Штрафная рота (воспоминания ветерана)

Ныне покойный мой отец, фамилию по известным причинам указать не могу, оставил письменные воспоминания о войне, в частности, о службе в штрафной роте. Поскольку мифов об этих подразделениях много, хотел бы предложить вниманию читателей КОНТА эти записки с незначительными сокращениями и небольшими стилистическими правками.

В 26 годовщину Октябрьской революции 7-го ноября 1943 года в штабе 22 армии Северо-Западного фронта состоялось торжественное заседание. После официальной части были накрыты столы для ужина.

На следующий день, т.е. 8-го ноября нас, троих лейтенантов интендантской службы, вызвали в отдел кадров армии, и сообщили, что мы все назначены на должности заведующих делами – казначеями отдельных штрафных рот.

Тут же состоялось встреча с уже назначенными командирами штрафных рот: два молодых ст. лейтенанта и один капитан постарше лет около пятидесяти. Начали знакомиться. Выглядело это интересно, вроде смотрин. Мы выбирали себе начальников, а они – подчиненных. Два товарища, они были помоложе меня, прильнули к молодым, а капитан постарше подсел ко мне. Он по профессии учитель (везет мне на учителей), призван из запаса, семья в эвакуации, настроение у него грустное. Характер, добрый, мягкий, но угрюмый.

Пришел представитель штаба армии и сообщил, что ожидается большая группа штрафников. «Кроме существующего в армии штрафного батальона будут сформированы еще три отдельные штрафные роты. Общим командованием они объединены не будут, а будут подчинены непосредственно командиру части, на участке которого они будут действовать, а до вступления в бой – непосредственно командованию армией.

В такие подразделения мы назначаем лучших офицеров, скоро к вам прибудут еще командиры. Вам следует хорошо, четко организовать работу по формированию хозяйства, принять и элементарно обучить этих солдат и т.д. и т.п.»

Поселились мы сначала в небольшом хуторе. Получили штатное расписание. Рота именовалась 349 отдельная штрафная рота. Постоянный состав: командир, политработник именовался агитатор, фельдшер, завделами – казначей и три командира взвода. Сержантский и рядовой состав : старшина, два повара и два ездовых. Кухня, две пары лошадей и две повозки.

Стал прибывать постоянный личный состав, командиры взводов, фельдшер и агитатор. Это были молодые лейтенанты, некоторые только окончили ускоренные курсы. Появился старшина, получили мы с ним лошадей, повозки и походную кухню – завели свое хозяйство. Как всегда, при формировании у завделами –казначея работы очень много, а здесь еще и вся штабная переписка, всякого рода сведения, списки, записки, учет личного состава, получение имущества и др. Благо условия пока были хорошие, жили в избе, сухо, тепло, недалеко от штаба армии.

В свободное время по вечерам наша молодежь – офицеры и солдаты собирались вместе, приглашали девчат и устраивали вечеринки с танцами.

Один из командиров взводов, по национальности еврей, смеялся, плясал, был веселый на редкость. Это он перед смертью, сказала однажды мне одна пожилая женщина, и это оказалось пророчеством, он погиб в первом бою. Остальные офицеры были в таком возрасте, что могли беззаботно болтать с девчатами, не задумываясь, что их ждет впереди. Командир роты, как всегда, был серьезен и задумчив, он, наверное, больше всех предчувствовал предстоящее.

У него в отношении личного состава были большие полномочия. Он мог своим приказом перевести из постоянного состава рядовых и сержантов в штрафники, что он и сделал со старшиной роты, предварительно разжаловав в рядовые. А произошло это так: на должность старшины был назначен симпатичный парень в звании ст. сержанта. Взялся он за работу очень активно, мы с ним быстро сделали все дела по хозяйственной линии. Все шло хорошо, и вдруг он запил, где-то доставал самогон, стал появляться в роте в нетрезвом виде. Командир наложил взыскание, после отбытия он опять за свое, твердит, все равно убьют. Мучились, мучились с ним, ничего ж не делает, и командир вынужден был зачислить его в переменный состав. Так у нас появился первый штрафник. Предчувствие его сбылось, как только рота вступила в бой, он погиб.

В ожидании пополнения прожили мы на этом хуторе недели две, и где-то в конце ноября 1943 года привезли переменный состав, более ста человек штрафников. Разместились уже не в населенном пункте, а в землянках. Вернее, оказались полуземлянки, четыре больших сруба наполовину врытые в землю на склоне.

Каждый взвод занял отдельный блиндаж, внутри которого были двухэтажные нары и небольшой узкий проход, маленькое оконце напротив прохода. В четвертом блиндаже поменьше разместились мы: командир, фельдшер, агитатор и солдаты постоянного состава. Теперь рота была в полном составе. Командиры занялись обучением солдат, в основном, изучением материальной части оружия, стрельбой, и тактическими занятиями.

На мою долю выпало составление разного рода списков с множеством данных. Составление денежных ведомостей, вся переписка штабная и хозяйственная.

