Сейчас, спустя 18 лет, на самом деле, остаётся только один вопрос к ВВП: что случилось с "Курском"? Кто и зачем приказал уничтожить правду о АПЛ "Курск"?

Почему Примаков приказал уничтожить КУРСК? Свидетели заговорили

Опубликовано: 21 апр. 2018 г.

Последняя передча Доренко на ОРТ (Жесткая критика Путина по поводу АПЛ "Курск").

Опубликовано: 9 окт. 2014 г.

Курск подводная лодка в мутной воде. Запрещён к показу в России

Документальные фильмы Documentaries

Опубликовано: 7 сент. 2016 г.

Фильм, который не показывали и не покажут в России (по крайней мере в ближайшие лет десять..), снятый французским режиссером и показанный по телевидению (Французскому и Шведскому по крайней мере).

Курск: атомная подводная лодка, затонувшая 12 августа 2000 г., была самой современной лодкой российского флота. Огромная: по длине с футбольный стадион (155 метров), по высоте с 7-этажное здание, снабжена ракетами, каждая из которых в 40 раз мощнее бомбы Хиросимы.

12 августа 2000 г. Курск должен был выполнить показательный выстрел, выпустить новую ракету-торпеду, передвигающуюся со скоростью 500 км/ч, "Шквал". Обыкновенная торпеда движется со скоростью 70 км/ч. На это мероприятие в Россию пригласили китайскую делегацию. Можно предположить, что Россия пытается продать Китаю это мощное оружие. Но американцы про это знают и не могут ни в коем случае с этим смириться. Смириться с тем, что у Китая будет такое мощное оружие.

Что произойдет? Будут присутствовать 2 американские подводные лодки: Мемфис и Толедо. Можно ли предположить, что Мемфис выстрелит торпедой в Курск? И что 12 августа 2000 г. мы избежали начала ядерной войны?

Если Вы хотите узнать подробности, то смотрите фильм-расследование, снятый Jean-Michel Carre.

Интервью ведущему CNN Ларри Кингу. 08.09.2000. В. В. Путин: "она утонула"...!!!

Источник:

https://www.youtube.com/watch?...

Дело «Курска»: адвокат обвиняет

Известный российский правозащитник, адвокат Борис Кузнецов дополнил свою книгу о гибели подлодки «Курск» новыми фактами и документами.

Газета «Совершенно секретно» благодарит автора за предоставленные для публикации новые фрагменты книги «Она утонула» – ее вторая редакция до сих пор на русском языке не вышла.

Предисловие ко второму изданию

…Политэмигрантом я стал шесть лет назад. Дело «Курска» является едва ли не самой главной причиной того, что я оказался в эмиграции не по собственной воле.

…Летом 2009 года на дачном участке под Санкт-Петербургом сгорела баня, и осматривавшие место происшествия сотрудники пожарной инспекции нашли признаки поджога. Ни до ни после этого происшествия таких случаев в дачном кооперативе не было. Баня находилась на территории дачного участка, где жили моя дочь и ее семья, и за неделю до пожара баня была заполнена 3000 томов моего архива, который я собирал с 1962 года.

В возбуждении уголовного дела было отказано, виновные в поджоге лица установлены не были. В пожаре сгорели 15 томов материалов по делу подводной лодки «Курск»…

Из адвоката, занимающегося профессиональной защитой, путинский режим превратил меня в политика с радикальными взглядами.

Один из моих приятелей – известный доктор, которого уважают и к чьему мнению прислушиваются в Кремле, изо всех сил старался помочь мне вернуться в Россию и по поручению одного из стоящих у кормила власти и хорошо понимавшего глупость и бесперспективность обвинения спросил у меня:

– На каких условиях ты можешь вернуться в Россию? Откажешься ли ты от политического убежища?

Я ответил:

– Это возможно в том случае, если будет пересмотрен ряд дел и отменены судебные и процессуальные решения по ним. – И перечислил эти дела. – Я вернусь тогда, когда власти в России будут соблюдать законы, а суды будут свободны от давления власти и спецслужб.

И первым я назвал дело о гибели АПРК (атомный подводный ракетный крейсер. – Ред.) «Курск».

Сразу должен оговориться: я не хочу видеть ни бывшего командующего флотом, ни других высокопоставленных и ответственных начальников и командиров ни в лагере, ни даже на скамье подсудимых. Просто мне и тем семьям членов погибшего экипажа, которые поверили в меня в 2002 году, нужна вся правда, а не взвешенные и дозированные продажными прокурорами, судьями и экспертами ее куски.

Открытый судебный процесс с участием руководителей учений, независимых экспертов и потерпевших мог бы поставить в этом деле точку. Но то, что происходило на заседаниях военных судов, однозначно характеризует российскую судебную систему как встроенную в вертикаль исполнительной власти.

Фигуранты

В этой главе будут названы лица, которые, как я считаю, причастны к трагедии 12 августа 2000 года. Обвинения им не предъявлялись и, вероятно, никогда уже не будут предъявлены, сроки давности преступлений, в которых их можно обвинить, истекли или истекут, но назвать их имена очень важно и даже необходимо.

Все мои обвинения носят виртуальный характер. Я – не прокурор, не следователь. Не проводил расследования преступной деятельности лиц, которых я перечисляю, не располагаю всей полнотой доказательств.

В декабре 2001 года, через 16 месяцев после катастрофы, указом Президента России 12 высших офицеров Северного флота, в том числе адмиралы Вячеслав Попов и Михаил Моцак, были сначала отстранены, а затем уволены с формулировкой «за упущения в организации повседневной и учебно-боевой деятельности флота», а надо было увольнять за гибель АПРК «Курск» и 118 членов экипажа. В июле 2002 года Главная военная прокуратура уголовное дело прекратила. Виновных во взрыве торпеды, которая погубила субмарину, не нашли.

Обращаю ваше внимание на то, что упоминания о гибели 118 моряков в приказе нет: бардак – был, а «Курска» – не было, и этот бардак никак не связан с гибелью корабля и экипажа. Тогда Владимир Устинов заявил:

«Выявленные в ходе следствия нарушения в организации и проведении учений Северного флота и поисково-спасательной операции не состоят в причинно-следственной связи с гибелью АПЛ «Курск»…

На фото: Владимир Путин на ходовом мостике атомной подводной лодки «Карелия» 06.04.2000 г. (Фото РИА «Новости»)

Владимир Владимирович Путин, являясь избранным Президентом Российской Федерации с 07.05.2000 и, согласно части 1 статьи 87 Конституции Российской Федерации, Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами Российской Федерации, знал или должен был знать о проведении ВМФ РФ крупнейших в новейшей истории России военно-морских учений на Северном флоте, однако в существо подготовки учений не вникал, руководство ВМФ и Северного флота по этому вопросу не заслушивал, сам участия в учениях не принимал, а в период учений с 10 по 13 августа 2000 года находился в отпуске и вернулся в Москву только 17 августа 2000 года. Неся личную ответственность за состояние обороноспособности страны, отнесся к своим обязанностям халатно, бесконтрольно передоверил организацию и проведение учений руководству ВМФ и Северного флота.

В результате этого по вине Главкома ВМФ РФ адмирала флота Куроедова В.И. и командующего Северным флотом адмирала Попова В.А. в нарушение нормативных документов («Наставления по оперативной подготовке ВС РФ», «Руководства по тактической подготовке ВМФ», «Организационно-методических указаний по подготовке ВМФ в 2000 году») вместо запланированного в августе 2000 года сбор-похода кораблей Северного флота командование спланировало и организовало проведение комплексной боевой подготовки кораблей авианосной многоцелевой группы в Баренцевом море в период с 10 по 13 августа 2000 года, которая не предусмотрена ни одним из указанных нормативных документов.

