Такая судьба

Такая судьба.

Не всегда сам делаешь выбор – иногда вдруг вмешиваются какие-то посторонние силы и ты совершаешь что-то абсолютно непредвиденное.

Так и я, благополучно провалив вступительные экзамены на мехмат МГУ, подал вместе со своим приятелем документы в приемную комиссию МЭИ. Я – поступил. Приятель – нет. Хотя его выбор и факультета, и специальности – был совершенно сознательным. Мой–же - простое подражание. Через очень много лет я его встретил – он был сотрудником милиции на входе в компанию, куда я прибыл на переговоры. Мы поздоровались и даже решили узнать друг друга. Больше я его не видел – он пропал во Вторую Чеченскую войну.

Это было давным-давно. Кажется – этого и не было вовсе – только приснившийся причудливый сон в предзакатной дымке. Пролетевшие в одно мгновение неполные шесть лет.

Тяжелые дубовые двери главного входа весной 198* года выпустили меня обратно и захлопнулись за моей спиной, отмерив время на «настоящее»- «прошлое»-«будущее». Но остался обратный ход, инерция двери… Сотрясение воздуха. Возмущения высших порядков. Неуловимые, неосязаемые. Эмоции и эманации человека, прошедшего через эти двери в обе стороны.

Так вся наша жизнь – каждое следующее утро отбрасывает в небытие все прожитое накануне и ночью.

Становится воспоминаниями или снами. Но – все еще остается с нами. Можно как бы снова прожить.

Воспоминания тускнеют с годами, а еще обиднее - теряют яркость и терпкость, цвет, вкус, осязание, запах….

И, самое ужасное – когда приходит четкое осознание невозможности пережить все это снова.

Поправить, изменить, улучшить….

Просто пережить и почувствовать снова….

Тем более - попытаться прожить и поступить по-другому, так, как тогда требовала твоя совесть, так как ты не поступил…

Это – страшнее любой пытки, это - для осознавших…

Много лет назад я с легкостью и ежедневно открывал эти двери. Быть может, что они и сейчас открыты для меня - стоит только ранним утром сесть в метро, затем бегом – в троллейбус и, в терпком свежем запахе осени – очередного курса – пройти через них. Но они – увы! - откроются уже в другой, новый мир. И в нем я – не студент, не восторженный от познания этого мира юноша, не тот, кем бы я хотел себя ощутить. Мир изменился. Мое место – другое. Но мне все равно остаются сны.

Сны не причиняют боли и почти – мне никогда не стыдно. Они приносят разное, самые страшные из них – бывают про школу (особенно – выпускные экзамены – я готов отвергнуть переселение душ – лишь бы точно знать, что я не подвергнусь ЭТОМУ снова), зато почти самые приятные – без лести - про годы, которые я провел здесь – четкие, как видеозапись. ЗДЕСЬ - это несколько кварталов в Лефортове, именуемые территорией МЭИ. В них попадают лекции и семинары, и короткие перерывы, и невкусные непитательные (скорее - воспитательные) обеды в студенческих столовых, и дни, проведенные в библиотеке, и ночи – на вычислительном центре, и стройотряды, и картошка, и лекции по научному коммунизму (надеюсь, их никогда больше не будут читать – тем более никого не заставят сдавать госэкзамен!!!). А еще в них входят, почти по хронологии, мои самые яркие воспоминания:

- первое первое сентября в качестве студента – на стадионе «Энергия». Раннее утро, колючий воздух и незнакомцы - которые обречены стать твоими друзьями, или недругами, или – никем и очень скоро исчезнуть из твоей жизни - рядом с тобой. Те, с которыми тебе предстоит провести юность;

- так и непонятая мной до конца в своей иронии церемония посвящения в студенты – то, действо, в котором через несколько лет ты сам будешь участвовать в совершенно ином качестве – восторженно вопя – «а-а-а! зеленые козероги!!!» - вот бы Юру Дубовицкого спросить;

- запах горячего черного хлеба морозно-коротким зимним днем перед второй парой;

- «Мишка с пирожками» в обед на «сачке» и разочарование от покупки – не случилось чуда;

- ожидание нужного бутерброда или пирожного в кафе-автомате на карусели поддонов;

- зачет по инженерной графике – которого ты не ожидал получить сразу – и вдруг он проставлен «автоматом»;

- нервный перекур где-то под лестницей корпуса «В» в ожидании очереди на экзамен;

- исследование ламинарных и турбулентных потоков через маленькую оптическую трубку, введенную в очень большую страшного вида трубу с применением спектрохроматографа, а также прочие подобные, и, как оказалось, совсем ненужные в практической жизни заумности;

- вечно опаздывающий троллейбус №24 от Лермонтовки – если видишь хоть кого-то смутно знакомого – жгучая необходимость скинуться последним пятиалтынным на такси (sic!) 8-го парка едущее к себе домой – дабы все-таки не опоздать на первую пару – так мы однажды прокатились вместе с новой преподавательницей по высшей математике-2 – ух, и неудобно ей было потом принимать у меня зачет (а девушка и вправду красивая была!);

- ожидания случайной встречи в перерывах между лекциями, злость на бесстрастные расписания, и, в итоге, демонстративно прогулянная лекция в кофейне на углу Лефортовского вала с любимой девушкой с параллельного курса АВТФ – особенно запомнившейся нам– если ее мне должен читать ректор, только что разрешивший свободное посещение (простите меня, Евгений Викторович, а у нее был семинар, который проводила Ваша же жена!) – вот это было событие! – эти чашки кофе казались приготовленными из нектара свободы, Америка отдыхает. А до конца пятого курса оставались считанные недели;

- запах несгоревшего керосина в морозном воздухе февраля на аэродроме Военной кафедры и купленные наобум в столовой ОКБ МЭИ на Медвежьих Озерах цукаты из кормовой свеклы, принесенные потом в редакцию к чаю;

- и – совсем для немногих – горчащий привкус старого дерева на 5 этаже корпуса «И». Туда было долго идти – и не всякий забредал так далеко – да и не приносил этот этаж ничего особенно полезного для будущей карьеры – то ли дело – факультетский комитет комсомола или профком – прямой путь в аспирантуру….

