В сущности, все трын‑трава, когда есть люди, которых любишь…
П. И. Чайковский
… мои склонности — суть величайшая и непреодолимейшая преграда к счастию, и я должен всеми силами бороться со своей природой…
П. И. Чайковский
Как жаль его и какая досада!
Александр III
Несмотря на присутствие у постели больного четырех врачей, и тогда находились и теперь еще находятся люди, которые с апломбом говорили, что Петр Ильич умер вовсе не от холеры, а погиб от яда, принятого с целью самоубийства…
В. Б. Бертенсон
Выдающиеся личности во многом отличаются от простых обывателей, кроме одного: они тоже смертны… Но обстоятельствам их ухода из жизни часто в массовом сознании придается таинственный или романтический оттенок. Вероятно, это должно оправдать тот чрезвычайно высокий, по сравнению с обычными людьми, ценностный статус, который они исторически обретают. Примеров подобного рода не перечесть. Наш выдающийся соотечественник музыкальный гений П. И. Чайковский в силу объективных обстоятельств интимного свойства стал объектом особенно пристального внимания в этом плане.
1. «Стеклянный мальчик»
Петр Чайковский родился 25 апреля (по старому стилю) 1840 года в Воткинске, в семье Ильи Петровича Чайковского и Александры Андреевны, урожденной Ассиер. Отец композитора, в то время директор Камско-Воткинского горного завода, прошел все ступени карьеры от шихтмейстера до обер-бергмейстера. «Ум и способности, — пишет биограф, — заменялись в нем (И. П. Чайковском — Н. Л.) добросовестностью и благодушием». Мать была на 20 лет моложе отца, хорошо образованна, владела двумя иностранными языками, неплохо играла на фортепиано и пела. Воспитанием детей, по тогдашним обычаям, занималась гувернантка-француженка Фанни Дюрбах — «хорошая, строгих правил и сердечных достоинств девушка», чувство приязни и симпатии к которой Чайковский сохранил на всю жизнь. Именно она назвала Петю «стеклянным мальчиком». Он, собственно говоря, и остался таким, даже будучи убеленным сединами… Музыке его начала обучать М. М. Пальчикова. Сам он начал сочинять музыку еще в детстве.
До определенного момента отец композитора не принимал музыку как цель жизни и источник средств к существованию, поэтому в 1848 г. Петра и его брата Николая отдали в частный петербургский пансион Шиллинга. Музыкой Чайковский продолжил заниматься у пианиста и педагога Филиппова.
2. «Я непременно буду великим композитором»
Учеба давалась Чайковскому тяжело: после заболевания корью зимой 1848–1849 гг. он стал страдать «сильными нервными припадками», был очень нетерпелив и плаксив. Переезд в Алапаевск, куда перевели отца, его состояния не изменил. «Он стал очень ленив, не учится и часто огорчает меня до слез», — писала мать композитора. «Спасительницей» стала новая гувернантка — Настасья Петровна Петрова, с которой Петр занимался музыкой с удовольствием. Именно ей он сказал: «Ведь я буду великим музыкантом». Интересная деталь: гувернантки разбирались в психологии ребенка лучше, чем родители!
В 1850 г. Петр Чайковский снова едет в Петербург — поступать в Училище правоведения. Сначала он тяжело перенес расставание с матерью, а спустя месяц в училище вспыхнула эпидемия скарлатины. В то время эта стрептококковая инфекция носила в ограниченных детских коллективах характер повальных эпидемий с высокой летальностью вследствие осложнений — эндомиокардитов и нефритов. На время карантина Петра взял к себе в семью преподаватель училища М. Вакар, и это привело к трагедии. Чайковский не заболел сам, но, видимо, стал переносчиком инфекции: вскоре, заболев скарлатиной, умер маленький сын Вакара, Коля. Окружающие считали Чайковского причиной смерти мальчика, и он долго страдал от чувства вины. Известно, что от скарлатины умер единственный сын И. А. Бунина, и он всю жизнь винил в этом семью своей жены — Цакни. Трудно сказать, кто был виной в случае в Колей, ведь сам М. Вакар посещал училище, а значит, представлял для домашних известную опасность.