Это привело в свою очередь к тому, что план учений разрабатывался и утверждался не руководством ВМФ, как это требуется при проведении сбор-похода, а руководством Северного флота, что снижало уровень и качество подготовки учений, а также порядок подготовки и инспектирования боевых кораблей, участвующих в учениях. В результате в море был выпущен неподготовленный к стрельбе торпедой 65-76 подводный крейсер К-141, ранее этой торпедой не стрелявший, с необученным стрельбе перекисно-водородной торпедой экипажем.

Таким образом, бездействие Президента Российской Федерации Путина В.В. повлекло причинение крупного ущерба по халатности и смерть по неосторожности 118 человек.

Имея достоверную информацию о том, что на «Курске» после взрывов в живых остались подводники, Путин отверг предложение иностранных государств предоставить немедленную помощь для спасения людей. Своевременная помощь 23 членам экипажа, которые оставались живыми как минимум до 11 часов утра 14 августа 2000 года, оказана не была, и они погибли в результате локального пожара от попадания воды и масла на пластины В-64 для регенеративного дыхательного устройства РДУ-2.

Таким образом, являясь Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами России, Путин В.В., будучи обязанным заботиться о жизни военнослужащих Российской Федерации, имея возможность оказать помощь 23 подводникам путем привлечения иностранных специалистов и средств спасения, заведомо оставил без помощи лиц, находящихся в опасном для жизни состоянии и лишенных возможности принять меры к самосохранению.

Пытаясь уйти от правовой, морально-этической и политической ответственности, по завершении предварительного расследования Путин злоупотребил должностными полномочиями и принял политическое решение отказаться от уголовного преследования руководителей ВМФ России и Северного флота.

Во исполнение этого решения Генеральный прокурор России Владимир Устинов и главный военный прокурор Александр Савенков дали указания следователю Артуру Егиеву прекратить уголовное дело, исключив обстоятельства, связанные со временем гибели 23 подводников, находившихся в 9-м отсеке. Егиев в свою очередь назначил проведение повторных и дополнительных экспертиз с участием Виктора Колкутина и Сергея Козлова, которые сфабриковали экспертизы о жизни подводников не более 8 часов после взрывов и о том, что источник стуков SOS находился вне места нахождения атомного подводного ракетного крейсера «Курск».

Президент РФ Путин В.В. таким образом, используя свое служебное положение, приняв политическое решение о непривлечении к уголовной ответственности виновных должностных лиц ВМФ и Северного флота, вмешался в деятельность органов предварительного расследования в целях воспрепятствования всестороннему, полному и объективному расследованию дела…

23 августа 2000 года Путин выступил по Центральному телевидению. Прошло 11 дней со дня гибели «Курска». К этому моменту картина в целом была ясна. Привожу отрывки из этого выступления:

«С лодкой была потеряна связь 12-го числа в 23 часа 30 минут, с этого момента был объявлен розыск. На розыск в таких условиях отводится штатно до 7 суток. Лодка была обнаружена в 4:30 утра 13-го числа, а в 7 часов утра меня проинформировал министр обороны. Что знали на тот момент военные? Первое, что с лодкой утрачена связь. Второе, что она лежит на дне. Третье. С ней установлен контакт с помощью тех средств, которые на лодке есть. Вот все, что они знали. […]

Это же военные учения, о чем информировать в данный момент. Можно было, конечно, говорить, что с лодкой утрачена связь, но это же нештатная ситуация. Да? Но это бывает. Можно, конечно, покритиковать, можно поспорить, можно за это покритиковать, но осуждать за это военных я бы не стал».

Связь с лодкой была потеряна в 13:30 12 августа, Путин не мог не знать этого. Он говорит об установлении контакта с лодкой, а затем дает команду прекратить уголовное дело, в том числе на том основании, что стучали не подводники из 9-го отсека, а неизвестно кто. Он знал, что был зафиксирован взрыв, который руководители учений не распорядились классифицировать.

«Проект […], сам проект лодки, который разрабатывался в середине восьмидесятых годов, был закончен в конце восьмидесятых. Он предусматривал, что лодка производится, а вместе с ней производятся и средства спасения. Вот эти батискафы, которые и применялись нашими моряками. И они были в распоряжении флота. Они были в исправном состоянии. Понятно […], на них рассчитывали моряки. Когда мне министр обороны докладывал, что у них все есть, он говорил правду».

Средства спасения производились, только за всю короткую жизнь «Курска» спасательные аппараты ни разу не опробовались, да и сами аппараты были с дефектами, а их экипажи – неподготовленными. Впрочем, об этом Владимир Путин мог в тот момент не знать.

«Значит, если же посмотреть, как развивалась ситуация с применением иностранной помощи, то первое официальное обращение с предложением помощи поступило 15-го числа и моряки с ним сразу же согласились».

В фильме, снятом французским режиссером Жан-Мишелем Карре, есть кадры, где командующий ВМС Великобритании адмирал Дэвид Рассел рассказывает о запрете пролета самолета со спасательной лодкой LR-5 на борту в воздушное пространство России. В фильме не указана дата, но ясно, что это было до 15 августа. Командованию ВМФ России, а следовательно, и Путину обстоятельства гибели «Курска» были известны 13 августа, без деталей, разумеется. А поэтому сообщение о катастрофе должно было появиться еще 13 августа. Путин стремился избежать позора – «спасения российских военнослужащих силами НАТО».

Рамси Флинн (Ramsey Flynn) в книге «Крик из глубины: гибель подлодки, приковавшая внимание всего мира и ставшая критическим испытанием для новой России» пишет, что характер трагедии для американцев и англичан был ясен в первые часы после взрывов и обсуждался в ситуационном кабинете Белого дома. Более того, различными средствами, в том числе и средствами разведки, было установлено, что имел место внутренний взрыв.

Конечно же, американцы не знали деталей, им ничего не было известно о перекисно-водородной торпеде. Разведка велась на всем протяжении поисково-спасательной операции. Не сомневаюсь, что американцы прослушивали и радиопереговоры. Не случайно они упоминают о сигналах SOS, хотя сами стуки вряд ли могли фиксироваться средствами разведки.

Белый дом не только информировал правительство Великобритании и других западных руководителей, но и принял решение связаться с секретарем Совета безопасности России Сергеем Ивановым. Уже в обед 12 августа (по московскому времени) советник Президента США по национальной безопасности Сэнди Бергер начал предпринимать многочисленные попытки связаться с Ивановым, но Сергей Борисович был недоступен до 14 августа. Американцы попытались связаться с российскими военными и дипломатами по каналам Государственного департамента и Пентагона, но российские военные и дипломаты были не в курсе разыгравшейся трагедии и ничего не могли ни пояснить, ни предпринять, ни решить.

Рамсеи Флинн задает отнюдь не риторические вопросы: почему они неоднократно отклоняли международные предложения о спасении, в то время как их собственное спасательное оборудование, неоднократно использованное, оказалось неэффективным? Что думали российские чиновники, когда выжидали 48 часов, чтобы признать, что их самая дорогая субмарина была в беде?

На фото: Записка погибшего офицера-подводника Дмитрия Колесникова (Александр Дроздов / Photoxpress)

По окончании расследования уголовного дела, пытаясь уйти от моральной, политической и юридической ответственности и являясь членом правительственной комиссии, Куроедов согласился с выводами предварительного следствия, сделанными на основании сфальсифицированных заключений экспертов, о том, что 23 члена экипажа, находившиеся в 9-м отсеке, жили не более 8 часов, а источником стуков SOS, которые продолжались до 14 августа, не был прочный корпус «Курска»…

Вячеслав Алексеевич Попов, занимая с 26 февраля 1999 года должность командующего Северным флотом, утвердил план проведения комплексной боевой подготовки кораблей авианосной многоцелевой группы в Баренцевом море в период с 10 по 13 августа 2000 года, которая не предусмотрена ни одним из нормативных документов Министерства обороны и Военно-морского флота, взамен сбор-похода боевых кораблей, который предусматривают «Наставления по оперативной подготовке ВС РФ», «Руководство по тактической подготовке ВМФ», «Организационно-методические указания по подготовке ВМФ в 2000 году».

