По русскому сегменту фейсбука внезапно разошелся текст некоего Сергея Ильина, претендующий на манифест целого поколения. Он называется «Невеликие». В оригинале — капслоком.
Прочитаем и обсудим, с сохранением орфографии автора, что с ним не так.
В самом начале кажется, что перед нами — классическая завязка романа о лишнем человеке.
«Итак, я не великий. Более того — мы не великие. И даже, кажется, не станем впоследствии. Мы — это ровесники Новой России, первые де-юро несоветские гомо сапиенс на территории страны за последний век. Первые пробные европейцы. Хипстеры. Кофеманы. Музыканты. Режиссеры. Кураторы. Диджеи. Модели. Серферы. Дизайнеры. Арт-директоры. Креативные продюсеры. Креативные — но не великие… я пишу о друзьях и знакомых, о беспечных жителях двух столиц, о тех, кто в последние десять лет где-то ставил пластинки, курировал выставки, открывал бары, брил виски, носил чиносы, отучивался пить американо и учился пить совиньон».
Лирический герой описывает пропасть между тем, что он от себя ждал, и реальностью:
«Десять лет назад мы учились в Университете, уничтожали боярского на модной еще Думской, носили узкие галстуки из финки и безусловно верили (ну я-то точно), что мы — особенные. Что мы что-то сделаем. Как-то бахнем. Где-то разорвем. Чем-то поразим. Что сейчас мы еще свежи и неопытны — но вот там впереди именно нам топтать ковровые дорожки, сжимать статуэтки, сталкивать поколения и волновать народы.
Десять лет спустя смотрю на себя в коридорное зеркало очередной съемной квартиры. В зеркале вижу приятное. Обаятельный, со вкусом одетый, по моде стриженый человек. Как писали раньше — хороший малый. Малый — да, великий — нет… И если завтра нас всех вдруг не станет — на этом кладбище очень скоро не будет свежих цветов».
В этот момент читатель замирает. Воспитанный на русской литературе он ждет от героя тот самый кризис, когда что-то наконец происходит: швыряют состояние в огонь, сбегают из дома, бросают работу и начинают творить что-то давно откладываемое, делают предложение, уходят в армию или бьются головой об угол сундука.
Но развязка совсем не такова.
«Мы родились на излете Союза. Мы выросли в девяностые. Мы учились в десятые. Мы возмужали в двадцатые. Мы первое взрослое поколение россиян. И мы очень хотим сделать то, чего не делали наши бабушки и дедушки, папы и мамы, тети и дяди — жить хорошо. Очень, очень, очень хотим — и будем драться за это право до последнего, отдавая за него даже самые сокровенные мечты…
Никто до нас, независимо от статуса, счета и ума не мог лениво жевать шакшуку на Хлебозаводе после ночного джазового фестиваля. Потому что не было ни фестиваля, ни шакшуки, а на Хлебозаводе пекли батоны, а не перфомансы Диденко…
И у нас, первопроходцев русского мещанства, храбрых его испытателей, нет, не было и не будет времени думать о грандиозных открытиях, больших идея и невероятных замыслах. Мы просто пробуем жить хорошо… Мы поднимаем к глазам загорелые руки, и на наших скромных, но стильных часах видим, что у нас нет времени становиться великими — надо успеть стать счастливыми».
Что ж, драматургии не вышло, а вышла плохая исповедь — без кульминации и развязки. Ладно, сгодится и она: все равно важно знать, рядом с кем мы живем.
В любом случае, восторженные отзывы уже идут. Людей текст задел за живое.
Анна Красильникова: «Сережа, ты должен написать роман о герое нашего времени! У каждого поколения есть свой герой, ты описываешь героя нашего поколения!»
Skachkov Dmitriy: «Сергей, мне нужен такой сценарий на сериал. Прямо сейчас. Без шуток. Набери мне».
Но что имеет в виду герой, говоря о величии? Величие или малость — любое взвешивание человеческой жизни допустимо в мировоззрении лишь тогда, когда в его основе покоится аксиома: смысл жизни человека — за пределами человека. Только в этой системе координат можно говорить о величии или ничтожестве.
Проще говоря, наш соотечественник затосковал по смыслу.
Во множестве биографий эта тоска также дает начало повествованию о герое, который только приступил к подлинной своей биографии. Ведь утрата смысла — это классическая потеря, начинающая эпосы. Она заставляет героя пуститься в путь, чтобы возместить утраченное и вернуться уже изменившимся. Сточить три посоха железных, истоптать три пары сапогов медных, сгрызть три хлеба каменных — но добыть из волшебного пространства в обычный мир нечто, составляющее его смысл.
Наш герой решает этот кризис противоположным традиции образом — он отказывается от того, чего у него нет. И объявляет своим смыслом… загорелые руки, недорогие, но стильные часы, шакшуку на Хлебозаводе после вечеринки. Примечательно, что Хлебозавод — чужое пространство, в котором пекли батоны, — теперь освоено и приспособлено не под производство, а под демонстративное потребление.
Прошу понять меня правильно: я не против потребления, не против вкусной шакшуки. Просто я на стороне Пушкина.
Взгляните на Онегина, там все то же самое: те же хипстерские прически, носочки, обувь и вечера на Хлебозаводе:
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Но это даже не начало произведения, это вступление. Начало наступает тогда, когда всего этого герою начинает не хватать для ощущения полноценности:
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-stеаks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
Дальше вы помните: книги, попытки писать, и все же в итоге — дорога.
У вас есть миссия, уважаемые сверстники. Она заключается в том, чтобы все вытерпеть.
Выдержать крушение страны, смену формаций, 1990-е, Украину, экономические кризисы, пандемию коронавируса. Выдержать все. Всем вместе, потому что лишних людей у России нет.
Мы не полетим на Марс. Но мы должны удержать страну и собственные семьи, чтобы потом аккуратно передать сохраненное детям. Что, например?
Наше наследие. Вместе с учебником по терраморфированию Марса — если он сохранился в загашнике.
Наши мечты.
У многих из нас — бычьи морды и пивные животы. Мы угрюмы и можем орать «Тагил». Но мы исполняем свою миссию успешно, потому что мы суть Любовь, которая долготерпит, всего надеется и все переносит.
А когда на Марсе зацветут первые яблони — в них расцветет и наша жизнь.
Роман Носиков©
Оценили 7 человек
10 кармы