Учился Чайковский неплохо, но не блестяще, был рассеян и терялся в присутствии однокашников. В то время музыкой с учащимися занимался Я. Д. Беккер — будущий знаменитый фабрикант, начавший выпускать всемирно известные рояли и пианино. Позже Чайковский учился у известного пианиста и преподавателя Рудольфа Кюндингера.
Летом 1854 года Чайковского постигло горе, в котором психоаналитики усматривают истоки его нетрадиционных предпочтений: заразилась холерой и умерла его горячо любимая мать. «В те времена холерой болели многие, эпидемию сменяла эпидемия, слабея на короткое время. Невская вода разливалась по графинам и умывальникам, как и сорок лет до этого и сорок лет спустя. Александру Андреевну лечили как умели; три дня прошло, как казалось, миновала всякая опасность, затем больную посадили в ванну, и в тот же вечер началась агония», — пишет биограф. Заболел и отец композитора, но ему, к счастью, удалось выкарабкаться. Детство Чайковского на этом и закончилось…
Постепенно из Петруши он становился взрослым, «выпускным правоведом» — готовился выйти в чине титулярного советника в петербургские чиновники. Он был порядочным молодым человеком без излишней прыти, без каких-либо отчетливых способностей — в общем, как тогда говорили, «в высшей степени симпатичным юношей». Этим и ограничивалась его сущность. 13 мая 1859 года он окончил училище и стал помощником столоначальника I отделения департамента Министерства юстиции.
3. «Для музыкальной карьеры он не годится»
Именно так ответил на вопрос Ильи Петровича Чайковского о его сыне Рудольф Кюндингер.
Петр Чайковский был весь в суете светской жизни: театры, вечеринки, обилие женских лиц вокруг. Но было одно «но»: около 1862 года Чайковский, по его собственному признанию, почувствовал «полное, окончательное, непреоборимое отвращение к женщинам». Ему было приятно их видеть, мило болтать с ними — и только.
В это время Чайковский совершил первое путешествие за границу: Гамбург, Лондон, Париж. По возвращении он решил оставить опостылевшую (очень быстро!) службу, хотя уже стал столоначальником, и поступил в музыкальные классы — прообраз будущей Петербургской консерватории Антона Рубинштейна. Без особого вдохновения Чайковский учился у Н. И. Зарембы, но, посетив концерт Рудольфа Вагнера, он был потрясен. Желание сочинять музыку не отпускает его, хотя Г. А. Ларош сказал Чайковскому почти то же самое, что и Кюндингер: «Из Вас не выйдет ни Верди, ни Оффенбаха». Ночи напролет Чайковский сидит над партитурами. Сочинение идет туго, денег нет, а есть долги (один из знакомых предлагал Чайковскому даже место околоточного надзирателя на Сенном рынке), но он упорно сочиняет. И вот 30 августа 1865 года его опус «Характерные танцы» был исполнен в Павловском вокзале оркестром под управлением Иоганна Штрауса! Скоро и сам Чайковский дебютирует как дирижер, но не слишком удачно. В конце 1865 года приехавший в Петербург Николай Рубинштейн выбрал Чайковского на должность профессора в открывавшейся Московской консерватории. Да и личные обстоятельства побуждали его уехать из Петербурга: еще в 1862 году Чайковский и его друг Алексей Апухтин оказались вовлечены в гомосексуальный скандал в петербургском ресторане «Шотан» и были «ославлены на весь город под названием бугров» (французское «bougre» обозначает нетрадиционные предпочтения у мужчин).