Это привело, в свою очередь, к тому, что план учений разрабатывался и утверждался не руководством ВМФ, как это требуется при проведении сбор-похода, а руководством Северного флота, что снижало уровень и качество подготовки учений, а также порядок подготовки и инспектирования боевых кораблей, участвующих в учениях.

Как следствие, в море был выпущен неподготовленный к стрельбе торпедой 65-76 подводный крейсер К-141, ранее этой торпедой не стрелявший, с необученным стрельбе перекисно-водородной торпедой экипажем. В результате чего погиб АПРК «Курск» и 118 членов экипажа.

Эти действия следует квалифицировать как злоупотребление должностными полномочиями, совершенное из личной заинтересованности, – создание видимости подготовки Северного флота и его боеготовности, которое повлекло тяжкие последствия.

В феврале – марте 1999 года экипаж АПРК «Курск» прошел межпоходовую подготовку в учебном центре ВМФ (город Обнинск), где отрабатывал действия по применению оружия и вооружения на тренажерах. Указанный срок обучения экипажа в учебном центре не соответствовал требованиям Главнокомандующего ВМФ России и «Организационно-методическим указаниям по подготовке ВМФ в 1999 году». Вместо положенных 45 суток экипаж обучался только 26. Этого времени недостаточно для качественной подготовки по вопросам обеспечения ядерной и радиационной безопасности.

Кроме того, из-за недостатка времени обучения в учебном центре Военно-морского флота не проводились подготовка экипажа по обеспечению безопасности плавания при выполнении боевых упражнений с практическим оружием на полигонах боевой подготовки, а также подготовительные и зачетные корабельные учения по борьбе за живучесть при плавании в море.

В июле 2000 года из-за различных проверок и иных мероприятий по боевой подготовке экипаж АПРК «Курск» не имел возможности в полном объеме провести ежемесячный планово-предупредительный осмотр и планово-предупредительный ремонт материальной части, не приобрел достаточных практических навыков по обслуживанию и применению торпеды калибра 650 мм.

Это значит, что «Курск» не был готов к проведению учений и к стрельбе перекисно-водородной торпедой, но тем не менее по приказу Попова был включен в число кораблей, принимающих участие в учениях.

Командующий Северным флотом адмирал Попов надлежащего контроля за своими подчиненными не осуществлял, выход «Курска» в море не запретил, учебные стрельбы перекисно-водородной торпедой не отменил, то есть проявил халатность. В результате халатности командующего Северным флотом погиб «Курск» и большая часть экипажа.

При выходе в море адмирал Попов не обеспечил боевые корабли, включая подводные лодки, силами спасения, несмотря на прямое указание начальника Главного штаба Военно-морского флота России адмирала Виктора Кравченко.

Находясь на борту флагмана Северного флота ТАРКР (тяжелый атомный ракетный крейсер. – Ред.) «Петр Великий», адмирал Попов, получив в 11:30 12 августа 2000 года доклад командира крейсера капитана I ранга Касатонова об обнаружении гидроакустиками «Петра Великого» по пеленгу 96 градусов вспышки и хлопка, не отдал приказ классифицировать обнаруженные цели и не наложил на карту учений пеленг взрыва. Это не позволило своевременно получить информацию о том, что взрыв произошел по пеленгу вхождения АПРК «Курск» в РБД-1 (район боевых действий. – Ред.), и привело к тому, что подводная лодка «Курск» была объявлена аварийной с задержкой на 11 часов.

Адмирал Попов, являясь руководителем учений, не дождавшись их окончания и планового донесения о торпедной атаке и всплытии подводной лодки «Курск», в 13:59 12 августа 2000 года улетел вертолетом сначала на авианесущий тяжелый крейсер «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов», а затем – на берег, сообщив журналистам, что боевые учения прошли успешно.

Таким образом, Попов переложил обязанность по проведению поисково-спасательной операции на других офицеров. В результате не было принято своевременных мер по поиску затонувшей подводной лодки и спасению оставшихся в живых членов экипажа.

Имея достоверную информацию о том, что на «Курске» после взрывов в живых остались подводники, адмирал Попов через Куроедова ввел в заблуждение Президента России Путина о состоянии и готовности Северного флота и ВМФ России провести спасательную операцию, вследствие чего Путин принял решение отказаться от предложенной иностранными государствами немедленной помощи в спасении людей. В результате этого погибли 23 подводника, находившиеся в 9-м отсеке.

Владимир Васильевич Устинов, являясь Генеральным прокурором Российской Федерации и с 23 августа 2000 года возглавляя предварительное следствие по уголовному делу о гибели АПРК «Курск» и 118 подводников, поручил непосредственное расследование главной военной прокуратуре. По окончании предварительного расследования уголовного дела вместе с бывшим в то время Президентом Российской Федерации Владимиром Путиным, злоупотребляя служебным положением, участвовал в принятии политического решения – не привлекать к уголовной ответственности руководителей Военно-морского флота России и Северного флота – лиц, непосредственно виновных в гибели корабля и экипажа. Дал указание бывшему в то время главным военным прокурором А.Н. Савенкову прекратить уголовное дело. С ведома Устинова главный военный прокурор Савенков ретранслировал это заведомо незаконное указание следователю

А.Л. Егиеву. С ведома Устинова были назначены повторные экспертизы с участием Виктора Колкутина и Сергея Козлова, выводы которых были сфальсифицированы.

Александр Николаевич Савенков, являясь первым заместителем Генерального прокурора Российской Федерации, Главным военным прокурором, непосредственно возглавлял предварительное расследование уголовного дела о гибели атомной подводной лодки «Курск» и 118 подводников.

Получив указание генерального прокурора Устинова о принятии политического решения по уголовному делу – о его прекращении и непривлечении к уголовной ответственности руководителей ВМФ России и Северного флота, – в нарушение уголовно-процессуального законодательства, злоупотребляя должностными полномочиями, оказал давление на следователя А.Л. Егиева, дав указание принять заведомо незаконное процессуальное решение.

Во исполнение указаний Савенкова следователь А.Л. Егиев назначил и организовал проведение дополнительных экспертиз, которые позволяли прекратить уголовное дело.

Савенкову, как руководителю расследования по уголовному делу о гибели «Курска», было известно, что комплексная экспертиза с участием эксперта

В. Колкутина по установлению времени, в течение которого жили находившиеся в 9-м отсеке 23 подводника, и экспертиза с участием

С. Козлова в части установления источника стуков, которые продолжались до 14 августа 2000 года, проведены с грубыми процессуальными нарушениями и сфальсифицированы. Несмотря на это, Савенков дал указание следователю Егиеву прекратить уголовное дело, тем самым незаконно освободив от уголовной ответственности руководителей Военно-морского флота Российской Федерации и Северного флота. комментарий:

…

Как только пресса сообщила, что я буду представлять интересы родственников членов погибшего экипажа, со мной связался начальник Следственного управления ГВП генерал-майор юстиции Виктор Шеин, знакомый по прежним делам. И в его присутствии у меня состоялась первая встреча с главным военным прокурором. Высокий, несколько полноватый генерал-лейтенант А.Н. Савенков рассыпался комплиментами, высоко оценивая мои профессиональные качества, предложил регулярно встречаться и обсуждать все проблемы, касающиеся дела «Курска», прямо с ним, минуя следователя и надзирающих прокуроров. Мне такое предложение заместителя генерального прокурора показалось неожиданным и настораживающим.

