. Поэтому следует полагать, что выпад Нэша был направлен в первую очередь против Кида, задевая Шекспира, возможно, лишь косвенно.

Но в 1592 г. в знаменитом памфлете Роберта Грина уже явно обвиняется Шекспир. В той части памфлета, где Грин от своего имени обращается к современным ему драматургам, он предупреждает их о том, что среди них есть выскочка:

Не верьте им, ибо среди них есть выскочка-ворона, украшенная нашим оперением, тот, кто «с сердцем тигра в обличье лицедея» полагает, будто в силах греметь белым стихом не хуже, чем любой из вас; и, будучи не кем иным, а чистейшей воды Johannes factotum, в своём тщеславии мнит себя единственным потрясателем сцены во всём отечестве.

Считается, что обвинение Грина указывает на то, что первоначально Шекспир был актёром. Но затем он дерзнул соперничать с драматургами, воруя у них их хлеб. Ворона со времён античности есть образ подражания, но не творчества. Но возможно, ссылка на ворону указывает также на воровитость – Грин даёт понять, что Потрясатель сцены ворует сюжеты у других драматургов. У Горация ворону изобличают в плагиате и отбирают у неё чужие яркие перья.

Таким образом, Шекспира обвиняют – именно обвиняют! – в плагиате ещё его современники, а экскурс в литературные параллели сюжетов, заимствованных Шекспиром у других авторов, начиная с античных, вынуждает согласиться с тем, что плагиат Шекспира есть факт.

Причина для такого утверждения есть. Но имеются ли основания для того, чтобы Шекспира в этом обвинять?

Начнём с Томаса Нэша и Роберта Грина. Они недовольны выскочкой, который, в отличие от них не имеющий университетского образования, дерзнул заявить о себе в качестве драматурга. Однако, намёк на «плохую латынь» выдаёт в обвинителях зависть к успеху конкурента, о чём, конечно, они не могли сказать прямо. Отсюда и пассажи про необразованность Шекспира, выдающие досаду на того, кто превзошёл их в мастерстве и добился успеха на общей сценической ниве: Нэш так и пишет – про «безмозглых авторов, осаждающих наш слух в качестве алхимиков от красноречия, мнящих, что они, нагло завладев сценой, могут превзойти лучших писателей высокопарной напыщенностью крикливого белого стиха».

Завладев сценой – это, конечно, досада на более удачного конкурента, отобравшего зрителей у «лучших писателей». Лучшие – потому что закончили университеты, но при этом уступили в творчестве «ночным воронам», ворующим крохи со стола переводчика. Через три года Роберт Грин повторит пассаж про ворон, воровитых драматургов. И это при том, что сам Грин, получив деньги от одной театральной труппы за пьесу «Orlando Furioso», перепродал её затем другим актёрам.

Однако, обвинить Шекспира в плагиате – это значит сказать правду, но не всю правду. Дело в том, что в эпоху Шекспира авторского права в современном понимании не существовало. В Англии закон об авторском праве был принят в 1710 г. А до этого существовали правила, направленные в пользу печатников, но не драматургов. Автор продавал пьесу театральной труппе, которая приобретала на текст все права. Драматург работал не на читателя, а на зрителя и не был правообладателем текста пьесы после её продажи. Более того, сами актёры, купившие пьесу и ставившие её на сцене, заботились о том, чтобы она не была напечатана, так как в этом случае другая труппа могла купить текст и поставить пьесу в своём театре. При заключении договора купли-продажи пьесы даже составлялось условие, запрещавшее автору печатать её текст без разрешения труппы после того, как она будет у него куплена.

Это затруднение обходили следующим образом. На спектакль к конкурентам засылали человека, обладавшего хорошей памятью. Он старался запомнить как можно больше за два-три посещения, а затем записывал текст. Так появлялись пьесы-двойники, зачастую с изменёнными частями текста.

Дело заключается в том, что в оценке Шекспира следует исходить не из современных понятий, а тех обычаев, которые имели место во времена Шекспира. Каждая эпоха человеческой истории обладает своими уникальными ценностями и культурой. И первый принцип историзма в изложении Джона Тоша («Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка») гласит о том, что нашу эпоху и все предыдущие разделяет пропасть. Поэтому, чтобы понять мотивацию действий людей прошлого, следует понять их менталитет, их ценности, в том числе культурные.

Применительно ко времени Шекспира это позволит понять, что заимствование сюжетов из произведений других авторов обусловливалось не бедностью фантазии, как пишет в биографии Шекспира А. Аникст, а имевшим место в то время культурным переворотом. Огромное количество людей тогда, несмотря на изобретение книгопечатания, оставалось неграмотным. Театр эпохи Шекспира нёс в народные массы, пишет Аникст, «огромное богатство книжной литературы».

Общий вывод таков: Шекспир разговаривал на том языке, который был понятен его современникам. И не более того. Он использовал инструментарий, находившийся в то время в распоряжении драматурга, чтобы быть услышанным, как сказано выше, не читателем, а зрителем. Затем прошло время, изменились обычаи и законы, появилось и юридически оформилось понятие авторского права. Но с позиции сегодняшнего дня как минимум некорректно судить людей прошлой эпохи. Историк должен давать оценку, исходя из тех обычаев, понятий и законов, которые определяли мышление, образ жизни и поступки рассматриваемых им исторических персонажей.

Так же и Шекспир, появись он в наши дни и решив сказать своё слово, исходил бы из сегодняшних представлений о том, в какой форме это следует сделать.

В силу вышеизложенного, плагиат Уильяма Шекспира есть не обвинение в адрес драматурга, а печать времени, наложившая свой отпечаток на творчество всемирно известного автора.

http://www.proza.ru/2017/02/18...