Жить в обществе, и быть свободным от общества нельзя: поневоле окунаешься в помои современного прозападного либерализма, который блогеры несут в духе, а украинские дегроды ещё и на штыках. Для любого культурного человека (будь он хоть «негр преклонных годов», по В. Маяковскому) погружение в эту субкультуру хакслианского «прекрасного нового мира» кажется Зазеркальем, тяжким, бредовым кошмаром, попаданием в параллельную Вселенную (как бывает в хоррорах).
Прежде всего: дегенеративность – не ругательство. Это – диагноз, сухая констатация факта. Дегенерат – больной человек, и даже когда он совершает отвратительные преступления – он совершает их по болезни. Неадекватность и невменяемость делают и преступления его бессмысленными, для него же самого, как и всякую иную его деятельность.
Культурный человек в современном мире ощущает исчезновение (а, точнее, выветривание, эрозию) ВСЕХ основных вопросов, слагавших нормальную, разумную человеческую жизнь.
Человеческая разумность проявляла себя в созидании, и связь между мыслью и рукой – неоспорима. Созидая, человек создавал структуру созидания:
- хозяйствуя, ставил вопросы экономики,
- обучаясь – вопросы образования,
- защищаясь от произвола – вопросы правоведения и правосознания,
- сознавая себя – вопросы своей национальной и религиозной принадлежности, и т.п.
Я пишу азбучные истины, а задумайтесь: скольким в либеральной среде западников они непостижимы, в упор непонятны!
Дегенерат, «данный нам в ощущениях» украинским фашизмом, утратил способность к созиданию, а потому и структуру созидания выбросил из головы. Ну, и логично: если нет самого созидания – то зачем нужна его разветвлённая, отраслевая структура?! Сложный продукт создаётся кооперацией множества производств, но все они не нужны – если перестал быть нужен конечный продукт…
Для полноценного человека не существует «хорошей жизни» без хорошей экономики, хорошего образования, хорошей законности и других слагаемых.
«Хорошая жизнь» (ну, это же очевидно! Или нет?!) слагается из:
- заводов и фабрик,
- школ и университетов,
- библиотек и музеев,
- законов и их кодексов.
- эффективных практик распределения и распоряжения.
Слагается так же, как рубль из 100 копеек. Если нет ни одной копейки – то откуда же взяться целому, или хотя бы ущербному рублю?! Всякий полноценный человек понимает, что «хорошей жизни» без всего вышеперечисленного быть не может.
Оттого умственно-полноценный человек никогда не выберет президентом – клоуна, а мэром столицы боксёра, и будет очень недоволен, если их выберут другие.
Отнюдь не случайно постоянное попечение полноценного человека о вопросах экономики и образования, науки и культуры, духовности и самосознания: ему не то, что «делать нечего», а просто он понимает, что без слагаемых «хорошей жизни» не может быть и этой самой «хорошей жизни».
+++
Историкам хорошо известно (они могут прямо по годам перечислить) когда, как и каким образом англосаксы, проиграв дискуссию в рациональном поле, сделали ставку на поощрение асоциального дегенератизма, и перенесли центр тяжести пост-общественной жизни в иррациональное Зазеркале. Для дегенерата-«цеевропеца» «хорошая жизнь» - то, что американский инвестор привозит «в голубом вертолёте», при этом «бесплатно показывая кино».
В голове у дегенерата слагаемые «хорошей жизни» оплавились и слиплись в неразборчивый маразм, что и создаёт ощущение «параллельной вселенной» в их среде.
Неспособность связно мыслить приводит к разрыву понимания причинно-следственной связи между благами и экономикой, благами и образованием, благами и законностью, и т.п.
Не умея повзрослеть, прозападный дегенерат в своей патологической инфантильности выдумывает «буржуазную демократию» как сказочную скатерть-самобранку, которая всё даёт, и ничего взамен не требует. При этом понимать, откуда что берётся, не нужно (а для рыночника – так и невозможно, в силу догмата о «непостижимости» экономических процессов) – ибо ты «в гостях у сказки».
Теряя слагаемые – теряем и сумму. Если потерять каждую копейку из ста в рубле, то пропадёт и сам рубль. То же самое происходит у и прозападных дегенератов, когда они разрушают экономику, образование, культуру, правосознание, самоидентификацию. Поскольку у «хорошей жизни» не осталось никаких слагаемых, она из туманной мечты ранних майданов превращается в ничто, забывается – как и все предыдущие навыки созидания.
+++
Человека в мире цивилизации неизбежно интересовали и вопросы производства, и вопросы распределения, и техника и справедливость. Школьный тележурнал «Хочу всё знать!» отражал стремление человека понимать происходящее, без чего, как понимал адекватный человек – его обманут и вовсе уничтожат. В определённом смысле напряжённая мыслительная жизнь – продукт инстинкта самосохранения.
Не произведёшь тканей – останешься голым.
Произведёшь, но дашь украсть – тоже останешься голым.