Поначалу все шло лучше некуда. Родственников признали потерпевшими, и они получили право знакомиться с материалами уголовного дела. Правда, воспользовались этим правом единицы. В основном потерпевших интересовали обстоятельства гибели их детей или мужей. Вскоре Александр Николаевич объявил мне, что дело полностью рассекречено, читать можно даже те тома, на которых раньше стоял гриф «секретно». Впрочем, какие там тайны? Самой большой из них, наверное, является то, что ситуация на флоте напоминает пожар в публичном доме во время наводнения.

На одной из таких еженедельных встреч Савенков предложил мне посетить главкома ВМФ Владимира Куроедова. В комнате отдыха мы выпили по рюмке коньяка, я с удовольствием осмотрел мини-музей легендарного Главкома ВМФ СССР Николая Герасимовича Кузнецова. Эти встречи продолжались и на моей территории – на борту дома-фрегата «Надежда». Не вызывало сомнения, что меня обхаживают. Я не сопротивлялся, когда речь шла о застольях, но при опасности попасть в зависимость я мягко уходил.

Однажды Савенков и Куроедов завели разговор о том, что было бы неплохо моему адвокатскому бюро взять на обслуживание Военно-морской флот России с его огромной недвижимостью, с правовыми проблемами базирования флота за рубежом, заходила речь и о возможности коммерческого использования вспомогательного флота. Я сказал, что у меня нет принципиальных возражений, но это невозможно, пока я занимаюсь делом «Курска».

Иногда я как бы случайно «проговаривался» по делу «Курска» и внимательно следил за психологической реакцией главкома и главного военного прокурора. Иногда мне удавалось понять, что я вытащил пустышку – тема, которая меня заинтересовала, не стоит внимания, но чаще видел, что попадаю в цвет.

Я не мог не воспользоваться знакомством, чтобы попытаться разрешить некоторые из моих дел прошлых лет. Примерно в октябре 2002 года я передал Савенкову две жалобы.

Одна касалась приговора по делу осужденного на 12 лет солдата срочной службы Данилы Агафонова, который за неделю до демобилизации расстрелял в Чечне двух контрактников, издевавшихся над ним, обворовавших и избивших его до сотрясения мозга. Вторая – в защиту бывшего начальника Главного штаба Военно-морского флота России адмирала Игоря Хмельнова, который в бытность командующим Тихоокеанским флотом, как сочли следствие и суды, незаконно распределял квартиры, превысив должностные полномочия.

Если по делу Агафонова в качестве главного довода приводилось заключение специалистов Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского о том, что у солдата-срочника имел место физиологический аффект, а следовательно, ему не могли назначить меру наказания свыше 5 лет, то по Хмельнову я представил документы о том, что квартиры, которые он якобы незаконно распределял, являются муниципальными и никогда не принадлежали Министерству обороны. Следовательно, Хмельнов не мог злоупотребить полномочиями, поскольку не обладал ими.

Вскоре Александр Савенков дал понять, что судьба моих прошений зависит от того, будет ли подана жалоба по делу «Курска». Для ответа у прокуратуры был месяц, но я не получил ответов на свои жалобы ни в ноябре, ни в декабре. Однако, как только я передал Савенкову 30 декабря 2002 года жалобу по делу «Курска», от подачи которой он меня исподволь отговаривал на каждой нашей встрече, отказы на мои жалобы посыпались, как из рога изобилия: по сержанту Агафонову – 31 декабря 2002 года, а по адмиралу Хмельнову – 4 января 2003 года.

После подачи ходатайства по делу о гибели подводной лодки «Курск» 30 декабря 2002 года ни с Александром Савенковым, ни с Владимиром Куроедовым встреч больше не было.

Простите меня, Данила, простите, Игорь Николаевич, за то, что вы стали заложниками моей позиции по делу «Курска».

Любопытное совпадение: ровно пять лет спустя, 29 декабря 2007 года, я подал ходатайство правительству США о предоставлении политического убежища. Были ли у меня колебания по поводу того, подавать или не подавать жалобу? Был ли соблазн согласиться с предложениями Куроедова и Савенкова и отказаться от попыток докопаться до истины?

И колебания были, и соблазн был, но каждый раз я видел лица ребят в 9-м отсеке, мысленно рисовал картины их последних дней и часов… Ну не мог я через это переступить. Осознавал ли я тогда в полной мере, что моя позиция может сказаться на моей собственной судьбе? В общих чертах осознавал, но не представлял, что окажусь на берегу Гудзона по обвинению, да еще такому бредовому.

Впрочем, я не жалею и не жалуюсь: если бы судьба дала мне шанс начать все сначала, я поступил бы так же.

Виктор Викторович Колкутин был привлечен в качестве эксперта по уголовному делу о гибели АПРК «Курск» и 118 членов экипажа. Им проведены судебно-медицинские экспертизы, включая исследование тел 23 подводников, извлеченных из 9-го отсека. Время наступления их смерти Колкутин и другие эксперты при первоначальной экспертизе установить не смогли. На заключительном этапе предварительного следствия Колкутину было предложено провести повторную комиссионную экспертизу, в которой перед Колкутиным и другими экспертами повторно ставился вопрос о времени смерти моряков. Для создания видимости объективности Колкутин привлек в состав комиссии специалистов в других областях, не имеющих отношения к науке судебной медицины.

Экспертиза № 77/02 от 17 июня 2002 года под руководством Колкутина была проведена с грубыми нарушениями норм УПК РФ и статьи 23 Федерального закона Российской Федерации «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» от 31 мая 2001 года: «При производстве комиссионной судебной экспертизы экспертами разных специальностей (комплексная экспертиза) каждый из них проводит исследования в пределах своих специальных знаний».

В заключении участвующих в производстве комплексной экспертизы экспертов не указывается, какие исследования и в каком объеме провел каждый из них, какие факты он установил и к каким выводам пришел. Каждый эксперт, участвующий в производстве комплексной экспертизы, подписывает ту часть заключения, которая содержит описание проведенных им исследований, и несет за нее ответственность. Общий вывод делают эксперты, компетентные в оценке полученных результатов и формулировании данного вывода.

Если основанием общего вывода являются факты, установленные одним или несколькими экспертами, это должно быть указано в заключении. В случае возникновения разногласий между экспертами результаты исследований оформляются в соответствии с частью 2 статьи 22 вышеуказанного Федерального закона. Общие выводы подписываются всеми экспертами.

Таким образом, выводы о времени наступления смерти подводников (как и по другим медицинским вопросам) были сделаны лицами, не имеющими отношения к медицинской науке, например, начальником службы ядерной безопасности Главного технического управления ВМФ и старшим офицером службы радиохимической безопасности ВМФ. В нарушение статьи 25 Федерального закона Российской Федерации «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» от 31 мая 2001 года в заключении экспертизы не описаны содержание и результаты исследований с указанием примененных методов, не обоснованы и не сформулированы выводы по поставленным вопросам.

Колкутин, фальсифицируя заключение указанной экспертизы, применил методы определения времени нахождения людей в стрессовом состоянии на основании антинаучных методов. В частности, применил методику, разработанную для определения стрессового состояния живых людей, на трупном материале. Зная, что гликоген в трупах не обнаруживается уже через 12 часов после наступления смерти, Колкутин ссылался на его отсутствие в телах погибших подводников, которые были извлечены из 9-го отсека спустя месяцы и годы.

