Одна жизнь

В шестнадцать лет Любашу выдали замуж. При этом старший брат даже не удосужился спросить, хочет ли она замуж, хочет ли уезжать в другую деревню и жить в большой семье совершенно незнакомых ей людей. Да и будущего-то мужа, Никанора, она впервые увидела только перед свадьбой. Невысокий, симпатичный чернявый паренек понравился, и это несколько примирило ее с происходящим. Да и чего еще ждать сироте? Все окружающие были уверены, что ей очень повезло: попала в крепкую зажиточную, по крестьянским меркам, семью. Да и муж – любо-дорого посмотреть!

Но, в общем-то, в ее жизни мало что изменилось. Рано оставшаяся сиротой, с детства привыкшая к тяжелому крестьянскому труду, она давно заменила братьям и младшей сестре мать. Нищета, полуголодное существование, домашние заботы и труд, труд…

Однако, они, как ни странно, только закалили и укрепили ее приветливый, покладистый характер. По первому зову она спешила на помощь, легко уживалась с людьми. Была мастерица на все руки. В редкие минуты отдыха могла и спеть, и сплясать так, что все только ахали. Придя в семью мужа, она практически оказалась в той же среде. Все та же тяжелая крестьянская работа, и все также любой мог сорвать на ней свое плохое настроение, недовольство чем-то. Появление новой бесплатной работницы, почти батрачки, в семье только приветствовалось. Но она не жаловалась – была привычна, да и на что могла рассчитывать сирота?

Семья, в которую она вошла, состояла из нескольких поколений, была довольно большая, со своим укладом, привычками, обычаями. Настоящей хозяйкой и домоправительницей здесь была свекровь. Она одна иногда жалела невестку, но от нее же и доставалось больше всех. Здесь же на равных правах со всеми жила невестка Христинка – вдова погибшего в Гражданскую войну старшего сына.

Как потом выяснилось, именно она и явилась главной причиной того, что Никанора так поспешно и почти насильно оженили. Молодая вдовушка быстро прибрала к рукам симпатичного, но довольно ветреного паренька. Однако их почти явные отношения не прекратились и после свадьбы Никанора. Сколько слез было пролито молодой женой по ночам в подушку после очередных явных доказательств, об этом не знал никто. Разумеется, остальные домочадцы тоже были прекрасно осведомлены обо всем, но все делали вид, что ничего не происходит. Ну, а если нужно было найти виновного, то лучшего кандидата на эту роль, чем сирота, конечно же, не существовало. Все еще больше осложнялось тем, что у них не было детей. И каждый, от мала до велика, мог при всех выкрикнуть ей в глаза: «Где твои дети? Ты детей своих поела!». А Христинка, оставшись наедине, ехидно шептала: «Это я «сделала» ему, чтоб у него не было детей. Нам-то они ни к чему».

Так прошло шесть лет… Любаша молча сносила все оскорбления и укоры новоприобретенных родственников, была все также добра, приветлива и трудолюбива. И повзрослевший, возмужавший Никанор, видимо, вдруг разглядел, какая у него терпеливая, работящая красавица-жена, признанная певунья и плясунья на нечастых деревенских гулянках. Всегда внешне спокойная, улыбающаяся – даже самые близкие не догадывались, какой ад творился иногда в её душе. И прозревший мужик стал все больше уделять внимания собственной жене. Христинку это бесило, но Никанор к тому времени совершенно охладел к ней. Любаша словно на крыльях летала, все, как говорится, горело в ее руках. Но детей так и не было…

Однажды, оставшись наедине, муж сказал ей, что это не она виновата, что это Христинка ему «сделала». Он даже вспомнил ту гулянку, когда все плясали, и кто-то специально плеснул на него водой.

– Мне надо лечиться, надо искать деда или бабку.

Любаша горячо поддержала мужа. В соседней деревне жил такой дед. Говорили, что он был очень сильным в этом деле, как сейчас бы сказали, в белой магии. Люди к нему приезжали не только из ближних и дальних деревень, но и из города Боготола, и даже порой из Красноярска заглядывали. Молодые тайком обратились к нему, рассказав все, как на духу. Дед подумал и сказал:

– Помогу. Но приезжать придется несколько раз. Согласны ли?

