Осень в Абхазии

Люди, вы знаете, что такое романтика в нашей современной поганой жизни? Вот я такой, видимо, везучий человек, что судьба подарила мне однажды, не побоюсь этих слов, несколько месяцев исключительно романтичной жизни в прекрасной осенней Абхазии.

В двадцатых числах октября далёкого уже теперь 1997 года я приехал в родной Сухум, чтобы обеспечить на все 100% необходимую тогда моей матушке (царствие ей небесное) операцию катаракты глаза. В Москве в это время уже лили холодные дожди, сырой промозглый ветер хлестал по голым ветвям деревьев. Короче, поздняя осень, «грачи улетели»...

А в Абхазии конец октября ― это время созревания и сбора винограда, время, когда люди «давят» и «закрывают» вино и варят чачу ― абхазскую водку. И естественно, моя матушка, первым делом попросила меня собрать её виноград, а потом и подавить его. Мы засыпали собранный мной виноград в специальный огромный чан, я подвернул джинсы, помыл с мылом ноги и собрался уже залезть в этот чан, чтобы давить его ногами, как Челентано в знаменитом итальянском фильме «Укрощение строптивого». Но мама вдруг остановила меня и сказала, что абхазы давят вино только руками, ногами не принято, и если я собрался давить виноград ногами, то лучше, чтоб об этом никто не узнал, иначе никто из моих абхазских друзей не будет пить это вино. Я знал, что это вино либо поедет в Москву и попадёт на стол моей жёнушки, либо дождётся моей любимой в сухумском подвале ― она очень любит абхазское домашнее «чёрное» вино еще с тех пор, когда была беременна нашим первенцем и пила это вино сколько душа пожелает, заедая его свежими зимними мандаринами.

Короче говоря, я подавил этот виноград ногами под музыку Челентано, мама процедила и закрыла (запечатала сургучом) три десятилитровых бутыли вина, которые я перенёс в полутёмный подвал нашего дома. В чане остался жмых винограда, который для меня уже не представлял никакой ценности. Однако на следующий день моя мама абхазка как бы невзначай спросила меня: «Сынок, а ты чачу будешь делать?». Я слегка опешил, хотя, конечно, знал, что из жмыха делают эту самую чачу ― виноградную водку. Но как это делать, я, москвич, не знал, в чем и признался маме. Она улыбнулась и сказала: «Ничего, Саид поможет». Через некоторое время во дворе нашего трехэтажного двухподъездного дома горел небольшой костёрок, над которым был установлен на треноге чугунный чан со жмыхом, куда мама, видимо, добавила все необходимые ингредиенты. Чан был герметично закрыт крышкой и имел отводную трубку, которая проходила через корыто с холодной водой (конденсат). Под самый кончик этой трубки была установлена обычная трёхлитровая банка, куда и капала горячая чача.

Мы с Саидом, моим молодым соседом по дому, сидели на маленьких скамеечках у костерка под деревом. Главное, как объяснил мне Саид, надо было поддерживать определённое пламя костра ― чтоб и не сильно, и не слабо горели дрова, от этого зависит качество «новорождённой» водки-чачи. Кода в банке уже набралось на четверть, Саид предложил мне, как хозяину, попробовать свежую водку. Я знал, что «первач» чачи ― это очень крепкий и, главное, сильно вонючий сивухой напиток, поэтому дёрнулся домой за закуской, чтоб хоть чем-нибудь зажевать эту гадость. Однако Саид, хитро улыбнувшись, остановил меня и указал рукой вверх ― на то дерево, под которым мы сидели. Я поднял глаза вверх и увидел в густой кроне тёмно-зелёные продолговатые плоды фейхоа ― экзотический для русских фрукт кисло-сладкого вкуса, очень витаминный и особенно полезный для сердечников. Мне осталось только встать и сорвать несколько спелых плодов, чтобы закусить ими первые сто граммов «свежей» чачи. Потом, конечно, же, были и второй, и третий стопарик… И я сидел у костерка под деревом фейхоа и думал о том, что в Москве такая сказка просто невозможна по определению ― сидеть во дворе своего дома, гнать на костре водку и закусывать фруктами с дерева…

Для Москвы это просто нереальное чудо из чудес! Но я был в осенней Абхазии, и этим всё сказано.