4. «Я начинаю понемногу привыкать к Москве»
Не прошло и месяца, как Чайковского, поселившегося в квартире Н. Г. Рубинштейна, стали считать своим в кругу московских музыкантов. Он мало-помалу начал «принимать профессорскую физиономию» и избавился от часто посещавшей его хандры. «Молодой, с миловидными, почти красивыми чертами лица, с глубоким, выразительным взглядом красивых темных глаз, с пышными, небрежно зачесанными волосами, с чудной русой бородкой, бедновато, небрежно одетый, по большей части в потрепанном сером пиджаке», Чайковский изящной простотой манер очаровывал не только учениц, но и некоторых учеников… Интереса к женщинам у профессора, «который сочиняет», по-прежнему не было. Среди приятелей своих, которые все чаще становились и собутыльниками, Чайковский выглядел все тем же «стеклянным мальчиком». Но в этом «мальчике» росло «что-то твердое, непоколебимое, свое, что иногда не пробьешь ни дружеским окриком, ни даже угрозой». Это было творчество! Уже «Симфония № 1» Чайковского подняла его на недостижимую для композиторов того времени высоту. Правда, это стоило ему «удариков», доводивших до нервного расстройства, бессонницы и тоски, «до необъяснимого, перемежающегося паралича воли, продержавшего его в нечеловеческом тайном страхе несколько месяцев».
Видимо, равнодушие композитора к женщинам еще не стало окончательным — он знакомится с французской певицей Маргерит Франческой Дезире Арто, которую именовал не иначе как «великолепной особой». Биограф пишет: «В первый раз Чайковскому кажется, что не все они (женщины) несносны и не нужны, в первый раз в нем просыпается чувство странное, какое-то волнение, какая-то несытость, какой он рассудочно предается». А в Москве уже ходили слухи, что композитор не такой, как все… Да это и нетрудно было заметить: только мужское окружение, тяга к молодым людям, отсутствие у молодого неженатого мужчины романов. Для наблюдательных и любивших сплетни москвичей все было ясно, тем более что российская гомосексуальная субкультура имела глубокие корни. В свои 35 лет Чайковский «не знал, что такое любовь, что такое женщина». Может быть, попытка стать таким же, как все, и сыграла роль в истории с помолвкой с Дезире Арто. Но в дело вмешался Н. Г. Рубинштейн, который все объяснил невесте. Она вскоре уехала за границу, ничего не сказав названному жениху, а через месяц после отъезда вышла замуж за «красивого и глупого» итальянского баритона М. Рамоса-и-Падиллу...
5. «Москва его знает»
Чайковский освободился наконец от ревнивой и назойливой опеки Н. Г. Рубинштейна и поселился отдельно. Он пишет оперу «Опричник» и незаметно привязывается к своему ученику и другу — болезненному, музыкально очень одаренному Владимиру Шиловскому. Чайковский то ездил с ним (всегда таинственно!) к нему в имение, то среди зимы уезжал за границу.
Композитор был болезненно мнителен, его постоянно мучило одиночество, неизвестность, страх перед мнением окружающих, перед «судом людским». Утешение давало только творчество, но и оно не обходилось без проблем: неудача «Второго квартета», оперы «Кузнец Вакула», малых произведений. Не успокоила композитора даже поездка в Байрейт на первое представление оперы Р. Вагнера «Кольцо Нибелунгов». Но, приехав оттуда, он пишет брату Модесту о своем неожиданном решении: «С нынешнего дня я буду серьезно собираться вступить в законное брачное сочетание с кем бы то ни было. Я нахожу, что мои склонности суть непреодолимейшая преграда к счастию, и должен всеми силами бороться со своей природой». Надо отметить, что Модест вполне разделял нетрадиционные наклонности брата. Это было их общей проблемой, но в то время «…пороку предавались многие известные люди Петербурга: актеры, писатели, музыканты, великие князья. Имена их были у всех на устах. Многие афишировали свой образ жизни. Скандалы, сопровождавшие открытие за кем-то таких похождений, тянулись непрерывно, но до суда грязные дела обычно не доходили». У многих «нетрадиционалистов» для прикрытия имелись жены и даже… любовницы! В момент, когда Чайковский принял свое неожиданное для настоящего гея решение, наступило его охлаждение к любимому (в прямом смысле) ученику И. Котеку. Композитор увидел в этом не случайность, а чуть ли не перст судьбы. 23 мая 1877 года Чайковский делает официальное предложение выпускнице консерватории Антонине Ивановне Милюковой, а 6 июля 1877 г. они венчаются в церкви Св. Георгия на Малой Бронной, причем на церемонии присутствует и интимный друг жениха — И. Котек. Пышный свадебный обед, с букетами цветов и всевозможными яствами, прошел невесело, как поминальный, как заметила позже сестра невесты. И уже вскоре после свадьбы в письме к братьям Чайковский пишет: «Жена моя в физическом отношении сделалась мне безусловно противна». К сентябрю 1877 г. раздражение Чайковского женой, поддерживаемое «нетрадиционалами» Модестом Мусоргским и Иосифом Котеком, достигает апогея, он был «готов ее задушить».