Они, разумеется, были согласны на все…

Перед полночью дед усадил их рядом и сказал:

– Что бы ни случилось, молчите и держите друг друга за руки. Что бы ни случилось! Выдержите – всё будет хорошо! – и стал что-то приговаривать.

Ровно в двенадцать как полезла отовсюду нечисть, то ли черти, то ли непонятно что. Они появлялись с потолка, со стен, скакали, кривлялись, пытались разъединить их руки, оторвать друг от друга, заставить заговорить. Любаша и Никанор сидели, как каменные, крепко сжав руки друг друга. Как только запел первый петух, вся нечисть исчезла. Дед похвалил их и сказал, что результат они скоро увидят, но приезжать придётся ещё, возможно, даже несколько лет.

По дороге домой муж и жена делились своими впечатлениями и, оказалось, что они видели, слышали и чувствовали одно и то же, одних и тех же «чертенят», одни и те же действия этой нечисти.

Когда в очередной раз Любашу громко упрекнули, что она «поела своих детей», молодая женщина спокойно и с достоинством ответила, что дети у неё обязательно будут. Вскоре родился Ванюшка, затем Маринка. Многочисленная родня мужа притихла, молодые были счастливы.

И только одно омрачало их существование. За ежедневными крестьянскими делами порой Никанор забывал, что пора съездить к деду. Такая забывчивость платила ему жуткими болями, а, может, и оскорбленная Христинка чем-то «помогала». Однажды, когда Любаша уже носила под сердцем третьего, Колюшку, они были в гостях. Подошел к ней муж с посеревшим лицом и предложил немедленно ехать к деду. Но это было бы странно и нелепо для хозяев, и Любаша предложила съездить, как только вернутся домой. Муж согласился. К вечеру поехали домой, но чувствовал себя Никанор очень плохо, его мучили страшные болезненные приступы. Приехав домой, он тут же куда-то ушел. Сначала на это не обратили внимания, а потом оказалось, что уже поздно: Никанор повесился…

И только дети, ее дети, не дали ей сойти с ума…

Само собой разумеется, что невестка с тремя детьми показалась всем такой обузой, что её быстренько, как говорится, отделили, то есть, отселили, выделив коровенку, лошаденку и кое-что из имущества. А были это очень непростые и неспокойные годы коллективизации. Молодая женщина привычно трудилась с утра до ночи, чтобы хоть как-то обеспечить себя и детей и приготовиться к рождению третьего ребенка.

А потом был ночной стук в окно. Верный человек сообщил ей, что завтра придут ее раскулачивать, ведь у нее такое зажиточное хозяйство: и корова, и лошадь… Собрав детей и взяв только самое необходимое, она бросилась к своему дяде Силину, который жил в этой же деревне…

Утром они были уже в городе Боготоле. Как ни странно, никто их не преследовал. Что стало с покинутым убогим домишком и хозяйством – неизвестно. А родственники мужа просто исчезли из её жизни и жизни её детей и никогда больше не напоминали о своем существовании. А ведь деревня-то находилась всего в сорока километрах от города. Но молодой женщине было не до них.

Ей приходилось работать на самых тяжелых и низкооплачиваемых работах, чтобы дети не умерли от голода. Иногда помогали ее родственники, которые сами были ненамного богаче. Одну зиму ей с детьми вообще пришлось жить в землянке. Это в Сибири-то, в Красноярском крае! Понемножку, худо-бедно, но жизнь налаживалась. Маринка очень рано стала ее главной помощницей и опорой. Да и мальчишки росли, в общем-то, серьезными и деловыми мужичками.