Остальное – осталось. Но только - расплывшейся акварелью художника-неудачника на волдыристом листе ватмана. Как что-то вдруг произошедшее, свершившееся и постыдно полузабытое, но вдруг обратившееся в колючий синий нагрудный знак и складные корочки диплома. И тут же прощенное.

Но есть и иное – например - две старые потемневшие двери – комната редакции и кабинет Главного редактора. Первую открыть и легко и сложно – дверь податлива, но чтобы войти, нужно принести с собой нечто особенное. «Свое». Вторая дверь – если ты уже смог открыть первую – открывалась и проще, и сложнее. Мало было принести просто «свое». Нужно было придать форму, огранить – удалить все лишнее в том кубе мрамора, который скрывал в себе статую Афродиты Пенорожденной… Если это «свое» в «мраморе» было – резец не столько направляли, но советовали не совершать неправильного движения. И твои движения невидимым образом оттачивались раз от раза.

Это было – как мне кажется – самое сложное время – «пятилетка пышных похорон» - время, когда даже намеки могли оказаться… Чем? Чем-то худшим политического анекдота, рассказанного в лицо явному (или тайному) сотруднику компетентных органов.

Но это время и воспитало неуловимое чувство момента - стараться говорить (или – недоговаривать) то, что думаешь – и поступать так, как считаешь нужным именно в этот момент – очень хорошее правило для сохранения внутреннего равновесия. Есть еще маленький нюанс – иногда – лучше промолчать. Или не молчать. Ведь каждый выбирает всегда сам - это повелось со времен Ирода Великого, а может и еще раньше...

Странно, но даже в эти «застойные» и «околоперестроечные» годы кроме обязательных передовиц (от всей души сочувствую их авторам – иного выбора не было и зачастую их писал сам Главный) – в нашей газете были и самые разнообразные материалы. Нет, не сомнительные – начальник Первого отдела был всегда на страже – да и не было желания ни у кого писать крамолу – общий ритм жизни, хотя и немного не соответствовал установленным свыше строгим канонам, но тем более был интересен.

Были материалы не только про студенческие отряды, просто – наше Лефортово, наш институт, самодеятельность, обучение, немногое свободное время... О людях которые рядом с тобой, об их повседневных делах, чувствах. Полемика, зарисовки, шутки, стихи….

Критика – пусть и написанная эзоповым языком – но она была.

Романтика – восторженная, как того требовала идеология – тоже была. Но была и не восторженная, а просто - лирика, которую никто и никогда не смог отнять у студентов технических институтов и которую невозможно искоренить никакой цензурой. Именно на ней держались все стройотряды, она приходила вечером, как любимая женщина и зажигала все наши «политически корректные» костры….

А Самое Главное - пьянящий запах свежей типографской краски - нечто непередаваемое для любого автора материала, размещенного в новом номере. Нет на этом свете никакого другого наркотика сильнее. И нет ни единой личности в мире, которая бы преодолела эту зависимость. Сон в предзакатной дымке. Полет шмеля за пять минут до пробуждения. Гарнитура Таймс 14 кеглей. Офсет. Отпечатано в типографии «Московская Правда»… Сдано в набор… Подписано в печать… И вот ! -

В те времена существовал другой путь – нести напролом в обе двери редакции политически и идеологически выверенную, совершенно бестолковую и бессмысленную коньюнктурщину, желательно, полыхая праведным огнем Октябрьской революции в глазах, но при этом не понимая, что остальные (во второй комнате – точно) даже не будут смеяться в твою спину. Ведь смеяться над убогими грешно, а над убежденными в своей убогости – тем более… Увы, им, ищущим свой окольный путь и пролагающим его через газету, не дано было понять, что такое – «вкус» и «запах» печатного слова. Тем более, что среди всех искусств, для них важнейшим являлось кино… Ведь прочие - просто были выше их понимания.

Да, была необходимость писать и редакционные задания – правильные, выдержанные статьи и заметки – но и в них всегда ценилась собственная мысль, отношение, понимание целесообразности происходящего. И это не было архисложным – в конечном счете они касались людей, с которыми ты повседневно контактируешь – других студентов, аспирантов, преподавателей – даже абитуриентов.

Спасибо Вам – тем – кто приобщил меня к таинству прессы - моим Учителям владения печатным словом, Критикам и Наставникам, моим Друзьям – Главному редактору Игорю Михайловичу Короневскому и его заместителю - Татьяне Олеговне . За время, потраченное на объяснение допущенных мной ошибок, на споры о наиболее удачных формулировках, на обсуждение моих стихов и прозы. Я хочу их особенно поблагодарить за давний подарок к моему выпуску – просто не было другого случая – отведенную специальную полосу в газете и еще – за то, что они научили меня пользоваться словом.

Отдельное спасибо - всем моим коллегам в середине 80-х, моей газете, типографии, в которой она печаталась, всем Вам, кто читал написанное мной.

И простите меня, за то что я - не стал журналистом. Мир вдруг изменился.

Судьба такая.