Не проводя новых исследований и используя данные первоначальной судебно-медицинской экспертизы об отсутствии при биохимическом анализе гликогена в мышцах и печени только у одного из членов экипажа (Д.Р. Колесникова), Колкутин распространил это исследование на остальных 22 моряков, тела которых были извлечены из 9-го отсека. Исходя из этих так называемых исследований, Колкутин В.В. сделал вывод о том, что подводники в 9-м отсеке оставались живыми не более 8 часов. Данный вывод Колкутина включен в акт правительственной комиссии и в постановление о прекращении уголовного дела…

Колкутин, как и другие участники расследования дела о гибели АПРК «Курск», был отмечен орденами и повышениями. В 2003 году он стал профессором, в том же году был награжден орденом Почета, а в 2009 году возглавил ФГУ «Российский центр судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения и социального развития РФ», фактически став главным судебно-медицинским экспертом России.

Опубликовано: 24 Декабря 2013

"Совершенно секретно", No.1/296

Источник:

https://www.sovsekretno.ru/art...

Что случилось с «КУРСКОМ»?

Атомная подводная лодка К-141 «Курск» была введена в строй в 1995 году и проплавала всего пять с половиной лет

12 августа 2000 года, как выразился едва тогда вступивший в президентскую должность Владимир Путин, «утонула» подлодка «Курск». (Так он ответил на вопрос американского журналиста.) Однако не для всех история с гибелью крупнейшей российской атомной подводной лодки с 118 человеками на борту столь же ясна. Исчерпывающего объяснения происшедшего не дали ни власти, ни эксперты, ни следствие.

В преддверии 6-й годовщины потрясшей мир трагедии корреспондент «Совершенно секретно» встретился с одним из крупнейших специалистов в области подводной безопасности, вице-адмиралом запаса Тенгизом Борисовым, у которого своя версия катастрофы.

– Катастрофа с подводной лодкой «Курск», с моей точки зрения, была вызвана чисто человеческим фактором. Я убежден, что там произошло наслоение ошибок матросов, руководителей корабля и тех, кто занимался организацией спасательных работ извне.

Но прежде, чем разобрать саму историю гибели «Курска», хочу сделать небольшое отступление. Вовсе не желая нажить на этом славу, тем не менее, вспомню: в мае 2000 года я фактически предположил возможность катастрофы, подобной той, что случилась в августе с «Курском». В газетном интервью я вспомнил о гибели атомной подлодки «Комсомолец» в 1989 году и сказал, что, случись в ближайшее время нечто аналогичное, наши аварийно-спасательные силы, МЧС и прочие структуры окажутся бессильными. Потому что все, что было наработано по «Комсомольцу», ушло в песок. А ведь операция с «Комсомольцем» была уникальной. На глубине 1685 метров лодку законсервировали таким образом, что и по сей день нет протечки радиации, хотя с момента ее гибели прошло уже 17 лет.

– Вы ведь принимали непосредственное участие в работах по «Комсомольцу», не так ли?

– Дело не во мне. Для этих работ, ввиду их чрезвычайной важности, специально был создан фактически новый государственный орган – Комитет подводных работ особого назначения при правительстве РФ. КОПРОН, как его стали называть. Конечно, это произошло не в один день, на создание КОПРОНа ушло несколько лет.

Катастрофа с «Комсомольцем» произошла 7 апреля 1989 года, а через пять дней я пришел с докладом к вице-адмиралу Устьянцеву, возглавлявшему тогда комиссию по приемке новой техники ВМФ, и сказал, что лодка «потечет» через два, максимум два с половиной года. В ответ он положил передо мной на стол отчет головного института и одного из наших уважаемых НИИ, где они гарантировали, что за 70 ближайших лет ничего не произойдет.

– Вы имели в виду радиоактивную течь?

– Да, конечно. Я считал, что потечет реактор. Что касается боеголовок, я вообще не знал, в каком они состоянии. Поэтому сказал, что надо срочно заняться обследованием лодки. Поскольку корпус подводной лодки сделан из титана, то происходит значительное усиление электрохимической коррозии. Сам корпус коррозии не подлежит, но из-за этого корпуса в морской воде быстро коррозируют все другие металлы. АПЛ, условно говоря, представляет собой сухо заряженный аккумулятор. Как только туда залили электролит в виде морской воды, начинается реакция. Ни одна лодка, естественно, не рассчитана на то, что она будет полностью затоплена морской водой. Для эксплуатации все сделано правильно, но погибшая лодка – это мина замедленного действия. Зная толщину стенок трубопроводов, которые в первую очередь окажутся подвержены коррозии, можно достаточно четко рассчитать, что и в какой последовательности будет разгерметизироваться и с какими последствиями. Самые элементарные мои прикидки показали, что в пределах двух с половиной лет радиоактивные материалы из реактора окажутся в воде.

Конечно, положа руку на сердце надо сказать: если бы «Комсомолец» затонул за пределами зоны экономических интересов Норвегии, скорее всего никто ничего с ней делать не стал бы. Однако она лежала именно в этой зоне, и если бы произошел залповый выброс радиации, мы запакостили бы Норвежское море лет на 600–700. И претензии, которые возникли бы у Норвегии к России в связи с потерей рыбных промыслов, пришлось бы удовлетворять. Поэтому и было принято решение что-то с «Комсомольцем» делать.

Только что? Когда этот вопрос в конце февраля 1992 года мне задал ельцинский советник по конверсии Петр Малей, я напомнил, что в нашей стране в 1923 году при ОГПУ был создан ЭПРОН – экспедиция подводных работ особого назначения. Эта организация просуществовала до 50-х годов, выполнив колоссальное количество сложнейших подводных работ: поднимали суда после Гражданской войны, поднимали во время Второй мировой, а после занимались разминированием, прокладкой дюкеров, трубопроводов…

– Это была легендарная организация…

– Совершенно верно. Аналогов в мире она, пожалуй, не имела. Они разрабатывали оборудование для водолазов, создавали специальную технику для погружений. А вы знаете, почему она была создана? Советская Россия нуждалась в золоте, вспомнили, что в Балаклавской бухте лежит затонувший в 1856 году фрегат «Черный принц», который во время Крымской войны вез золото французскому экспедиционному корпусу. Возникло желание добраться до этих золотых запасов. Потому ЭПРОН и создавали под крышей ОГПУ. Они очень быстро нашли этот фрегат. По официальной версии, обнаружили там две золотые монетки и больше ничего. А спустя какое-то время девять специалистов ЭПРОНа были награждены высшими орденами. Так что, скорее всего, нашли не две монетки. Потом он стал работать по всей стране, было создано огромное количество отрядов, подразделений. Но после войны, когда началась очередная реорганизация правительства, ЭПРОН растащили по частям: отдельная аварийно-спасательная служба была организована в ВМФ, отдельная – у торговых моряков, у пассажирского флота. В общем, загубили хорошую идею.

Я все это объяснил Малею и сказал, что надо возрождать эпроновскую систему. «А кто может ее возглавить?» – спросил он. Я отвечаю: можете считать меня нахалом, но я готов. Он говорит: наши точки зрения совпали, я предложу вашу кандидатуру.

Мы успели сделать многое, но довести работу до конца нам не дали. Через полтора года КОПРОН ликвидировали. Уже заканчивались все предварительные работы по «Комсомольцу»: на заводах была заказана вся оснастка и технология, арендованы суда Академии наук, глубоководные аппараты «Мир-1» и «Мир-2» отправлены на регламентные работы в Финляндию. А 6 января 1994 года был подписан президентский указ о реорганизации правительства. В аппаратном списке служб КОПРОНа не оказалось, его функции передали вновь организованному Министерству по чрезвычайным ситуациям.

Но под флагом МЧС специалисты КОПРОНа работы по «Комсомольцу» завершили. А после этого департамент, который в МЧС занимался подводными делами, сократили до отдела.

