КАПИТАЛИЗМ КАК НОВАЦИЯ: ОТ РАССВЕТА ДО ЗАКАТА

«Уничтожение народов на захваченных землях принималось как нечто, само собой разумеющееся. Вопрос только был в том, кто прежде захватит чужую землю и будет уничтожать ее обитателей». Лев Толстой – о политике Вильгельма II, германского императора.

Фашизм (не термин, а суть) – явление очень древнее, возможно, самое древнее из всего известного истории, потому что напрямую выходит из животного мира, из зоологии, чем сам же охотно хвастается[1]. Капитализм – явление очень новое, достаточно молодое в человеческой истории.

Если:

- все мировые религии отрицают частную собственность (отсюда осуществлён выход человеческой мысли в социализм),

- фашизм ставит собственность в зависимость от прямого насилия,

- то капитализм стремился ИНСТИТУАЛИЗИРОВАТЬ частную собственность.

В этом смысле аутентичный капитализм оказывается «между молотом и наковальней»: между коммунистическими идеями, отрицающими частную собственность и фашизмом, в котором ЗАХВАТНОЕ ПРАВО безусловно, опирается на голое и прямое насилие, и потому не может быть институализировано в устойчивых формах.

Ведь «чаши весов» прямого и грубого насилия всё время склоняются то в одну, то в другую сторону, а если собственности нет без победы, без «триумфа воли», то она оказывается лишь приложением к военно-террористическому успеху, призом победителю, «десертом» социал-дарвинизма – но уж никак ни его «основным блюдом».

У викинга вначале бой – а потом пир. Если бой проигран – то какой тебе пир? ! Пировать будет твой победитель!

У коммунистов вначале труд – а потом пир. В Библии оно звучит так: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес 3:10). В сочинениях Ленина и других большевистских агитационных материалах она приобрела вид «Кто не работает, тот не ест».

Чисто по-человечески легко понять, что человеку хочется пиршествовать, а драться не хочется. И трудиться тоже. Это тавтология человеческого естества: что удовольствие, то удовольствие, а что неприятно, то не может быть приятным, потому что оно неприятно. Звучит глупенько, но, согласитесь, не возразишь никак! Мы так устроены, что каждому кушать хочется, особенно вкусно кушать, а драться или работать для этого – нет. Если кота хорошо кормить, то он всё меньше интересуется мышами.

Эта природная человеческая особенность обуславливает психологическую привлекательность аутентичного капитализма, особенно если человек не особенно умён, и на несколько ходов вперёд просчитывать причинно-следственные связи не умеет.

Аутентичный капитализм пытается с помощью бумажного фетишизма, юридической паутины, сделать так, чтобы «законные наследники» могли перейти к пиру сразу – и без боя, и без труда. Отсюда и выражение «законное обладание частной собственностью» - которое по своей сути оксюморон, «горячий лёд». Это всё равно, что сказать: «я не сам владею тем, чем владею сам».

+++

Никакого ОТДЕЛЬНОГО института частной собственности в фашистском режиме не существует (как и в дикой природе). Итоги схваток безусловны и обжалованию не подлежат. Но именно в безусловности насилия заложена и его непредсказуемость. Пока ты силён – ты ни с кем не согласовываешь, что себе отбираешь; но как перестал быть самым сильным – уже с тобой никто не согласовывает, что у тебя отобрать.

Ни в каком суде никакие индейцы оспорить собственного ограбления, лишения собственности не могут – это вообще не предусмотрено в режиме фашизма.

В то же время понятен и его «солидаризм»: грабительская орда Аттилы, Тамерлана или Кромвеля не имеет других вариантов своего существования, кроме сплочения вокруг «фюрера», которому обеспечивает абсолютную власть в обмен на подачки и право грабить завоёванных. Это гнилая солидарность волчьей стаи.

Даже если не рассматривать примеры истории – все эти «зверства ассирийцев» или кутиев, эпоху арийских (первоначальных) завоеваний, насаждавших кастовый строй (и отнюдь не случайно взятых Гитлером за образец) – просто и из логики понятно, что первобытная орда не могла выстроить себя как-то иначе.

Животное, зоологическое стремление к частной собственности порождает стремление её захватить (у древних индоревропейцев слово «война» звучало как «го-вижду», то есть, дословно, «вижу скот», «говядину вижу»). 

Поскольку предыдущие владельцы собственности, ясен перец, будут сопротивляться, захватчики вынуждены для успеха своего предприятия железно сплотить ряды. Им необходим полководец, и власть этого полководца напрямую зависит от его военных успехов. Как, впрочем, и жизнь. Банда ценит удачливых предводителей, «фартовых», и избавляется от неудачливых.