Отсюда необходимость овладения как технологиями производства, так и средствами предотвращения воровства.
У дегенерата прозападного типа ничего этого в голове нет – ему ткани привезёт пресловутый «волшебник в голубом вертолёте». Мифический «инвестор», который ищет не собственной прибыли – а только как дегенератские потребительские фантазии удовлетворить. Ночей не спит – думает, как бы дегенерату роскошный «шоппинг» в торговом центре устроить, и «кофе в Венской опере»…
А поскольку это «так», то все вопросы, слагающие человеческое выживание, можно возложить на «опекунов» мирового рынка, самим же играть беспробудно и упоённо в КВН, легализовав наркоту для дополнительного «кайфа»…
Иррациональность мышления, примитивный первобытный магизм и «кайфозное» состояние – «снимают» все основные вопросы человеческой цивилизации. Созидание испаряется, а вместе с ним исчезают и все его слагаемые: теоретические, практические, технические и правовые. Дегенерат не считает нужным думать не только о справедливости распределения продукта в обществе, но даже и о производстве продукта, ибо «он же сам собой возникает из свободы»!
Украинство плохо не тем, что русских не любит – никто никого любить не обязан. Украинство плохо тем, что «сняло» все основные вопросы цивилизации, которые – при условии сохранения цивилизации – нельзя «снимать».
Объёмы дерационализации чудовищны, в ЭТОЙ среде, как в братской могиле, похоронено в обнимку наследие всех мыслителей, при жизни не ладивших друг с другом. Всё, что делало человека человеком – в ЭТОЙ среде «обсуждению не подлежит».
Здесь невозможно поставить вопрос – какие законы нужны и как их соблюдать, потому что не нужны никакие.
Невозможен политический конфликт – стороны не имеют позиций. Даже простейший вопрос – нужно или не нужно выбирать президента и парламент – не обсуждается. Он решён не в том смысле, что «не нужно», а в том, что это вообще не вопрос.
Невозможен социальный конфликт – его потенциальные стороны во власти «волшебства» и «магии», в мороке «самозарождения благ из свободы». Проще говоря, в состоянии маразма. Невозможен даже вопрос о биологическом выживании: у дегенератов «инвесторы с Запада» воскресят мёртвых с той же лёгкостью, с какой достанут (если будет на то их милость) из пустоты ништяки и вкусняшки…
По всем основным вопросам человеческой цивилизации (впрочем, и по второстепенным) решение дегродов заключается в… отсутствии решения. В отсутствии самой постановки вопроса. Им кажется, что несправедливость может быть только там, где много рассуждают о справедливости. А если удалить все рассуждения, и сам термин «справедливость» удалить – то и несправедливость станет невозможна.
И в самом деле: если нет правила, то какое может быть отклонение от правила, и как его определить?! Зоологические регуляции память о прошлом хранят только в качестве крайне смутной базы инстинктов (которые родом из прошлого, как предельно спрессованный и предельно обезличенный опыт).
Зоологические регуляции не ставят вопросов о том, как мы живём сегодня, и как мы будем жить завтра? Они не ставят вопроса – на что рассчитывать, потому что само понятие расчёта, футурологической проекции (даже самой простейшей) им чуждо.
Данность дегрод получает только в самых непосредственных ощущениях: он не в состоянии предположить боль, пока рука, засунутая в огонь, не обуглится.
+++
Оттого и призыв «ЭиМ» к оппонентам – «беречь друг друга». Ведь либеральные дегенераты все наши дискуссии с обеими их сторонами – уже списали в утиль. Мы можем с пеной у рта спорить «социализм или капитализм» - а для либерал-дегенератов сам вопрос об этом не стоит. А ведь для науки способность общей постановки вопроса - важнее конкретного ответа!
Все существующие науки – это сборник определённым образом поставленных вопросов, ответы на которые постоянно меняются, но это не отменяет ни одной науки. Когда химия задала вопрос о строении веществ – она стала химией, хотя за века своего существования многократно поменяла ответы на этот вопрос. Существует эвклидова геометрия и неэвклидова, но это не отменяет геометрии. Есть ньютонова механика и квантовая – это не отменяет механики. Наука – не готовый ответ (готовые ответы даёт только вера). Наука – искусство ставить вопросы, интересоваться вопросами, обсуждать правильно поставленные вопросы.
Самое страшное в либеральных дегенератах – не то, что они нам возражают, а именно то, что они нам НЕ возражают (кроме как застенком и пулей – что ярко продемонстрировал укрофашизм). Дегенераты не в состоянии сформулировать ответного аргумента, да им этого и не нужно. Основных вопросов человеческой цивилизации, материальных и духовных – для дегенератов либерализма вообще больше не существует!
+++
Социальный дегенерат живёт в ином мире, в иной Вселенной. Процессы в ней «по ту сторону» Разума и логики, и никакой Адам Смит, никакой Маркс, опиравшиеся на «arguere mentem» (лат. «аргумент разума») для понимания этого мира нам не помощники. Тут нужны иные исследования.