Вот почему в том самом интервью за два месяца до гибели «Курска» я и сказал, что у нас в стране не осталось реальных сил и средств для решения серьезных задач в случае крупных подводных катастроф.

– Вы что, хотите сказать, если бы на момент катастрофы с «Курском» КОПРОН существовал, то гибели экипажа можно было избежать?

– Я считаю, что да. От крышки люка до поверхности воды было 95 метров, общая глубина порядка 107 метров. Людей можно было спасти, по крайней мере, часть из них. Более того, если бы руководство флота более грамотно распорядилось имеющимися силами и своевременно взялось за спасение, то шансы на успех в течение первых суток были бы очень хорошие.

А самое главное, гибель «Курска» проявила одну пагубную и, к сожалению, типичную для нашей власти тенденцию: нежелание говорить правду. Вокруг гибели «Курска» была нагромождена такая ложь, что уроки катастрофы утонули во вранье и полученный печальный опыт уже невозможно использовать для повышения безопасности подводных лодок. Вранье, будем открыто говорить, привело к тому, что лживыми оказались и выводы официальной комиссии.

– Что вы имеете в виду?

– Напомню официальное заключение. Произошел взрыв торпеды в торпедном аппарате, когда лодка шла на перископной глубине. При взрыве торпеды ее осколки ударили по боеголовкам тех снарядов, которые лежали на стеллажах. При этом произошел второй взрыв, который и затопил лодку. Но между двумя этими взрывами разница во времени 135 секунд! Расстояние от задних крышек торпедных аппаратов до боеголовок, которые лежат на стеллаже, примерно 2,5–3 метра. Выходит, осколки летели эти три метра в течение 2 минут 15 секунд?!

На самом деле все могло быть по-другому. В первом отсеке произошел взрыв водорода, при котором мгновенно погиб весь личный состав отсека. При взрыве возник пожар, который через 2 минуты 15 секунд поднял температуру в помещении настолько, что сдетонировал боезапас, который и погубил лодку.

Кроме того – опять же в опровержение официальной версии, – если бы торпеда взорвалась в торпедном аппарате и через неизбежно возникшую пробоину внутрь хлынула морская вода, лодка сразу бы клюнула носом. При такой ситуации любой, даже самый неопытный командир подводной лодки сделал бы попытку всплыть, аварийно продув балласт, благо лодка шла лишь на перископной глубине. Она на поверхность выскочила бы, как пробка.

– Но, может быть, некому команду было отдать, все погибли в командном отсеке?

– Нет, командный отсек погиб во время второго взрыва. Первый взрыв затронул только первый отсек. Командный отсек понятия не имел, что происходит в первом. Связь прервалась. Лодка совершенно спокойно, если можно употреблять это выражение в данной ситуации, продолжала идти своим курсом. В командном отсеке взрыв, конечно, слышали и первое, что они наверняка сделали, – попытались восстановить связь.

Тенгиз Борисов

– Значит, после первого взрыва лодка носом не клюнула?

– Она и не могла клюнуть, поскольку после первого взрыва не было никакого повреждения торпедных аппаратов и не было поступления воды в лодку. Если бы лодка начала проваливаться, они сразу стали бы продувать балласт, а этого сделано не было. Лодка затонула с поднятыми выдвижными устройствами, перископом в том числе. Если бы лодка начала проваливаться и ее не смогли бы удержать аварийным продуванием, автоматика, независимо от желания центрального поста, опустила бы выдвижные устройства. А поскольку они остались поднятыми, значит, лодка была разрушена вторым взрывом на перископной глубине.

– В расследовании принимали участие множество специалистов. Вы полагаете, что они сделали ошибочные выводы?

– Я полагаю, что их выводы были скорректированы товарищами свыше. Потому что специалисты не могли не заметить всех этих нестыковок. Но там, наверху, понимали, что если начать по-настоящему разбираться, то придется признать, что личный состав не был готов к такой ситуации. А он по уставу обязан быть готовым, в противном случае его категорически нельзя выпускать в море, и отвечать должны лица, которые выпустили в плавание неподготовленный должным образом экипаж. Потому и понадобилась корректировка.

– А водород отчего взорвался?

– На лодке есть большая аккумуляторная батарея, на данном проекте как раз в первом отсеке. В процессе эксплуатации батарея вырабатывает водород, который удаляется из аккумуляторной батареи в автоматическом режиме. Но может и в ручном. Этот процесс называется вентиляцией батареи. Независимо от того, включена была автоматика или не включена (она может и выйти из строя), есть вахтенный 1-го отсека, который каждые 30 минут обязан проверять содержание водорода в аккумуляторной яме. И если содержание приближается к критической отметке, он должен вручную включить систему для дожигания водорода. Водород дает взрывоопасную смесь при его концентрации от 4 до 78 процентов. Если концентрация свыше 78 процентов, то взрыва не будет. И если менее четырех – тоже не будет. А для набора четырех процентов – чтобы получился так называемый гремучий газ – должно пройти часов 12–15 интенсивной эксплуатации батареи без вентиляции. То есть с момента выхода лодки в море, по всей вероятности, никто за вентиляцией не следил. Это в чистом виде вина личного состава.

– Вы это и назвали в самом начале интервью ролью человеческого фактора в аварии «Курска»?

– Именно так. Лодка надежнейшая, а личный состав к работе с ней оказался не готов. Выводы комиссии совершенно не соответствуют тому, что следует из фактов.

– Кому нужна была фальсификация?

– Если признать роль человеческого фактора в аварии, придется разбираться, почему он сработал. А причин немало. Самая основная – плохая подготовка экипажа. Вышли в поход с людьми, которые перед выходом в море увидели друг друга чуть ли не в первый раз: многие из прежнего экипажа ушли в запас, произошла замена специалистов.

В течение 2 минут 15 секунд, прошедших от первого взрыва до второго, центральный пост предпринимает попытки разобраться в ситуации. Но первое, что они обязаны были сделать, – немедленно всплыть. Это не боевая обстановка, всего лишь учения, лучше было сорвать их, но остаться в живых и сохранить боевую технику. Второе: раз произошел взрыв, значит, есть вероятность возникновения пожара, и они обязаны были незамедлительно включить систему пожаротушения и систему аварийного орошения боезапаса – эти две системы должны были быть приведены в действие немедленно. Этого не было сделано: автоматика, которая должна была включить эти системы, была отключена, как выяснила прокуратура после подъема лодки. Если бы эти системы сработали, второго взрыва не было бы. Лодка всплыла бы, отделавшись незначительными повреждениями первого отсека и, вероятно, гибелью 12 человек, которые находились в этом отсеке на момент взрыва.

Почему не смогли спасти 23 человека, которые находились в корме и были живы после взрыва, когда лодка легла на грунт? А все это можно было совершенно спокойно осуществить – в течение суток вытащить этих людей из отсека.

– Но ведь сто с небольшим метров (на этой глубине залегла лодка) – это ведь солидно для водолазов?

– Солидно, но не запредельно. Нормальные водолазные работы, используя для дыхания обычный воздух, можно проводить до 60 метров. Глубже шестидесяти необходима специальная дыхательная смесь. Норвежцы, которые потом спускались к «Курску», использовали именно гелиево-кислородную смесь. Но для нас это, видимо, слишком дорогое удовольствие: гелия на флоте нет, нет и водолазов, способных на такие работы, потому что их не на чем обучать. Но такие водолазы есть в одном из НИИ под Санкт-Петербургом. Их можно было доставить к месту аварии в течение нескольких часов, и в течение суток они могли бы приступить к непосредственному спасению людей. Найти лодку было не так уж и сложно. Чего стоило обнаружить металлический объект высотой с шестиэтажный дом и длиной более 150 метров на дне, ровном, как поверхность стола, на такой глубине? Пеленг на точку двух взрывов такой мощности не зафиксировать практически невозможно.

