Григорий Наумович Чухрай — кинорежиссёр, народный артист СССР, участник Великой Отечественной войны, десантник.
Григорий Чухрай умел не только снимать хорошее кино, он умел еще и писать кинематографично. Читаешь его воспоминания «Моя война» и сразу видишь детали готовых мизансцен: движения глаз, дрожание губ, выступающие слёзы. Слёзы очень часто, и очень часто кровь: и чужая, и своя — он же прошел всю войну. От и до.
Рослый, сильный, плечистый. Он попал на фронт прямо со срочной службы — младший сержант, радист. Усталый майор за казённым столом назначает его сразу командиром взвода, причем — в пехоту. Чухрай честно предупредил, что нужного опыта у него нет.
МАЙОР: Если бы у меня было, кого назначить, я бы тебя, сопляка, в упор не видел. Но у меня нет офицеров. Ты больше года прослужил в армии. И вообще приказы не обсуждаются!
Чухрая поставили командовать взводом необученных резервистов, бывших работников торговли. Они не только не умели стрелять, вообще ни разу винтовки в руках не держали. Спасение от них пришло в лице другого майора. Он набирал добровольцев в экспериментальные войска, объяснил, что в задачи нового формирования будут входить внезапные высадки парашютистов в тылу врага, молниеносные операции на занятой противником территории и возвращение к своим через линию фронта. Наивысшая степень риска — ВДВ.
ЧУХРАЙ: Немцы подходили к Москве. А здесь, на Кавказе, нас учили по-настоящему воевать. Не сами же собой организовались воздушно-десантные войска. В ясную погоду в небе, как цветы, распускались белые купола парашютов. Издали это было красиво. Но на следующий день в городе раздавались звуки траурного марша: хоронили солдат, погибших на тренировках. Потери были большие. Политруки говорили: «Осваиваем новое дело. Потери неизбежны».
Кинематографично? Но это была его реальность. В одном из таких переходов, Чухрай и ещё двое десантников уже успешно миновали все вражеские боевые порядки. Для этого они больше двух суток пролежали в мокрой траве вблизи немецких окопов. Изучали распорядок дня, огневые точки и ходы в заграждениях. Вышли по темноте. Включались стальные нервы: никаких проявлений беспокойства, встреченные немцы должны принять наших ребят за собственных разведчиков. Взмокшие от напряжения десантники наконец добирались до нейтральной полосы. Впереди свои, но это не менее опасно. Если часовые не знают о возвращении группы, они откроют огонь. Случались горькие, досадные потери и счастливые недоразумения тоже случались.
ЧУХРАЙ: Нас должны были встретить. Идем, а часовой стоит, молчит и не двигается. Странно. Может быть манекен? Когда подошли совсем близко, разглядели лицо. Глаза испуганные и удивленные, он остолбенел, ожидая самого страшного: «Товарищ, ты минное поле ходил!»
Мы были благодарны ему, что он молчал. Если бы он предупредил нас, мы безусловно бы подорвались.
Четыре года войны — четыре ранения, а ещё были контузии, обморожение, из-за которого потом всю жизнь по ночам болели ноги, госпитальная палата «доходиловка» — для безнадёжных. Была операция без наркоза, на живую, с зажатой в зубах деревяшкой. Отодвигая оголённый нерв, врачи долотом дробили кость, чтобы вытащить из неё застрявший немецкий осколок. Чухрай считал, что на войне ему повезло: даже тяжелые раны не сделали его калекой. Но своим главным везением называл то, что у него были друзья, которые не предадут и не бросят.
ЧУХРАЙ: Когда сил идти дальше не хватало, все останавливались и ждали, пока мы не сможем встать на ноги. Мне никогда не забыть, как в темноте я почувствовал, что кто-то вкладывает мне в рот что-то твердое и сладкое. Я понял: сахар, небольшой кусочек сахара. Но как он был мне тогда дорог! Не думаю, что он помог мне, но тогда я заплакал.
Во время войны Чухрай встретил и потерял, но, разыскав через газету, вновь обрёл, теперь уже навсегда, свою дорогую любовь, единственную и настоящую на все остальные полвека. Ира Пенькова. Получив двухнедельный отпуск, молодой офицер мчался к ней через всю страну в цветущие весной Ессентуки. На подножках переполненных вагонов, на крышах, буферах, на угольных площадках — только бы успеть до конца увольнительной. Он успел: нашёл её по новому адресу; держа в руках ведро сирени, сделал предложение. 9 мая 1944 года они расписались в потрёпанной школьной тетрадке тылового ЗАГСа. Этот день, ровно через год, станет самым счастливым и для всей нашей измученной, непокорённой страны. Но в этот последний военный год им всем ещё нужно будет выжить.
Он не любил описывать бои, говорил, что все они похожи друг на друга. Хотя скорее причина была в тяжести таких воспоминаний, ведь каждый бой для его участника — чья-то смерть и причинение смерти.
ЧУХРАЙ: Меня часто спрашивали: а Вы убивали? И удивлялись, когда я отвечал утвердительно. Меня оскорбляло это удивление, люди, не знающие войны, не пытаются вникнуть в её законы.
Во время боёв за Украину, Григорий Чухрай нашёл на развалинах книгу «Лев Кулешов. Уроки кинорежиссуры». Сердце солдата дрогнуло. Он вспомнил о своей довоенной мечте, когда хотел поступать во ВГИК. Никто тогда не мог даже представить, какой трагически-богатый режиссёрский материал преподнесёт жизнь, поэтому повторить за такими, как он, весь драматизм Великой Отечественной войны ни на экране, ни в книге, наверное, теперь уже невозможно. Фронтовая честность кавалера двух боевых орденов часто угрожала его творческой карьере. Картины пытались не пускать в прокат, ограничивать в показе, требовали от режиссёра положить на стол партбилет. Но Григорий Чухрай, который когда-то сражался за каждый метр Сталинграда, смог отстоять и каждый кадр, и каждую строчку прожитой им и его героическим поколением жизни.
Оценил 31 человек
76 кармы