Глава 9. Как в обществе формировался демократический язык

Продолжение повести, начатой тут

По мере того, как в обществе окончательно устоялось разделение на классы, имеющее разное отношение к распределению апельсинов, в нём как-то сами собой появились слова, эти классы обозначающие. Умеющие считать до трёх обезьяны назывались барамуками, до тридцати – разделюками, а Умеющая Считать до Ста называлась просто: Верховная.

Верховная получила своё название потому, что придумала его сама, и спорить с ней по этому вопросу никто почему-то не стал. Что касается разделюков, то такое название придумали они себе не сами, а были названы официально так Верховной за то, что, как она сказала, разделяют с ней ответственность за делёж апельсинов, а с барамуками беззаботность жизни простых участников Общества. Впрочем, барамуки значение этого слова поняли по-своему: разделюки те потому, что разделяют между ними апельсины, что было для них гораздо важнее, чем разделение каких-то тягот. Так же была версия, что барамуки ещё раньше начали их так называть, вкладывая в это слово именно такой смысл. Что касается барамуков, то так их назвали и разделюки, и Верховная сразу, причём совершенно не сговариваясь между собой, и в унисон стали их так называть, никак не объясняя, почему они решили использовать именно это слово.

Единственная, кто попыталась дать объяснение названию «барамуки», была Умеющая Считать до Бесконечности, которая барамукам сказала так:

– Барамуки вы потому, что весь ваш язык – это сначала «бе», а потом «му»!

На лицах барамуков возникла знакомая гримаса, с которой они обычно говорили «бе-бе-бе!», но тут же почему-то исчезла, и на смену ей стали проступать черты другой, с которой они говорили «му…», но и этого звука не последовало, а возникла небольшая заминка, по завершению которой был дан ответ обычными словами:

– …не ты это слово придумала, и не тебе его и трактовать! – выпалили барамуки раздражённым тоном, и в тот день больше с ней не разговаривали.

С тех пор обиженные на Умеющую Считать до Бесконечности барамуки стали называть её «умеющей считать» не иначе, как в кавычках, подразумевая противоположный смысл, а сама она себя называть своим именем в прежнем смысле. Так в обществе Справедливости и Равенства возникли новые слова, которые легли в основу его демократического языка.

Поскольку в жизни общества у каждого класса обрисовался свой круг интересов, у каждой обезьяны в связи с этим появилась потребность иметь общение в кругу себе подобных. В этом общении предпочтение отдавалось только тем вопросам, которые волновали данный класс, и взаимопонимание по которым было важно иметь в первую очередь с себе подобными.

Основной темой круга барамуков было обсуждение проблем, в результате которых они недополучали то, что им полагалось по Закону. У разделюков же, помимо аналогичной проблемы, была ещё и другая: как обсуждать те вещи, о которых барамукам лучше было не знать. Какие проблемы были и у Верховной, можно было бы узнать, если бы ей было с кем общаться, но поскольку единственным представителем своего класса была она сама, общаться по определённым вопросам ей было не с кем. Так сформировались отдельные языки, на каждом из которых каждый контингент общался сам с собой.

Каждый язык отличался обозначением тех вещей, которые соответствующему ему классу было необходимо знать. В каждом появились свои названия приёмов, которые данный контингент использует в борьбе за свои демократические права. Свои названия ситуаций, которые у них при этом возникают, свои слова, понятно для своего круга выражающие отношение к вещам, присущие им в связи с их взглядами на жизнь, а также свои понятия, определяющие, кто есть кто в рамках их понимания дела.

Языки соотносились между собой по принципу обратной совместимости: т.е., язык среднего класса более низшему был абсолютно непонятен, а высшему, в принципе, понятен, но неудобен, т.к. им высший контингент почти никогда не пользовался. Например, в языке разделюков было слово «забарамукать», которое произносилось всегда таким пренебрежительным тоном, что видимо, подразумевало какое-то презрение в отношении связанного с этим словом класса. Барамукам же это было абсолютно непонятно, так как они не понимали, что оно конкретно означает. И, в принципе, они бы не обращали на это особого внимания (т.к. в демократическом обществе все имели право не интересоваться тем, что им непонятно), но их напрягал пренебрежительный тон, с которым оно произносилось. И чувствуя в этом что-то неладное, и не имея этому объяснения, они бы хотели объяснить это случайностью, и забыть бы про это, как неинтересную мелочь, но это слово регулярно повторялось именно таким тоном, постоянно напоминая о том, что это закономерность.

Барамуки знали слово «барамука», но не видели в этом ничего предосудительного, и потому им было непонятно, почему они должны стыдиться того, что они барамуки. Наоборот, им даже нравилось, когда их называли барамуками, потому, что это говорило о том, что они полноправные члены демократического Общества.