Но заниматься-то начали имитацией спасения! Долго доставляли спасательный водолазный колокол образца 40-х годов и немногим более современный аварийный рабочий спасательный снаряд АРС. С маниакальной тупостью проводились работы, заведомо обреченные на провал. Крен у лежащего на грунте «Курска» был такой, что посадить колокол было невозможно, специалисты это понимали с самого начала. Это невозможно сделать уже при 15 градусах крена, а у «Курска» он достигал 25! Однако пытались… Вот и все: пока пришел корабль с колоколом, пока его опустили – время ушло…

– Ну, хорошо: прибыли бы водолазы, опустились к лодке, убедились, что живые есть, но ведь они не могли оттуда вытащить моряков…

– Могли. Они могли простучать лодку, определить, где живые, сколько именно. Существует специальная технология, которая позволяет установить связь в подобной ситуации. В конце концов, можно было и примитивным перестукиванием выяснить, сколько на борту людей, сколько у них спасательных комплектов ИСП-60, аппаратов ИДА-75 или ИДА-59, что им еще нужно для выхода на поверхность. Через тамбур-шлюз девятого отсека недостающие аппараты можно было передать.

– С ними можно было установить непосредственный контакт, не только через перестукивание?

– Разумеется. Однако этого сделано не было. Почему? Для меня это остается загадкой. Еще одна загадка: почему личный состав, эти 23 человека, не попытались выйти из лодки самостоятельно? От верхней крышки люка девятого отсека до поверхности моря было всего 95 метров, это не такая большая глубина. Спасательные аппараты должны быть в отсеках на весь личный состав, плюс 10 процентов запас, то есть 25–26 штук. Почему оставшиеся в живых не предприняли попытки выйти самостоятельно? Я бы обязательно предпринял, терять-то нечего. Возможно, ИДА-75 на всех не хватало? Или они были неисправны? Или не заряжены? Или матросы не были обучены ими пользоваться? Может быть, ИДА-75 вообще не было на лодке, а были только устаревшие ИДА-59, с которыми с такой глубины без помощи аварийно-спасательных служб снаружи выйти нельзя?

– Сколько было времени у офицеров «Курска» для принятия решения о попытке самостоятельного выхода?

– Решение надо было принимать до того, как начало повышаться давление в отсеке, то есть очень быстро. Около трех часов у них было. Это немного. Но сколько времени необходимо даже не очень поворотливому штабу, чтобы понять, что возникла нештатная ситуация? Пусть час. Были ли немедленно оповещены главнокомандующий ВМФ, министр обороны, президент России? Нет. Я сам подводник, 2 минуты 15 секунд, промежуток между двумя взрывами, о котором я упомянул, – колоссальный отрезок времени для нашего брата. Как можно было за это время не сориентироваться и не принять правильного решения – не понимаю.

– К вам обращались за консультацией?

– Ко мне никто не обращался. Я пытался сам предложить свои услуги, от них вежливо отказались. Я звонил в аварийно-спасательную службу ВМФ. Там, конечно, была неразбериха, руководство отсутствовало. Я пытался выйти на главкома, меня с ним не соединили. Спустя полгода в беседе с Куроедовым я спросил его, почему меня не привлекли. «А мы тебя не смогли найти!» – ответил он. Без комментариев, как говорится.

– После гибели «Курска» звучали заявления, что будет организована единая спасательная подводная служба: что-нибудь сделано?

– Ничего реального.

Беседовал Анатолий АНТОНОВ

Опубликовано: 1 Августа 2006

"Совершенно секретно", No.8/207

Источник:

https://www.sovsekretno.ru/art...

Унесенные бездной

Фрагменты из книги Николая ЧЕРКАШИНА, подготовленной к печати в издательстве «Коллекция «Совершенно секретно».

Дмитрий и Ольга в день свадьбы

В свои 26 лет капитан-лейтенант Дмитрий Колесников решил для себя раз и навсегда: жениться не буду. Ни на ком и никогда. Насмотрелся на семейные разлады своих друзей и понял, что хорошее дело браком не назовут. От непрошеных советчиков отделывался чеховской фразой: «В квартире порядочного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего: ни кастрюль, ни тряпок, ни женщин». Квартиры, правда, у него не было, зато был корабль, да еще какой! Новейший атомный подводный крейсер, ракетная гроза авианосцев. Ход этому подводному гиганту давали две турбины, каждая по 50 тысяч лошадиных сил. И весь этот турбинный ураган направлял, сдерживал или доводил до полной машинной ярости он – командир турбинной группы Дмитрий Колесников, по старому чину – инженер-капитан-лейтенант. Это было наследное, можно сказать, семейное дело, доставшееся ему от отца – офицера-подводника и тоже турбиниста. Да и младший брат Александр «турбинил» на соседней однотипной атомарине.

Что бы там ни говорили, но в наши дни, когда большая часть флота влачит жалкое пристеночное существование, служить на плавающем боевом корабле – это заветное моряцкое счастье. И если раньше нужна была «волосатая рука», чтобы подыскать теплое местечко на берегу, то теперь все переменилось: нужна солидная протекция, чтобы попасть на плавающий корабль. И хотя никакого блата у 26-летнего офицера не было, тем не менее служил он на одном из лучших кораблей российского флота – «Курске». Порукой были его знания, его характер да доброе имя отца, которого хорошо помнили на Северном флоте как классного специалиста.

Разумеется, Колесников-младший не собирался провести жизнь в седьмом отсеке. Он уже сдал зачеты на самостоятельное управление дивизионом движения, а там маячила и новая ступень – командирство над всей атомной машинерией подводного крейсера. Все это плохо вязалось с береговой семейной жизнью, и Дмитрий с упорством, достойным лучшего применения, пояснял всем, кто брался сватать «старого холостяка», что корабельные офицеры раньше 33 лет никогда не женились, что его невеста еще не родилась, что, как писал Иван Бунин, «женщина очень похожа на человека, и живет она рядом с нами», что жениться надо за три дня до смерти – вот так наживешься...

Но мама думала иначе. Ей с Романом Дмитриевичем, конечно же, хотелось внуков, и побыстрее. Поздние дети, как известно, ранние сироты.

Приглядываясь к дочерям друзей и коллег, она обратила внимание на молодую преподавательницу биологии в своей гимназии – Ольгу Борисовну. Миловидная, скромная и в то же время строгая, она умела держать в руках непростые старшие классы, более того – увлекать ребят своим предметом. Именно такой ей и хотелось видеть будущую невестку, и ее не смущало, что Ольга уже побывала замужем. Вот ей-то она и стала рассказывать о своем сыне-моряке...

Дима Колесников прибыл из Видяева домой, в отпуск, перед самым Новым годом. Год был не простой – двухтысячный, в гимназии его отмечали широко и с выдумкой. Затеяли карнавал. И как ни устал после нелегкой дороги капитан-лейтенант, все же, переодевшись в гражданский костюм, он пришел на новогодний бал с мамой.

– Когда я впервые его увидела, – рассказывает Ольга, – то с трудом сдержала улыбку. Рослый рыжий парень, в слишком коротких для него брюках и явно выросший из куртки-пуховки. Влюбиться в него с первого взгляда было совершенно невозможно. Да и со второго – тоже. Он совершенно не умел ухаживать за женщинами. Взять за руку или хотя бы под руку, я не говорю о большем – обнять, поцеловать, – это было ему просто не дано. Когда мы шли рядом, он всегда соблюдал «пионерскую дистанцию». Короче, я даже решила, что у него вообще нет интереса к женщинам. Все нежные чувства приморожены Севером. Прямой, резкий, упрямый.