+++

В древней истории грабительским ордам противостоят идеологические храмовые города-государства. А далее - монотеистические страны. Главной целью храмового города-государства является не грабёж, а обслуживание того или иного культа, сакральное служение. Конечно, история богата разными примерами, порой и храмовые государства занимались грабежом «для поддержания штанов», а в ордах были свои кумирни и божки. Тут вопрос в ином: что признано главным, что цель, а что лишь средство.

Уже древнейшие храмовые хозяйства обнаруживают сильную склонность к социализму[2], по той простой причине, что если «всё принадлежит Богу», то человеку ничего: даже и его собственная жизнь (требование самопожертвования и жертвенного служения святыням культа), даже и волосы у него на голове (ни один из которых не упадёт без воли Бога).

+++

Но если два древнейших состояния человечества – ордынство (будущий фашизм) и монастырское служение (будущий социализм), если и орды грабителей, и монахов-подвижников мы встречаем на протяжении тысячелетий, то откуда же взялся капитализм? Явление, повторимся, весьма и весьма для истории новое…

В сущности своей капитализм – это продукт взаимного проникновения признаков, конвергенции древнейших систем – божественной и звериной. Он возникает (исторически довольно поздно) в силу трения между идеями социализма (столь же древними, как религия) и фашизма (столь же древними, как дикая природа). Возникает как некая гибридная форма, в режиме «ни нашим, ни вашим».

Именно в таком формате мы и застаём аутентичный капитализм (описанный Смитом, Рикардо и Марксом). Сейчас уже очевидно, что ни Смиту, ни Марксу не хватало понимания, что этот гибрид крайне неустойчив, что он может существовать только в силовом поле между двумя равносильными полюсами, как продукт их противоборства. И не может существовать сам по себе.

Если какой-то из полюсов (коммунизм или фашизм) ослабнет, сдаст позиции в противостоянии – то исчезнет и аутентичный капитализм с его спецификой вычурных, экзотических отношений между людьми.

+++

Дело в том, что институализация собственности, устойчивая стабилизация её – нечто среднее между безусловной частной собственностью и полным её отрицанием.

Ибо если удалить насилие – то не станет и частной собственности[3]. А если его не удалять – то её тоже не станет, потому что её силой станут друг у друга отбирать, она из института станет простой добычей, дичью.

Грубейшее зоологическое насилие является одновременно и повивальной бабкой, и могильщиком института частной собственности. Её невозможно вообразить ни при отсутствии насилия, террора, ни при их господстве.

Причём до такой степени невозможно, что вообще странно – откуда он взялась? !

Ответ, однако, прост и лежит на поверхности.

Изначально всякая частная собственность строилась на прямом и грубом насилии, «захватном праве». Кто у кого что силой отобрал – тот тем и владеет. Если бы в начале этого пути мы стали бы рассуждать о законности – то над нами смеялись бы всем феодом. И норманны, и их жертвы, и франки, и порабощённые ими галлы, словом – все.

Но если собственность базируется на одном лишь праве меча («винтовка рождает власть» - Мао), то откуда бы тогда взялись законы о собственности, кодексы, разного рода бумажный фетишизм, «дворянство мантии», противостоящее «дворянству шпаги» и т. п. ?

Буржуазное право развивалось не из Закона Божьего (оттуда развивался социализм), оно развивалось из других источников: в частности из заботы о наследниках. Захватчики сладких кусков имели все основания опасаться, что их дети и внуки окажутся вовсе не такими уж матёрыми волками, какими были грозные пращуры. Детство в роскоши расслабляет, смягчает. Да и без того – мало ли? ! Ведь детей, как и родителей, не выбирают: какой родился, такой и родился. А вдруг родится дурачком? Всё равно ведь родная кровинушка…

Отсюда отчётливое стремление «бумажного фетишизма» в буржуазном праве – сделать так, чтобы текучая смола насилия окаменела. Застолбить поместье за наследниками таким образом, чтобы им уже не пришлось одной лишь саблей, в жестоких боях, доказывать своё правообладание.

Стремление эгоистичное по форме, но весьма прогрессивное по сути. Традкап стал писать собственные законы, в защиту собственности, таким образом, чтобы рогатками их параграфов и магией бумажной оградить, насколько возможно, и СЛАБЫХ собственников.

В буржуазном правосознании это – главное. Всё остальное в нём – «побочные явления», своего рода «осложнения». Гражданские кодексы пытались сделать устойчивыми, потому что чем более сакральным воспринимают закон – тем больше шансов, что его станут соблюдать даже и без применения насилия.