«Назови меня барамукой!» – говорили участники правового общества с гордостью, а потому им был абсолютно непонятен тон, смысл которого с этим никак не укладывался. Но самое интересное, что примерно таким же тоном Умеющая Считать до Бесконечности говорила иногда фразу со словами «заразделюкать» непременно в присутствии разделюков, и последние демонстрировали в отношении этого примерно такое же непонимание.

Какие были слова у Верховной, неизвестно, т.к., если она их и произносила, то только мысленно, а мысли свои в слух никому не высказывала.

Односторонняя совместимость языков иногда влекла за собой проблемы взаимопонимания при общении между классами. Например, когда какая-то разделюка говорила барамуке: «Да кто ты такая?!», то ожидала услышать в ответ смиренное «Никто…Затыкаюсь и исчезаю!», а вместо этого было гордое «Я – барамука! Я полноправный член свободного правового Общества! А ты всего лишь уполномоченное соблюдать мои права лицо! А если ты думаешь, что твои злоупотребления сойдут тебе с рук, то ты ошибаешься!», и далее её несло: «...да ты всего лишь жалкий паразит, который не понимает, что его произвол всего лишь до поры – до времени терпят! Да, когда надо будет, мы тебя на место живо поставим! Потому, что у нас перед Законом все равны!», и так далее в лучших традициях демократической речи, шло барамучье качание прав.

Аналогичная проблема наблюдалась иногда и у разделюк с Верховной. И тогда представителю более высшего класса ничего не оставалось, кроме как заканчивать разговор, и потом уже на языке апельсинов объяснять оппоненту, кто он такой, и какие у него права.

Поскольку разница между самыми высшими и низшими была столь велика, что взаимонепонимание было практически неизбежным, разделюки обычно сидели достаточно высоко и далеко над барамуками, чтобы тем не было удобно до них докричаться. Аналогичную позицию выдерживала и Верховная в отношении разделюк. И благодаря именно этому прямые диалоги между ними были невозможны, а утверждения высших передавались до низших по цепочке вниз, а низших до высших точно так же вверх (при условии, что высший найдёт время слушать низшего и сочтёт это достойным передачи). Если же Верховной важно было что-то сказать сразу всем, она могла непосредственно сама спуститься к ним и во всеуслышание это объявить, а все вопросы по поводу её высказывания ей уже передавать нужно было по установленной цепочке.

Если кому-то было что-то непонятно, то на языке апельсинов ему всё самым доходчивым образом задним числом потом автоматически разжёвывалось. И потому нижестоящим оставалось говорить с высшими лишь в режиме монолога, довольствуясь разговорами между собой о том, что они думают по поводу способности высших правильно поделить апельсины. И все свои разговоры они вели на своих языках, наиболее понятных их классу. Впрочем, это не означало, что у Верховной не было своего языка, на котором она могла с кем-то общаться. Как оказалось, свой язык она изобрела, и при том такой, что он оказался понятен и интересен всем классам сразу. Особенность же его было то, что своих слов в нём не было, а сказать для всех она могла на нём всё, что ей надо сказать, но при этом услышать каждый мог лишь то, что ему предназначалось услышать. А дело было так.

Однажды одна очень оппозиционно настроенная разделюка сказала во всеуслышание:

– Я не знаю, что у вас там в целом получается, но по Закону нам каждому полагается по пять апельсинов и точка. Так что давайте нам на мой десяток десять раз по пять реальных апельсинов!

Верховная же во всеуслышание ответила:

– Вот видите, она не знает, а лезет спорить. А меж тем все знают, что чем больше достанется одним, тем меньше достанется другим. И разве кто-то видит, чтобы одному десятку доставалось больше, чем другому? А если нет, то тогда почему мы должны урезать одних, чтобы добавить другим?

И тогда другая разделюка толкнула выступающую соседку под локоть, и сказала ей в полголоса:

– Да кто ты такая, чтобы отхапать больше, чем тебе хватает твоего ума? Сиди и довольствуйся тем, что имеешь, пока и это не отняли!

Барамуки же загалдели:

– Смотрите, вот явный пример того, когда кто-то пошёл против Справедливости и Равенства, и пытается всех обделить! Правильно, что ей не позволяют нарушать наш Закон! И хорошо, что у нас есть Верховная, которая ставит выскочку на место!

Таким образом, язык Верховной стал языком всего Общества, а её голос – его голосом. И на этом языке всегда в открытую звучали самые мудрые мысли его лидеров, ибо правовое Общество было демократическим, а властям демократического общества скрывать от народа было нечего. Так язык, на котором звучали самые важные мысли общества Справедливости и Равенства, стал полноценным демократическим языком.

Продолжение тут