А вот еще одна не очень приятная история, которая случилась со мной той абхазской осенью. Был уже ноябрь, мама уже лежала в больнице после операции, я каждый день с утра поднимался на заросшую пышной вечнозелёной растительностью горку, где располагались корпуса первой городской сухумской больницы, чтобы навестить её. Когда-то пацаном, после окончания школы, я два месяца поработал здесь санитаром, чтобы иметь рабочий стаж, необходимый в те годы для поступления в институт. Мы таскали больных на носилках с этажа на этаж, а однажды мне поручили нарисовать (красиво!) номера на корпусах больницы, что я и сделал зелёной масленой краской. Не знаю, но может быть и сегодня еще те потускневшие уже от времени номера проглядывают на стенах корпусов первой городской больницы в Сухуме. Но, впрочем, я не об этом.

По вечерам я, понятное дело, был одинок и свободен, как морской ветер. И вот однажды вечером мой сосед Борис пригласил меня пойти в бар тургостиницы «Айтар», которая в годы моей сухумской юности называлась «Турбаза им. 15 съезда ВЛКСМ» (что это был за съезд комсомола и чем он так отметился, никто из нас, молодых комсомольцев, в те 70-е годы прошлого уже века не интересовался). Но для нас, живущих в этом районе пацанов, это было место культурного, но запретного отдыха, поскольку на турбазу можно было попасть только по пропускам, которых местным пацанам, само собой, не выдавали. А за воротами этой турбазы было кино, кафе и, главное, каждый день танцы под оркестр для отдыхающих туристов и туристок. И мы перелазили через специально вымазанный мазутом сетчатый забор, чтобы попасть на эти танцы, несмотря на строгих дежурных с повязками и ментов у входа на турбазу. Неприятных приключений в связи с этими «нелегальными» посещениями танцевальных вечеров было тогда много…

Но осенью 97 года на этой турбазе жили уже не русские туристы, а иностранцы из миссии ООН, призванные оказывать различную гуманитарную помощь жителям Абхазии в послевоенные годы (грузино-абхазский конфликт 92-93 гг.). И вот я с Борисом и компанией его друзей-абхазов, которые там и работали, оказался в баре этой опять-таки закрытой для местных тургостиницы «Айтар». Бар был очень уютный и тёплый ― деревянная подкопчённая облицовка стен, настоящий камин с «живым» огнём, широкая барная стойка тоже из тёмного дерева. Само собой, мы выпили и за встречу, и за знакомство, и за друзей, и за память погибших на той войне… Хорошо, в общем, сидели у огонька камина. Потом в баре появились англичане-ооновцы ― крепыши в полувоенной болотного цвета форме, в высоких шнурованных ботинках, ну, круче некуда. И вели они себя, как хозяева, не обращая никакого внимания на местных молодых мужиков, которые всего четыре года назад с оружием в руках, рискуя жизнью и здоровьем, отстояли свободу и независимость своей республики. Англичане, как и положено в баре, крепко выпили, а потом один за другим стали взбираться на барную стойку и, встав во весь рост, прыгать оттуда на сцепленные руки своих друзей. Такое вот у них, оказывается, пьяное развлечение в минуты досуга. На нашу местную компанию они не обращали никакого внимания, будто нас там и не было. Я пару раз порывался «пообщаться» с этой английской борзатнёй, благо кое-что «по-англицки» могу сказать прямо в морду, но мои абхазские друзья за столом каждый раз гасили мои порывы, мол, они тут гости и нам помогают, и лишний «базар» с ними никому не нужен. Однако когда британцы перестали прыгать, и один из них устроился со стаканом у барной стойки, я как бы невзначай тоже подошел со своим стаканом и завязал с ним разговор на английском из серии «where are you from?». Он что-то ответил, я сказал, что из Москвы, а потом спросил его, кто он по профессии? Брит ответил: «I am a doctor», а я, глядя ему в глаза, зло сказал, что он не доктор здесь, а шпион ― spy. Мужик чуть не поперхнулся своей выпивкой, но ничего не ответил и быстро отвалил от стойки к своим.

Потом братья-абхазы (боевые мужики, прошедшие войну!) упрекали меня за этот выпад, мол, нельзя с иностранцами из миссии ООН так разговаривать. А я слушал их и видел перед глазами этих пьяных англичан, скачущих на барной стойке, где мы только что заказывали себе кофе… Поубивал бы гадов!

Владимир Архангельский

Москва, 2002 г.