+++

К началу ХХ века традкап себя исчерпал. Не в том смысле, что ему расхотелось жить – как раз наоборот, жить ему очень хотелось. А в том смысле, что он сам себя загнал в ловушку легитимизации, при которой развитие правосознания, разветвления законности шаг за шагом ликвидируют частную собственность, её суть и содержание.

Так в чём новизна капитализма? Разумеется, не в жажде обладания собственностью – эта жажда присуща и животным, идёт напрямую из животного мира. И, разумеется, не в алчности – для того, чтобы быть хищником, не нужно даже быть человеком: рептилии, и то справляются.

Новизна капитализма заключалась в том, что он попытался заключить собственность в рамки законности, то есть «подогреть лёд, но так, чтобы лёд не таял».

Поймём очень простое: лев – он ведь царь зверей и хозяин саванны не потому, что он лев. Не потому что в конституции (кстати, где она? ) записано, что он хозяин. Лев – хозяин не в юридическом, а в безусловном, фактическом смысле, только пока он самый сильный хищник. Если лев будет тяжело ранен, заболеет, состарится, или встретится с более сильным хищником, то никаких юридических проволочек в его пожирании не возникнет. О законности пожирания не будет спрашивать ни он сам, ни его пожиратель – потому что оба вообще не знают, что это такое.

Попытки заключить собственность в рамки законности – создаёт очень противоречивое, склонное к распаду, крайне неустойчивое общество, каким и является марксов, аутентичный или «традиционный» капитализм. 

Сочетание дичайшее, несовместимое! То законность отваливается нафиг (и говорят о «первоначальном накоплении капитала»), то торжествует – но тогда умирает собственность. Да как это можно в голове уместить: тобой управляют извне, но ты при этом Хозяин, и сам всё решаешь? ! Тут же и ежу понятно: или «извне», или «сам себе хозяин», а как совместить-то? !

Юридические игрища марксова (или смитова, рикардова) капитализма привели к началу ХХ века к его полному исчерпанию. Он зашёл в тупик, из которого самостоятельно уже не мог выйти.

Развитое правосознание не давало расправляться с врагами собственности эффективно, то есть по-звериному, враги частной собственности, изучив все параграфы буржуазного права, научились ловко сутяжничать, крючкотворствовать – и всё время выходили сухими из воды.

Чтобы их уничтожить в прямом, зоологическом смысле, средствами дикого животного насилия, нужно было отринуть буржуазную законность, заткнуть рты прокурорам, выпустить на сцену террористов и садистов, презирающих буржуазное право ещё больше, чем Маркс и Ленин. Но если капитализм так делает (а делает он это в спазмах инстинкта самосохранения) – то он уже перерастает в фашизм, то есть всё равно его аутентичная (описанная Адамом Смитом) форма умирает.

+++

Устойчивый закон имеет одно неприятное (для законодателя) свойство: в определённый момент его неизменность оборачивается против его создателя. Как так получается? Законодатель (какой-нибудь Хаммурапи) высекал законы на камне в полной уверенности, что вводит полностью удобные ему нормы. Но может ли человек заранее всё предусмотреть? Меняются ситуации, конъюнктура - а высеченный на камне закон нет.

Очень плохой закон, который не гарантирует вам ничего, кроме тюремной пайки. Согласен, плохой! Но даже и он, в ситуации, когда у вас захотят отнять тюремную пайку – неожиданно, ошеломляюще оказывается на вашей стороне… Тут главное – устойчивость, неизменность закона!

Игрища с буржуазным правом призваны были сохранить, сберечь неизменной частую собственность – но это утопия, как утопия закрепить долю в добыче за старым, больным львом, за крошечным львёнком-наследником после смерти льва, и т. п.

Любые игрища с правом, с какой бы стороны их ни начни – приводят в итоге к отрицанию частной собственности. Почему – спросит читатель? Охотно отвечаем: потому что в её основе силовое, немотивированное владение по «захватному праву». Кто что схватил, тот то и держит. При любой попытке как-то рационализировать владение – оно перестаёт быть частным. Частная собственность только тогда частная, когда не нуждается в аргументах защиты, не нуждается в мотивированных Разумом основаниях.

Ведь суть частной собственности не в том, что разные люди пользуются разными материальными предметами (это люди будут делать везде и всегда), а в том, что пользование предметом априорно, ни из каких рассуждений общественной пользы не выводимо. По формуле:

- Моё – это моё, потому что я так сказал, что моё. А усомнишься в том, что моё – это моё, я тебя убью, вот и все мои аргументы!