Между 17 и 24 сентября, если верить Н. Д. Кашкину, Чайковский совершил попытку самоубийства — зашел в Москву-реку с целью получить смертельную простуду, но в итоге даже не чихнул после этой «водной процедуры». Тогда он бежит «от себя-прошлого к себе-будущему»: уезжает в Петербург, где к нему возвращается «солидный аппетит» и «исполинский сон». Он неожиданно почувствовал, что «жить приятно»!
Потом он отправился через Берлин в Швейцарию, а его жену обманом увезли в имение Каменка, где сестра композитора А. Давыдова стала «исподволь готовить невестку к худшему». Несмотря на свою «глупость», Антонина Чайковская быстро «просекла», что супруг сделал из нее ширму для Москвы и Петербурга. Интересно, как оценила ситуацию сестра композитора: «Взять какую-то бы ни было женщину, попытаться из нее сделать ширму своему разврату, а потом перенести на нее ненависть, долженствующую пасть на собственное поведение, — это недостойно человека так высоко развитого. Я убеждена, что в причине его ненависти к жене такую роль не играют ее личные качества — он возненавидел бы всякую женщину, вставшую с ним в обязательные отношения». Чайковский пытается решить дело миром и обещает жене ежемесячное обеспечение в 100 рублей. Но потом обрушивается на нее: «омерзительное творение природы», «гадина», «мерзавка», «стерва» — такими эпитетами он наделяет жену. Причина этого понятна: она не только временами выпускала когти, но и не дала столь желаемого композитором развода.
Это, впрочем, не мешало ему отдаваться природным влечениям. Из опубликованного дневника композитора (той части, которая не была уничтожена) известно о его многочисленных встречах с молодыми людьми, о посещении ресторанов и бань, где собирались небрезгливые молодые люди, готовые за умеренное вознаграждение на услуги особого рода. Но они остались безымянными, а известно о покончившем жизнь самоубийством из‑за любви к Чайковскому молодом офицере Иване Александровиче Вериновском и о сыне Н. В. Склифосовского — Владимире, об Эдуарде Заке, о Бобе Давыдове.
Окончательно Антонина Чайковская исчезла с горизонта своего мужа только к концу 1879 года. Только тогда разрешился затяжной нравственный кризис композитора, спал накал страстей, наступило успокоение. Примечательно, что вслед за успокоением его творческая продуктивность стала снижаться и в 1881 году упала почти до нуля…
6. Молва
16 октября 1893 года была впервые исполнена «Шестая симфония» («Патетическая»). По словам Чайковского, «она не то чтобы не понравилась, а вызвала недоумение». Однако во время траурного концерта 6 ноября 1893 года под управлением дирижера Императорского Мариинского театра Э. Ф. Направника та же симфония произвела потрясающий эффект, но впечатление от нее было исключительно мрачным. Публика услышала в этой музыке не только реквием композитора по самому себе, не только предчувствие скорой гибели, но и трагическое решение лишить себя жизни от безысходного отчаяния. Возникло множество слухов:
— Чайковский был убит Н. Римским-Корсаковым из-за зависти (подобно тому, как Сальери «отравил» Моцарта);
— Чайковский отравился по приказу Александра III, который, узнав о его противоестественной связи с молодым представителем императорской фамилии, лично поставил перед композитором ультиматум: «Яд или Сибирь!»;
— Чайковский «казнил» себя по приговору «суда» шести однокашников по Училищу правоведения, которые таким образом пытались избежать скандала из-за назойливых ухаживаний композитора за одним из близких к императору представителей семьи Стейнбок-Ферморов;
— Чайковский сыграл в русскую рулетку и выпил стакан напичканной холерными вибрионами невской воды;
— Модест Чайковский придумал версию о смерти композитора от холеры с целью скрыть «истинную» скандальную причину.