Народ в основном был призывного возраста, большинство осуждены за дезертирство, самовольные отлучки и другие преступления. Все осуждены военными трибуналами на разные сроки тюремного заключения с заменой наказания пребыванием в штрафной роте сроком до трех месяцев.

Условия были такие: штрафник отбывал наказание в роте до первого ранения и освобождался как искупивший вину кровью. С него снималась судимость, он зачислялся после выздоровления в регулярную армию на общих основаниях. С убитых снималась судимость, и высылалось родным извещение о смерти с указанием «Пал смертью храбрых». Если человек не получал ранение, то ему нужно было прослужить в штрафной роте три месяца, после чего он также освобождался подчистую, и продолжал службу в обыкновенной воинской части.

Люди были очень разные, были отчаянные головы, этакие ухари, которым все нипочем. Некоторые тяготились своим положением, тяжело переживали, многие вообще не понимали серьезности своего положения, того, что они стоят перед большим испытанием.

А практика сложилась такая, что командование штрафные подразделения посылало на самые трудные и опасные участки фронта.

Командир разрешил мне взять одного солдата в помощь, писанины было очень много, а тут зима, нужно заготавливать дрова, печь топилась все время, и немало других дел, которые требуют времени, короче, нужен был посыльный. Был в одном взводе совсем на вид мальчик, такой круглолицый, румяный, звали его Миша, попал в штрафники за дезертирство. Как же так, спросил я его. Он ответил, что ушел домой с призывного пункта, пожил неделю дома, а потом приехали солдаты, забрали его, вот и все. Приспособили мы его с командиром себе в помощники, парнишка оказался трудолюбивый.

Из штрафников командир назначил старшиной одного старослужащего, бывшего ст. сержанта, попал он к нам тоже за самоволку. Обмундирование они получили где-то в тылу, а вооружение получили у нас, в основном, винтовки-карабины, по десятку автоматов на взвод и несколько ручных пулеметов.

Прихожу как-то во второй половине декабря, наступил срок выплаты денег, и объявляю, давайте, друзья, получать денежное содержание, причиталось по тридцать рублей. Кричат с нар, зачем оно нам, зачисляй в фонд обороны, не будем получать. Пришлось разъяснять, что получить–то все равно нужно, а потом можете сдать куда угодно. Порасписывались в ведомости, а денег не взяли. Пришлось оформить и перечислить в фонд обороны причитающиеся всей роте деньги. Правда, деньги там девать им было просто некуда. Жили мы довольно изолировано, не было поблизости никаких населенных пунктов. Штаб тыла армии тоже размещался в каких-то землянках.

Распорядок дня был напряженным, с утра до позднего вечера шли занятия. Однако, надо заметить, что нарушений дисциплины почти не было. Ведь если разобраться, все эти люди были заключенные, но никакой охраны у нас не было. Были дежурный офицер и дневальные из числа самих штрафников. Несмотря на это не то, чтобы дезертирства, даже самовольных отлучек не было.

Прошло полтора месяца, а с передовой ничего не было слышно. Неожиданно к нашему расположению подошла колонна крытых автомашин ЗИС армейского автобата. По боевой тревоге погрузились в автомашины, офицеры – в кабины. Произошло все очень быстро.

Поварам и ездовым во главе со старшиной было приказано следовать в пункт, указанный на карте. Тревога произошла под вечер, через несколько часов пути по холмистой местности, высадились на передовой около КП одного из полков.

Полк вел наступление, и перед г.Новосокольники его наступление приостановилось. У немцев тут были оборонительные сооружения, траншеи, а наши части в ходе наступательных боев потеряли много людей. В батальоне, который мы должны сменить, осталось всего около двадцати человек. Но это были опытные обстрелянные бойцы. Как только наступление приостановилось, они хорошо окопались и держали фронт своего участка до подхода подкрепления.

На командном пункте командир роты получил приказ занять оборону на участке, где ведет бой 1-ый батальон, и сменить бойцов, которые уже несколько дней не выходили из боя. Приказ был ясен, но местность, сами позиции, никто из наших не видел, все происходило ночью.

При отъезде со старого места все бумаги, документы, дела и деньги я сложил в небольшой чемодан, и держал его все время под рукой. Когда командир пришел в роту, он приказал фельдшеру организовать медицинский пункт, где тот считает удобным. Обращаясь ко мне, сказал, «Вы с нами не пойдете, Ваша обязанность сохранить то, что в чемодане, от этого зависит дальнейшая судьба всех этих людей». Конечно, судьба людей зависела не от содержимого чемодана, а от обстановки на поле боя, но и от тех бумаг, которые были в чемодане, также многое зависело. Каждый должен был делать свое дело. Оставил нам в помощь с фельдшером солдата, того самого Мишу, он же должен был исполнять роль связного. Затем поставил задачу перед командирами взводов и солдатами. Нам нужно было сменить батальон и занять оборону. Но идем мы почти вслепую, где этот батальон, что там за местность, неизвестно, времени на ознакомление не дают. Будем действовать сообразно с обстоятельствами. Вперед, и полезли по обрыву наверх.