Если аргумент «будешь со мной спорить – убью» отключить, если вовлечься в дискуссию, в правовую казуистику – то это означает размывание самого базиса частной собственности, самовластного, хозяйского ею владения.

Ты ведь ею владеешь не потому, что кто-то тебе разрешил, ни в каких разрешениях ты не нуждаешься, захватил – и сидишь на ней, на юридические аргументы поплёвывая.

+++

Законность съедает собственность, и наоборот. Любой, даже самого узкого профиля, закон – создаёт обобщение, общее для всех предписание или запрет. Это не только ограничивает свободу собственника, но и формирует ПРЕЦЕДЕНТ: раз можно в этой сфере лишить свободы, значит, можно и в другой, таким же способом.

Далее: где законность, там и суд (иначе это не законность), где суд – там состязательность сторон (иначе это не суд), а где состязательность сторон – там всё решает красноречие, культура доказательного мышления, а не грубое насилие простейшего террора.

А частной собственностью собственник владеет независимо от красноречия своего противника, это базовый её признак.

Если собственник вынужден обосновывать общественную пользу своего владения собственностью – то он уже не собственник. Собственность в том и заключается, что она безусловна, обладает презумпцией, не требующей обоснования общественной полезностью.

Но такая презумпция может быть основана только на примате грубой силы, прямого террора, исключающего диалог. Втягивание в диалог уже само по себе лишает презумпции безусловного владения.

Правосознание перестраивает всю жизнь из зоологического режима естественного отбора в идеократический режим сакрализации. В зоологии что есть, то и есть (кто кого съел – тот и съел, даже учёта не ведётся). А при сакрализации не важно, что есть на данный момент, а важно – то, что ДОЛЖНО быть, согласно символу веры. Это «должно» и выстраивают, ломая текущую реальность об колено.

+++

Кратко резюмируя: частная собственность не может существовать, как устойчивый самостоятельный институт. На строгом языке логики отчётливо видно её внутреннее противоречие. Ведь речь идёт о том, чтобы неравенство, причём порой довольно крутое, многократное – предоставить всем на… равных основаниях! Наличие частной собственности у одного – предполагает её отсутствие у другого: если я владею наделом – он не ваш, а если вы – он не мой. В захвате собственности друг у друга заложено её отрицание, как общественного института: распространи её на всех, и она перестанет быть частной, станет… общей!

Как можно сделать человека «государством в государстве» - с особыми правами, особыми возможностями, особыми привилегиями, для других закрытыми – и при этом не навредить государству, национальному единству, коллективному разуму?

Потому «традкап», как попытки совмещать законность и собственничество – к началу ХХ века полностью себя исчерпал (а в XVIII веке был ещё невозможен). Повсеместно традкап стал приглашать фашизм, как своего телохранителя – не понимая (а может, и понимая, но смирившись) что вооружённый телохраниитель однажды убьёт безоружного нанимателя. Зачем мне твоя милость – если я всё могу взять без твоего согласия? !

Попытка игрищ в буржуазной правовой матрице, без выхода за её правовые пределы – не ведёт ни к чему, кроме как к отмене капитализма. Собственно говоря, и Франко, и Пиночет «зачищали», вопреки буржуазному закону то, что сложилось строго в согласии с буржуазным законом. Они оба расчехлили первобытное зоологическое насилие хунты – осознав, что на выборах, в режиме республиканского закона, у них нет шансов на победу.

Если искать нарушителей буржуазного классического права – то это, конечно, Франко и Пиночет, а не испанская республика и не Альенде.

+++

Фашизм защищает институт частной собственности (задача, ради которой его собственники и пригласили) так, что… всё равно его отменяет. Просто он это делает с другой стороны. При фашизме собственность пребывает в неопределённом состоянии, как кот Шрёдингера: её не то, чтобы нет, но нельзя сказать, что она и есть. Фюрер тебе её даёт, без оглядки на закон, фюрер и отбирает, когда захочет, и тоже не считаясь ни с каким законом.

Рассчитывать на то, что ты передашь собственность по наследству детям и внукам – наивно. Это не тебе, а фюреру решать! Спроси у Меншиковых в Березове – как они сперва получили в собственность полстраны, и куда потом это всё пропало?