7. Anamnesis morbi
Жизнь Чайковского сейчас известна едва ли не по часам. Он не был особо здоровым человеком. С юношеских лет он страдал, как тогда говорили, «хроническим катаром желудка и кишок». Изжога, отрыжка, рвота, расстройства стула — нередкие жалобы в его письмах. Он годами пил соду, «горькую воду» Хуняди Янош и другие существовавшие тогда снадобья. Человек без семьи, он питался крайне нерегулярно, вернее, бессистемно, невзирая на советы докторов. Частые банкеты и всякого рода чествования не способствовали даже видимости диетических ограничений. Композитор весьма положительно относился к алкоголю, а иногда, по его собственному признанию, пил ежедневно, иногда даже до симптомов токсического похмелья.
С детства он демонстрировал черты невротической личности: боялся засыпать в темноте, трепетал перед грозой. Потом он превратился в астеника: абулия, навязчивые сомнения, скрупулезность, склонность к моральным кризам, тормозимость в ходе социального общения, склонность к интроспекции и самоанализу. Отчетливо проявлялась повышенная чувствительность и тревожная мнительность. Психосоматика в таких случаях не заставляет себя ждать. Кишечная и желудочная диспепсия, боли в животе, тошнота очень часто совпадали у Чайковского с захваченностью мыслями тревожно-депрессивного содержания. Иногда монотонность течения заболевания прерывалась пароксизмами, «удариками»: ощущением похолодания конечностей, одышкой, сильным сердцебиением, головокружением, ознобом и т. д. Чайковский пытался спастись от переживаний путешествиями и сменой обстановки.
Известно, что болезненные ощущения в животе являются довольно заурядным способом выражения эмоций, вполне закономерным следствием невеселого или мрачного настроения с ипохондрическими страхами и установками. Иногда такие «вегетативные бури» совершенно лишали композитора возможности заниматься творчеством. Поводов для таких кризов у мнительного, склонного к невротической депрессии Чайковского было много, но главным был страх разоблачения или разрыв с очередным сексуальным партнером. А были и «мелкие»: его двусмысленные отношения с Н. Ф. фон-Мекк, тайна Т. Давыдовой, денежные проблемы, травля со стороны Ц. Кюи и т. д. Как большинство талантов, Чайковский был циклотимиком: творческие подъемы сменялись периодами спада, не всегда четко мотивированными. Известно, что в конце жизни Чайковский перенес «холерину» (июль 1893 г.) и «закупорку мочевого пузыря» (видимо, была аденома предстательной железы). Композитор многократно обращался и к отечественным врачам, включая С. П. Боткина, и к европейским докторам.
8. «Последняя болезнь»
П. И. Чайковский в последний раз приехал в Петербург 10 октября 1893 г. дирижировать свою «Шестую симфонию». После премьеры, которая состоялась 16 октября в зале Дворянского собрания, он занимался бытовыми делами, посетил представление оперы А. Рубинштейна «Маккавеи», встречался с друзьями. 20 октября он посетил спектакль «Горячее сердце» в Александринском театре. Затем вместе с племянниками, братом и знакомыми он поехал в ресторан Лейнера. Во время ужина Чайковский попросил у официанта стакан холодной воды. Невзирая на протесты спутников, говоривших об опасности употребления сырой воды во время вспышки холеры, он ее выпил. Из ресторана они вышли во втором часу ночи. Позже один из очевидцев говорил, что еще во время ужина Чайковский жаловался на привычную диспепсию.