Роман Дмитриевич, Ирина Иннокентьевна, Саша и Митя Колесниковы

А тут еще один случай... Мы ехали в метро. Машинист резко затормозил, все полетели вперед, я тоже, и Митя поймал меня за воротник. Он был намного выше меня, и я оказалась в его руке как бы приподнятой за шиворот. И это на глазах у всех пассажиров. Зрелище, должно быть, было прекомичное. Пережить это было трудно...

По счастью, он уезжал с отцом в Пятигорск, и мы расстались, как мне показалось, без особых сожалений.

А дальше... Прошло какое-то время, и я почувствовала, что мне почему-то не хватает этого, может быть, и нелепого, но очень сильного, а главное – доброго парня. Видно, и я ему была небезразлична. Он не выдержал затянувшейся паузы в наших отношениях и позвонил... Потом еще раз... Еще...

Когда он вернулся, наконец, в Питер, мы встретились как старые добрые друзья. Он честно признался, что побаивался меня, потому что видел во мне не столько женщину, сколько «училку». Этот отрицательный рефлекс у многих после школы остается на всю жизнь.

Митя встречал меня после уроков, внимательно всматривался в лицо и говорил: «Сегодня ты типичная «училка»! Это надо срочно вытравить. Хочу видеть тебя женщиной...»

И вел меня в кафе, покупал цветы, заказывал шампанское... Однажды мы гуляли по Черной Речке, там, где погиб на дуэли Пушкин. Место печальное и пустынное. И Митя вдруг набрался смелости и объяснился мне в любви, сделал предложение. Я согласилась.

«Поедем к моим и все им скажем!» – радостно загорелся он. «Нет, я не уверена, что они будут в восторге. Давай ты сначала их подготовишь, а потом уж встретимся все вместе».

Та самая записка капитана Колесникова

Так и порешили. Он отправился домой на Богатырку, а я к себе. Жду звонка тревожно и мучительно. Наконец телефон ожил, хватаю трубку. И не узнаю его голос – поникший, сдержанный: «Давай приезжай, есть серьезный разговор...»

Еду сама не своя... Звоню... И вдруг все семейство встречает меня с объятиями, с цветами. Роман Дмитриевич сказал в душевном порыве: «Не было у нас дочки. Теперь будет!»

...Свадьбу они сыграли 28 апреля 2000 года. Все было как у всех и в то же время только как у них двоих, ибо не было в мире более сияющего жениха и более счастливой невесты, уверовавшей, что отныне в ее жизни начинается новая – белая – полоса. Белая, как трен ее свадебного платья.

Я утонул в тебе,

В твоих глазах и душе,

Как настоящий подводник –

Без пены

Личный жетон капитан-лейтенант Колесников почему-то не взял в последний поход

И даже единого булька! –

признавался Митя Ольге в стихах.

По питерской традиции ездили к Медному всаднику, потом в Ботанический сад, фотографировались среди цветущих орхидей...

Медовый месяц – он же и свадебное путешествие – провели в Бокситогорске, на даче у Ольгиной мамы, в саду, где росли яблони и вишни.

– Потом я приехала к Мите в Видяево, – вспоминает Ольга. – Выхожу в Мурманске из вагона, а никто не встречает. Что делать, куда ехать, кого спрашивать? Стою на перроне в полной растерянности. Хотела взять билет и уехать обратно, но тут вижу – бежит мой Митя с огромным букетом цветов. Из-за них и припоздал...

Приехали в Видяево. Один из друзей уступил ему на время свою однокомнатную квартирку. Стоим перед дверью, а Митя все не решается ее открыть. В чем дело?

«Я боюсь, – говорит, – что ты упадешь в обморок. Там дырявый пол, драные обои, продавленный диванчик... Это же не Питер».

Эти жутковатые стены стали нашим первым домом...

Вскоре в нашу квартирку потянулись гости. Они приходили под самыми разными предлогами, и я поняла: весь гарнизон был заинтригован – что за птица покорила сердце «старого холостяка»? Было очень весело. Народ в поселке молодой, почти все ровесники...

Мы жили душа в душу. Только однажды он на меня накричал – я доставала его одним и тем же вопросом: «Во сколько ты вернешься?» «Да пойми ты, что у меня не работа, это – служба! Море на замок не закроешь».

И я, как многие морские жены, поняла, что у меня есть сильная соперница – подводная лодка. Митя очень любил ее и часто повторял: «Пока я служу на «Курске», со мной ничего случиться не может. Это самый надежный корабль в мире».

Однажды он решил познакомить меня со своей «любовницей». Привел меня на «Курск» вместе с женой капитан-лейтенанта Любушкина. Сергей тоже погиб... Вообще их было трое неразлучных друзей – Колесников, Аряпов и Любушкин. Митя давно дружил с Рашидом Аряповым, со своим непосредственным командиром (командир дивизиона движения. – Н.Ч.). Так получилось, что мы даже поженились с Аряповыми в один и тот же день – не сговариваясь.

Я первый раз в жизни спустилась в подводный корабль. Могла ли подумать тогда, что спускаюсь в его будущую смертную камеру? Нас провели по всей лодке от носового – торпедного – отсека до кормового. Конечно же, Митя показал и свой родной, седьмой отсек, пульт управления турбинами. Я была ошеломлена сложностью техники, ее нагромождением, вообще всем увиденным.

Господи, сколько же мы ждали от этого 2000 года! И он начался для меня так счастливо и так жестоко...

Пришла весть, что умер мой папа. О том, что еще вскоре случится, я не ведала ни сном ни духом. Правда, Митя писал стихи. Последнее стихотворение оказалось очень печальным и весьма пророческим. Я не придала этим строчкам никакого мистического значения. Разве может на одного человека свалиться сразу столько потерь в один год?

Почему-то в последний поход он не взял свой «смертный жетон» – опознавательный офицерский знак.

Ольга сняла цепочку с крестиком и овальной металлической пластинкой: «Колесников Дмитрий Романович. Православный. ВС СССР»... Личный номер, группа крови...

– В августе я гостила у мамы в Бокситогорске. Помогала ей собирать урожай. Мы хотели заготовить натуральный яблочный сок и все думали, как послать ему банки с его любимым яблочным желе и соком...

Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: «Адресат не является за получением». Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба – сообщение в программе новостей...

На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела ее в иной масштаб – в вечность.

– Скажите, зачем мужчины идут в подводники? – тихо спросила меня Ольга. – Разве вы не знаете, что вы – смертники?

Дмитрий Колесников

Я не смог ответить ей сразу. Я и сейчас еще не могу найти точные слова... Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец – командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на «Курске»: «Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон».

Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: «Наше дело – это не профессия и не служба. Это – религия».

– Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла, и меня привели туда...

Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Я бросилась к нему и стала целовать его страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: «Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!» А для меня... Это было наше свидание. Последнее.

Записку ей не отдали. Пообещали вернуть, когда закончится следствие. Объяснили, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло – турбинное, или из системы гидравлики, или тавот... Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при таком внутреннем ударе неправомерно.

Просто эта записка – едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.

Следователь попросил у Ольги образцы почерка ее мужа – прежние письма или записки. Она не ответила на официальный запрос. Пока не вернут мое письмо, ничего посылать им не буду, решила она.

Она хранит все, в чем остался хоть какой-нибудь Митин след: флотские тапочки, рубашки, бритву, зубную щетку, даже кусочек мыла, которым он мылся в последний раз...

И таких судеб, разлетевшихся в то августовское воскресенье вдребезги, было сто восемнадцать... Не считая тех, кто был смертельно ранен этими осколками, – отцов, матерей, жен, детей...

Опубликовано: 1 Июля 2001

"Совершенно секретно", No.7/146

Источник:

https://www.sovsekretno.ru/art...