То, что фашизм отменяет частную собственность не ради народного блага, а ради хищничества и наиболее крупных хищников – не устраняет факта её отмены, как устойчивого института. То есть института, к которому аутентичный капитализм так стремился, ради которого всё остальное в жертву принёс, с этим упованием «и детям, и внукам»…

Современные англосаксы действуют значительно решительнее Франко и Пиночета (хотя те тоже были решительные парни) : насилие, только насилие, и ничего кроме насилия! Никакие бумажки, никакие законы, нормы, права и правила их не интересуют от слова «совсем», никаких тяжб и разбирательств в состязательном режиме они и не думают вести!

- Можешь нас убить – говорят они – так убей, всё наше твоим будет! А не можешь, извини, всё наоборот, закон джунглей: если мы тебя убьём, то всё твоё становится нашим…

Уже в годы Франко, и тем более в годы Пиночета стало ясно, что никаким иным способом капитализм защитить себя от социалистической волны не в состоянии. Белые перчатки юридической процессуальности, весь ритуализм правосознания отброшены, остались лишь пуля на пулю, нож на нож, бомба на бомбу.

Принадлежность любой вещи решает исход текущей схватки – и так снова и снова. Как это и было в животном мире, куда англосаксы чугунным грузилом на шее тянут всё человечество…

Виктор Ханов, команда ЭиМ

--------------------------------

[1] Социал-дарвинизм Герберта Спенсера берёт идею "выживания наиболее приспособленных" из теории Дарвина и переносит её на человеческое общество. Согласно этой точке зрения, более "сильные" или "приспособленные" индивиды и группы естественно достигают превосходства в обществе, а более "слабые" терпят неудачу. Эти идеи легли в основу оправдания расизма, колониализма и других форм социального неравенства, представляя их как естественный и неизбежный процесс. Социал-дарвинизм фокусируется на идее "выживания наиболее приспособленных" как движущей силе социального прогресса и неравенства, проводя прямую аналогию между природным отбором и социальными процессами.

Теория "жизненного пространства" (Lebensraum) — геополитическая доктрина, согласно которой государство рассматривается как живой организм, который должен территориально расширяться для обеспечения своего развития. Эта теория стала идеологическим обоснованием экспансий фашистких режимов и захвата территорий, прикрывая (или не прикрывая) материальные стремления к расширению территорий, захвату ресурсов.

[2] М. Горький писал об этом так: « Дьякон, медленно расправив длинное тело свое, произнес точно с амвона:

- Как священноцерковнослужитель, хотя и лишенный сана, - о чем не сожалею, - и как отец честного человека, погибшего от любви к людям, утверждаю и свидетельствую: все, сказанное сейчас, - верно! Вот - послушайте!

И, крякнув, он начал басом:

- "То, что прежде, в древности, было во всеобщем употреблении всех людей, стало, силою и хитростию некоторых, скопляться в домах у них. Чтобы достичь спокойной праздности, некие люди должны были подвергнуть всех других рабству. И вот, собрали они в руки своя первопотребные для жизни вещи и землю также и начали ехидно пользоваться ими, дабы удовлетворить любостяжание свое и корысть свою. И составили себе законы несправедливые, посредством которых до сего дня защищают свое хищничество, действуя насилием и злобою".

Подняв руку, как бы присягу принимая, он продолжал:

- Сии слова неотразимой истины не я выдумал, среди них ни одного слова моего - нет. Сказаны и написаны они за тысячу пятьсот лет до нас, в четвертом веке по рождестве Христове, замечательным мудрецом Лактанцием, отцом христианской церкви. Прозван был этот Лактанций Цицероном от Христа. Слова его, мною произнесенные, напечатаны в сочинениях его, изданных в Санктпетербурге в тысяча восемьсот сорок восьмом году, и цензурованы архимандритом Аввакумом. Стало быть - книга, властями просмотренная, то есть пропущенная для чтения по ошибке. Ибо: главенствующие над нами правду пропускают в жизнь только по ошибке, по недосмотру.

Усилив голос, он прибавил:

- Повторяю: значит, - сообщил я вам не свою, а древнюю и вечную правду, воскрешению коей да послужим дружно, мужественно и не щадя себя.

Он согнулся, сел, а Дунаев, подмигнув Вараксину, сказал:

- Марксист был Лактанцев этот, а? »

[3] Во время парламентского обсуждения поданной чартистами петиции в мае 1842 года английский историк и политический деятель Маколей сказал: "Я возражаю против всеобщего избирательного права... Я полагаю, что цивилизация покоится на охране собственности. Поэтому мы никогд не можем, не подвергая себя чрезвычайной опасности, доверить верховное управление страной какому-то классу, который, вне всякого сомнения, будет совершать неслыханные и систематические посягательства на на безопасность собственности. "