Утром 21 октября композитор почувствовал себя плохо: диспепсия усилилась. Он выпил стакан «горькой воды» Хуняди Янош, но пригласить врача наотрез отказался. Уже к 16 часам появились тревожные симптомы: тошнота, рвота, частый жидкий стул и слабость. Около 18 часов слуга брата Наум Литров вызвал врача, имя которого неизвестно (прямо «черный человек», как заказчик «Реквиема» Моцарта!). Но «о холере все-таки никто не думал». Только около восьми вечера пригласили хорошо известного семье Чайковских младшего врача лейб-гвардии Измайловского полка и врача лечебницы имени герцога Эдинбургского — Василия Бернардовича Бертенсона (Чайковские звали его Базей). По его собственному признанию, он «холеры до той поры не видел». Бертенсон сразу вызвал консультанта — своего брата, одного из наиболее популярных врачей Петербурга, доктора медицины, действительного статского советника, старшего врача Николаевского военного госпиталя Льва Бернардовича Бертенсона, который до этого уже пытался помочь И. С. Тургеневу и М. П. Мусоргскому. Еще до его приезда состояние композитора резко ухудшилось: «Выделения участились и сделались чрезвычайно обильными. Слабость так возрастала, что сам больной двигаться уже был не в состоянии, а особенно непереносима была рвота; во время ее и несколько мгновений спустя он приходил прямо в исступление и кричал во весь голос, ни разу не пожаловавшись на боль в брюшной полости, а только на невыносимое ужасное состояние в груди…» Л. Б. Бертенсон приехал только около одиннадцати вечера и «после осмотра больного и его выделений сразу определил холеру». В остром периоде Чайковский перенес «семьдесят пять рвотно-поносных припадков».
Известно, что при тяжелых формах холеры потеря жидкости организмом может достигать одного литра в час. Л. Б. Бертенсон позже писал, что застал больного в альгидном периоде холеры. Врачи того времени называли этот период цианотическим или асфиктическим: «…больной лежит в состоянии крайней слабости, безмолвия, иногда стонет или слабо вскрикивает от болей, вызываемых мышечными судорогами, впрочем, быстро проходящими, на вопросы отвечает медленно и крайне слабым голосом; тело на ощупь холодное, телесная полнота резко уменьшена (щеки впали, нос заострен, глаза глубоко лежат в своих впадинах), кожа цианотична и сморщена… неутолимая жажда, мочи нет, пульс еле ощутим, тоны сердца крайне слабы. С наступлением альгидного периода рвота и понос обыкновенно уменьшаются». Г. А. Захарьин, которому принадлежит это описание, называет и самое грозное осложнение холеры — острый нефрит с уремией.
Врачебный арсенал для борьбы с холерой был крайне скуден и неэффективен: препараты ртути, опий, висмут, клистиры с танином, большие горячие клистиры (38–40 градусов). В альгидном периоде применяли введение большого количества (от 0,3 литра до одного литра за раз) 0,75 % раствора поваренной соли. Захарьин считал введение растворов в вену госпитальной и очень опасной (!) процедурой. Применяли мускус, эфир, камфору, кофеин. Вот Бертенсон и писал: «…мы начали применять все указываемые при таком состоянии наукой средства». Около полуночи 21 октября у Чайковского начались судороги и возник цианоз. «Судороги были настолько сильны, что больной криком кричал», — пишет Бертенсон. В это время у Чайковского перестали функционировать почки. Врачебные мероприятия были неэффективны. В 9 утра 22 октября на смену Бертенсону прибыл Н. Н. Мамонов, доктор медицины (много позже он будет консультировать В. И. Ленина). Признаки почечной недостаточности у композитора нарастали, и 24 октября налицо уже была настоящая уремия. Бертенсон решился на последнюю меру — ванну, которая, по его мнению, должна была ослабить уремическую интоксикацию и «оживить» почки. Когда Чайковского на простыне опустили в ванну, он пришел в себя и стал просить, чтобы его вынули, т. к. он слабеет. После ванны пришлось вводить мускус и камфору. К лечению присоединился доктор Зандер, но уремия делала свое дело: сопор и кома, затем уремический отек легких. Около трех часов ночи мучения композитора прекратились…
Сразу после смерти Чайковского началась газетная полемика вокруг врачей и методов лечения композитора. Бертенсона обвиняли в некомпетентности, на что ядовито откликнулся Влас Дорошевич: «С г. Бертенсоном случилось то же, что с покойным П. И. Чайковским. Чайковского лечили от холеры три специалиста по грудным болезням. Г. Бертенсона критикуют как врача… два литератора.
