Смуров вытащил из печатной машинки листы. Внутри машинки печально звякнул невидимый колокольчик. Царапнул внизу листов свою подпись. Зам по розыску размашисто подписал «Утверждаю». В канцелярии поставили штампик и забрали второй экземпляр. Первый экземпляр Смуров положил в папку. Справка по итогам года была готова.
Детских преступлений по 50-му отделению милиции города Москвы числилось 14, что превышало рост преступности на одну единицу. За это Смуров завтра получит выговор с занесением. А на следующий год, если будет жив и здоров, то сократит количество детских преступлений на одно и получит премию. Или сохранит 14 и не получит ничего, что тоже хорошо, потому как не допустил роста детской преступности. Эта игра повторялась из года в год и была привычна до оскомины.
Палыч, зам по розыску 50-го, покрутил головой, закурил и мечтательно сказал Смурову:
— Эх, нам бы ещё кражу госимущества раскрыть какую-нибудь под конец года.
Старший сыщик по недоноскам Валера Смуров хмыкнул и вышел из конторы.
Погода была слякотная, вместо снега шёл мелкий сиротский дождик. Сыщик представил, как он будет тащиться до трамвая, который ходил в это время в час по чайной ложке, а потом пилить на метро. И ноги понесли Смурова в магазин «Овощи», что был напротив конторы. В магазине сиротливая очередь струилась за мандаринами, тут же взвешивали картошку, свёклу и заскорузлую морковку. В кабинете заведующей было тепло. Ёлочка в углу сверкала шарами, разноцветные лампочки хитро подмигивали. Шампанское было вкусным, кружило голову и щипало нёбо. Смуров закусывал шоколадкой, покуривал, шутил и подмигивал. Заведующая магазином добродушно посмеивалась и смотрела на сыщика с надеждой и ожиданием.
Дома у заведующей магазином было уютно, пахло кофе. Они разделись, как семейная пара, простыни были прохладными. Потом они тихо лежали, смотрели, как в сумерках шевелятся от лёгкого сквозняка шторы, пили кофе с коньяком. Коньяк был маслянист, пахуч и тяжело перекатывался на дне бокалов.
— Твой сын? — сыщик кивнул на портрет щербатого пацана, с прищуром смотревшего на мир.
— Он у родителей. Каникулы.
— А у меня дочь.
— Поженим?
И они засмеялись. Они трепались про работу. Смуров жаловался, что начальство мордует с долбанным процентом раскрываемости и что много нельзя, а мало ещё хуже. Заведующая жаловалась, что все хотят дефицит, и приходится крутиться между ОБХСС и нужными людьми, которых пруд пруди, и вот в магазине, что на Онежской, очумевшая молодая директриса пожар устроила, а ветеранские пайки до пожара вывезла и ими втихую торгует. Уже и недостачи покрыла, и у начальства в фаворе, и пожарная инспекция написала, что возгорание от короткого замыкания. Всё шито-крыто, хоть и шито белыми нитками.
Утром был горячий душ, крепкий чай, бутерброды. Поцелуй на прощанье. Смуров тщательно стёр губную помаду и побежал в контору.
— Палыч! — заорал он с порога. — Раскрытие хотел, так оно будет.
— Ты чего небритый такой? — невпопад спросил зам по розыску.
К обеду дежурный следак закончил работу. Сунул в карман апельсин, а в портфель — тщательно завёрнутую в газеты тушку горбуши. И на прощанье напомнил про акт на уничтожение продуктов.
Палыч весело тюкал по клавишам видавшей виды пишущей машинки, переделывая справку о кражах государственного имущества.
Вечером в кабинете Смурова зазвонил телефон:
— Ну и сука ты, Валера, — только и сказала заведующая овощным магазином.
Смуров не стал оправдываться, а просто положил трубку.
Природа смилостивилась. Похолодало. Выпал снег. Старший сыщик по недоноскам трясся в трамвае и думал, что кто-то велел слить информацию розыску, а не ОБХСС. Интриганы хреновы…
Дома было привычно скучно и тепло. Смуров заснул под бубнёж диктора программы «Время», рассказывающего о добром, светлом и хорошем.
Оценили 16 человек
34 кармы