Через небольшой промежуток времени наверху, куда уползла наша рота, поднялся ураган огня, полетели снаряды, начали рваться мины, небо осветилось ракетами, затрещали пулеметные очереди и ружейная стрельба, шел ожесточенный бой. По нашим землянкам усилилась артиллерийская стрельба. Дело близилось к утру. Появились первые раненые, и поток их нарастал, лейтенант не успевал делать перевязки.

Приехал старшина с подводами и кухней. Разместили мы их под яром. У некоторых ранения были тяжелые, их сразу же грузили на повозки, и в госпиталь. Принесли на плащ-палатке раненого командира роты. На лице были страдания, вызванные раной. На прощанье дал несколько распоряжений: «сделай все, как положено», а еще сказал, что ожидал худшего исхода на этой должности. О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.

В ту ночь рота не смогла занять рубеж батальона. Чуть ли не половина роты выбыла из строя убитыми и ранеными.

По рассказу уцелевшего командира взвода, рота поднялась из обрыва наверх, и по-пластунски стала подползать к тем ячейкам, которые оставили после себя бойцы оборонявшегося батальона, те опустились в овраг, как только рота стала подниматься наверх, произошла некоторое замешательство, люди не знали куда двигаться. Возник ненужный шум. При свете ракет немцы обнаружили наступающих, и открыли интенсивный огонь из минометов и пулеметов. Наша стрельба в ответ была неэффективной и только демаскировала. Как ни старались командиры, но страх преодолел. Сильно плотный был огонь противника, и рота, оставив на поле боя два десятка убитых, отошла за обрыв.

Потери оказались большими, один командир взвода был убит – тот весельчак еврей, другой ранен и ушел в госпиталь. Из комсостава остались командир взвода, который принял командование ротой, и агитатор. Солдат осталось менее половины, немного больше взвода.

Фельдшер продолжал оказывать первую помощь раненым. Мы со старшиной организовали завтрак. Мой помощник помогал фельдшеру, вел точный учет раненых.

Командование полком было недовольно операцией. Пришел капитан из штабных офицеров, немного выпивши, распекал наших командиров и солдат. Эх вы вояки, мы гнали немцев с двадцатью бойцами на этом участке, а вас больше сотни, и не могли занять позиции. «Слушай мою команду, за мной», и полез из обрыва наверх. Не успел он встать на ровное место, как полетел кубарем вниз мертвым. Безусловно, этот офицер был храбрым воякой, но хмельная безрассудность погубила его.

При дневном свете осмотрелись, изучили местность, и остаток роты скрытно по овражкам занял нужные позиции, и вел бой до ночи. Когда немного приутих бой, перед вечером мы со старшиной и поварами пробрались к своим для того, чтобы накормить обедом. Позиция эта не имела сплошных траншей, а только отдельные неглубокие ячейки, кое-кто сидел в воронках от снарядов, все грязные, кругом неубранные трупы – картина не из приятных.

Рядом с нами южнее действовали две другие штрафные роты. У них дела были немного лучше, местность была более удобная, меньше потерь, но потери все же были. Остался один из двух командиров рот, все три роты подчинили ему.

Замысел командования был такой. Сосредоточить все роты на территории полка, занять его позиции и ночью атаковать. Но в первую ночь это не удалось. На вторую ночь все три роты поднялись в атаку, и с большими потерями заняли позиции немцев. После этого в городе начались пожары, и враг оставил Новосокольники. В город вошли наши части.

Немцы отступили недалеко, они окопались на высотках западнее железной дороги Ленинград –Дно – Новосокольники. Мы заняли оборону по линии железной дороги.

В роте остались всего девять человек, из офицеров фельдшер, агитатор и я, два повара, два ездовых и два штрафника – мой помощник Миша и старшина.

Я засел за оформление документов на раненых, их всех должны были реабилитировать, выписать на каждого специальное удостоверение об искуплении вины кровью. На убитых, а их около сорока человек – извещение о смерти родственникам.

Штаб армии запросил донесение о боевых действиях роты. Я написал подробно без прикрас все события двух суток. Описал подробно действия командиров, обстановку, потери. Исписал четыре листа бумаги.

После этих событий активные действия на этом участке фронта прекратились, остатки нашей роты стояли в обороне.

И вот в первых числах февраля 1944 года мы получили приказ. Наша рота отзывалась с передовой в штаб тыла армии для расформирования. Погрузили мы свои нехитрые пожитки на уцелевшую повозку, прицепили к ней кухню и прибыли в назначенный пункт. Наше место на фронте занял укрепрайон.

По прибытию на двоих штрафников: Мишу и старшину, я написал документы об освобождении, как отбывших в штрафной роте три месяца положенного срока. Сдал дела, отчитался по денежному довольствию. После непродолжительного лечения был направлен в отдел кадров штаба армии, которая перешла во 2-ой Прибалтийский фронт.