Мы желаем господину Бертенсону одного. Если эта критика расстроит ему нервы, — не дай Бог, чтобы лечить г. Бертенсона от нервного расстройства взялись… три акушера. Всяк хорош на своем месте».
Не думаю, однако, что врачи могли сделать у постели композитора больше, чем они сделали. И в наше время холера — болезнь грозная. Но вопрос в другом: не от чего умер Чайковский, а почему он умер? Была его смерть случайной или трагически закономерной?
Один из биографов делает неожиданный вывод: несмотря на кажущуюся несправедливость, нелепость и преждевременность смерти великого композитора, «петербургская трагедия» стала логичным итогом его жизни и творчества. Православный христианин, Чайковский был, безусловно, грешником. То, что он писал музыку на канонические церковные тексты, ровным счетом ничего не значит. Умер‑то он без покаяния и отпущения грехов. Но это мнение богослова.
Более объективно мнение психолога (И. С. Кон, 2005). Исследователи не нашли никакого подходящего мальчика, на которого можно свалить грех композитора. П. И. Чайковского слишком любили при дворе, да и знаменит он был очень, так что поводов замять дело, даже если бы что‑то и было, предостаточно. Вряд ли правоведы согласились участвовать в таком «судилище» — прямо какой-то ку-клукс-клан! Обстоятельства последних дней жизни композитора известны досконально, и никакой мышьяк не даст почечной недостаточности. Наконец, большинство версий возникло поздно и не в среде близких к композитору людей. Значит, все-таки банальная холера. Кстати говоря, другой музыкальный гений, Франц Шуберт, умер от брюшного тифа, съев в трактире рыбу, а молва объявила его распутником, которого погубил… сифилис!
Несколько слов о двух других персонажах этой истории. Антонина Чайковская 20 лет провела в психиатрической больнице, но пережила композитора почти на четверть века (умерла в 1917 г. от пневмонии) (В. С. Соколов, 1994). Боб Давыдов, «с 1900 г. … поручик лейб-гвардии Преображенского полка, вышедший в отставку, жил в Клину, в том самом доме, который затем превратится в Дом-музей Чайковского. Долгие годы адресат Шестой симфонии боролся с семейным проклятьем — пристрастием к алкоголю и наркотикам. К тому времени его мать, Александра Ильинична Чайковская-Давыдова, и сестра Татьяна Львовна уже скончаются от бытовой наркомании. „Я знаю… когда начала умирать Мама, и давно знал по опыту, что мне суждено то же…“ — писал он. 7 апреля 1904 г. Владимир Давыдов написал о своей жизни в Клину: „Немного гулял, пробовал играть на рояле. Но струна лопнула“. Он с восхищением вспоминал силу воли своего дяди: „Где его колоссальной воли было бы, может быть, недостаточно, судьба приходила на помощь“. 18 декабря 1906 г. в Московское губернское жандармское управление поступило секретное донесение: „В гор. Клину произошел следующий случай: поручик запаса гвардии Владимир Львович Давыдов, 35 лет, лишил себя жизни выстрелом из браунинга“.
На столе Владимира Львовича стоял портрет Петра Ильича Чайковского…» (С. Кириллова, 2009).
Николай Ларинский, 2002–2014
Оценили 3 человека
5 кармы