М.Е. Салтыков-Щедрин в своём произведении «Господа Головлевы», на материале фундаментальных исследований жизни многих своих современников, даёт такую вот глубокую, страшную, но подтверждаемую жизнью картину внутреннего состояния психического дегенерата:
«… сначала он что-то припоминал, потом перестал и припоминать. Даже свет свечей, зажженных в конторе, и тот опостылел ему, и он затворялся в своей комнате, чтоб остаться один на один с темнотою. Впереди у него был только один ресурс, которого он покуда еще боялся, но который с неудержимою силой тянул его к себе. Этот ресурс — напиться и позабыть.
Позабыть глубоко, безвозвратно, окунуться в волну забвения до того, чтоб и выкарабкаться из нее было нельзя. Все увлекало его в эту сторону: и буйные привычки прошлого, и насильственная бездеятельность настоящего, и больной организм с удушливым кашлем, с несносною, ничем не вызываемою одышкой, с постоянно усиливающимися колотьями сердца…
…мало-помалу биение сердца учащалось, голова загоралась — и язык начинал бормотать что-то несвязное. Притупленное воображение силилось создать какие-то образы, помертвелая память пробовала прорваться в область прошлого, но образы выходили разорванные, бессмысленные, а прошлое не откликалось ни единым воспоминанием, ни горьким, ни светлым, словно между ним и настоящей минутой раз навсегда встала плотная стена.
Перед ним было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идея пространства, и идея времени.
Комната, печь, три окна в наружной стене, деревянная скрипучая кровать и на ней тонкий притоптанный тюфяк, стол с стоящим на нем штофом — ни до каких других горизонтов мысль не додумывалась.
Но, по мере того, как убывало содержание штофа, по мере того, как голова распалялась, — даже и это скудное чувство настоящего становилось не под силу.
Бормотанье, имевшее вначале хоть какую-нибудь форму, окончательно разлагалось; зрачки глаз, усиливаясь различить очертания тьмы, безмерно расширялись; самая тьма, наконец, исчезала, и взамен ее являлось пространство, наполненное фосфорическим блеском.
Это была бесконечная пустота, мертвая, не откликающаяся ни единым жизненным звуком, зловеще-лучезарная. Она следовала за ним по пятам, за каждым оборотом его шагов. Ни стен, ни окон, ничего не существовало; одна безгранично тянущаяся, светящаяся пустота.
Ему становилось страшно; ему нужно было заморить в себе чувство действительности до такой степени, чтоб даже пустоты этой не было. Еще несколько усилий — и он был у цели.
Спотыкающиеся ноги из стороны в сторону носили онемевшее тело, грудь издавала не бормотанье, а хрип, самое существование как бы прекращалось. Наступало то странное оцепенение, которое, нося на себе все признаки отсутствия сознательной жизни, вместе с тем несомненно указывало на присутствие какой-то особенной жизни, развивавшейся независимо от каких бы то ни было условий.
Стоны за стонами вырывались из груди, нимало не нарушая сна; органический недуг продолжал свою разъедающую работу, не причиняя, по-видимому, физических болей.
Утром он просыпался со светом, и вместе с ним просыпались: тоска, отвращение, ненависть. Ненависть без протеста, ничем не обусловленная, ненависть к чему-то неопределенному, не имеющему образа. Воспаленные глаза бессмысленно останавливаются то на одном, то на другом предмете и долго и пристально смотрят; руки и ноги дрожат; сердце то замрет, словно вниз покатится, то начнет колотить с такою силой, что рука невольно хватается за грудь.
Ни одной мысли, ни одного желания. Перед глазами печка, и мысль до того переполняется этим представлением, что не принимает никаких других впечатлений. Потом окно заменило печку, как окно, окно, окно…
Не нужно ничего, ничего, ничего не нужно… язык что-то бормочет, но, очевидно, только по привычке. Самое лучшее: сидеть и молчать, молчать и смотреть в одну точку.
…хорошо бы настолько поднять температуру организма, чтобы хотя на короткое время ощутить присутствие жизни…
Нужно дожидаться ночи, чтобы опять дорваться до тех блаженных минут, когда земля исчезает из-под ног и вместо четырех постылых стен перед глазами открывается беспредельная светящаяся пустота».
+++
Это написано М.Е. Салтыковым-Щедриным в XIX веке, и ещё до падения крепостного права. Но несомненна и очевидна актуальность этих натуралистических наблюдений для современных либеральных дегенератов. Всё указывает, что эта схема умственного распада никуда не делась, не отменена вместе с крепостным правом, и даже наоборот: из состояния чрезвычайных одиночек состояние это становится всё более массовым!
Щедрин пишет о психическом вырождении провинциального русского помещика – но даже в мельчайших деталях угадывает внутренний мир прозападной молодёжной субкультуры, начинавшейся с «рок-секс-наркотики», а продолжающийся как «хаос-содомия-безумие».
Николай Выхин, команда ЭиМ
Оценили 8 человек
11 кармы