Так проходили годы…

Пыталась она устроить и свою личную жизнь, но как-то все выходило неудачно. Например, один из мужей украл деньги, собираемые на покупку домика, и пытался сбежать на Дальний Восток. Только, благодаря всё тому же дядьке Силину, переехавшему к тому времени в город, подлый мужичонка был перехвачен по пути…

Она еще дважды рожала. Но Володя был очень слабеньким и умер в пять месяцев. А вот Витя оказался покрепче. К тому времени выяснилось, что у Любаши больное сердце. И всё больше ответственности и домашних дел ложилось на хрупкие плечи маминой помощницы – Маринки, не по годам серьезной и такой же работящей. В школе девочка училась хорошо. Все схватывала на лету, особенно ей нравилась математика. Но даже пятый класс ей окончить так и не пришлось. После того, как Любашу в очередной раз увезли прямо с работы с сердечным приступом в больницу, ее товарки, искренне жалея молодую женщину, проявили активность, и четырехлетнего Витю забрали в детдом, несмотря на слезы и просьбы остальных детей. Когда же мать выписали, то ребенка уже увезли из города. Сколько кабинетов прошла эта мужественная стойкая женщина, чтобы узнать, где ее сын, но никто не мог или не хотел ей помочь. Ответ всегда был один: неизвестно…

Прошло три года. И вдруг они получили письмо, написанное корявым детским почерком. Адрес ребенок узнал у директора детдома, но, скорее всего, сам директор и надоумил несмышлёныша написать маме. Любаша тут же поехала и забрала его. Это был очень худенький, почти прозрачный мальчик. Судя по его рассказам, они в детдоме часто просто голодали. В семье тоже не было особых разносолов, но сажали огород, и картошка уж была всегда. Да и все члены семьи старались хоть как-то подкормить младшенького. Но еще долго не могли отучить ребенка припрятывать еду на черный день. При стирке Маринка во всех кармашках рубашек и штанишек еще долго находила картошку, засохшую или прокисшую. Когда он садился за стол, то обязательно прятал под себя пилоточку, чтобы не украли. Эта детдомовская привычка еще долго доводила до слез и мать, и сестренку.

А жизнь шла. Дети подрастали… И тут началась война. Тогда все жили по принципу: всё для фронта, всё для победы. Пришлось переехать в ближайшую деревню. По крайней мере, там хоть не умерли бы с голоду. Ивана забрали в армию. Вернулся он без руки, с осколками в груди. Кстати, у него был красивый сильный голос, он чудесно пел и даже после его смерти еще долго вспоминали «того Ивана», который как запоет, так даже десятилинейные лампы в доме гаснут. Иван женился, но прожил недолго, в пятидесятых годах умер от туберкулеза, да и осколки, видно, поспособствовали. Через год умерла его жена. Три девочки остались круглыми сиротами. Но это уже другая, хоть и не менее трагичная, история. А Витя умер в шестнадцать лет от водянки. Видно, не прошли даром голодные детдомовские годы…

Любашу парализовало, когда она пропалывала грядки. Было ей тогда шестьдесят четыре года. Николай с семьей жил в это время на Сахалине. Три месяца лежала она совершенно беспомощная и неподвижная. Дочь с зятем и внуки все время были рядом с ней, дежурили и днем, и ночью. Со временем рассудок ее стал мутиться, она почти перестала есть. Врачи удивлялись: какое крепкое сердце! Это ее-то больное, изношенное сердце! Лекарства почти не помогали. Часто ее мучили сильные боли, она кричала: «Мама! Мама!». Это было единственное слово, которое она могла сказать внятно.

Однажды ночью, как всегда, дочь дежурила около нее. Любаша уснула. Дочь тоже задремала. И вдруг словно кто-то толкнул ее. Она взглянула на мать и всё поняла. Любаша лежала удивительно помолодевшая, с просветленным безмятежным лицом. Отмучилась… А ведь когда-то, когда никто не мог ее переплясать, она, смеясь, говорила: «Я даже умирать буду, а ногой да топну!»… Не топнула…

В это же время трое ее внуков и зять, спавшие в других комнатах, почему-то внезапно проснулись и, не говоря ни слова, все столпились в дверях бабушкиной комнаты…

Антонина Кухтина Бруштунова

взято вконтакте