Наставниче монахов...

Мироточит фотография старца Николая Гурьянова

«НАСТАВНИЧЕ МОНАХОВ...»

Протоиерей Николай Алексеевич Гурьянов родился 24 мая 1909 года (по иным сведениям — 26 мая 1910 года) в селе Чудские Заходы Гдовского уезда Санкт-Петербургской епархии. По преданию, Гдов, в просторечии Вдов, был уделом вдовствующей княгини Ольги. На этой поистине многострадальной земле почти никогда не прекращалась война. Помнит Гдовщина дружины святого Александра Невского и Иоанна Грозного, Петра Первого и героя Бородина графа П. П. Коновницына. Боевые стены Гдовской крепости окружают главную святыню — собор во имя иконы Божией Матери «Державная». Это первый храм на Руси с таким посвящением, построенный после 1917 года. Он возведен на фундаменте храма XVI века, взорванного в 1944 году. Погибший храм был освящен в честь покровителя воинов — великомученика Димитрия Солунского. Путник, нашедший дорогу в Гдовскую крепость, проникается видом глубокой таинственной древности всей этой земли.

   Господь судил великому духовному ратоборцу двадцатого века старцу Николаю Гурьянову родиться именно в том месте, где испокон века решалась судьба нашего Отечества. Село Кобылье Городище, где стоял храм, в котором крестили будущего старца и с которым связаны годы его детства и юности, особенное в истории Руси. Неподалеку отсюда произошло знаменитое Ледовое побоище.

   Церковь в честь Архистратига Божия Михаила в Кобыльем Городище была построена в 1462 году. Предание гласит, что именно Архангел Михаил покровительствовал в сражении ратникам Александра Невского и что именно он помог им, рассеявшимся по окрестностям, на следующий день после битвы собраться воедино и дружно двинуться в Псков.

   С раннего детства Коля Гурьянов прислуживал в алтаре в историческом храме Михаила Архангела. В 1910 году епископом Гдовским, викарием Санкт­Петербургской епархии, был будущий священномученик — митрополит Вениамин (Казанский). Фактически, он заменил мальчику отца, который умер, когда Коле было всего лишь пять лет. По воспоминаниям старца, записанным близкими людьми, митрополит часто бывал в семье Гурьяновых и даже останавливался у них на ночлег. Прислуживая Владыке за богослужениями, мальчик впитывал в себя духовную мудрость и мужество святителя, и однажды услышал от него: «Какой ты счастливый, что ты с Господом…» — и получил в благословение архиерейский крест, который потом всю жизнь хранил как величайшую святыню

   Слова митрополита Вениамина были напутствием на долгий путь. Всю жизнь, во всех ее испытаниях подвижник, угодник Божий Николай Гурьянов был с Господом — это было его счастьем, смыслом земного странствования, глубиной его внутреннего человека. И всю жизнь он нес крест молитвенного предстояния за многих и многих людей, подобный кресту архиерейскому.

   Владыку Вениамина старец Николай чтил как наставника и особенно радовался его официальному прославлению в соборе святых и тому, что в главном Гдовском соборе после этого события один из приделов освятили в честь Священномученика Вениамина, признанного небесным покровителем гдовского края, то есть тех мест, где начиналась и где окончилась жизнь старца.

   Уже в детские годы Колю Гурьянова называли «монахом». Духовные чада записали рассказ старца о его блаженном детстве: «Меня в детстве все “монахом” называли. А я рад, я действительно монах. Никого кроме Господа не знал и не искал… У меня своя келия была, так и называли: не комната, а келия. Иконочки везде стояли, молитвословы, книги духовные, огромные царские портреты. Однажды, когда красные бушевали, в окно влетел снаряд и упал возле царских портретов, но не разорвался: вот как меня Царские Мученики с детства хранили; а я как их любил! Даже сердце останавливалось, как только думал о них!..»

   Среди детей, сверстников Коли Гурьянова, были не только те, кто насмехался над ним, но и его единомышленники. Старец сам об этом рассказывал: «И что это было у меня? Все время о Господе думал, говорил и беседовал с Ним. Место наше, Чудские Заходы, больше эстонцами населенное. Так вот, еще мальчонкой соберу их всех — Луззи, Магда, Сальма, Эдвард — и говорю: “Давайте с крестным ходом пойдем!” Возьмем кресты, иконы. Так и ходили, а я впереди шел и пел на эстонском: “Иссэнт хэй да арму” — “Господи, помилуй”… А потом, когда оставался один, пробирался в баню, прихватывал с собой накидушку с подушек, покрывал ею плечи и начинал служить Литургию. Даже кадило сам делал. И плакал, славя Господа. Всегда любил ночную молитву, потому что среди ночи Небеса отверзаются и Ангелы внемлют…»

   Но уже в раннем детстве дороже всего для юного подвижника было уединение. Старец рассказывал: «С детства любил я бывать на кладбище. Думал о смерти и будущем Суде Божием. Молился и плакал об усопших».

   Главным воспитателем и духовным другом юного подвижника была его мама, которую он после ее блаженной кончины назовет святой. Она научила его молитве, научила постоянному предстоянию пред Господом. Об этом свидетельствует то, что уже в юные годы отрок часто вопрошал мать: «Мама, а это не грешно? Это Господу угодно?»

   Екатерина Стефановна Гурьянова, в девичестве Крылова, была ангелоподобным человеком, как говорили те, кто встречал ее в годы жизни на Талабском острове. Она одна подняла и воспитала четырех сыновей после ранней смерти мужа. Старец Николай часто вспоминал пророческие слова своего отца, однажды высказанные за домашней трапезой. Указывая на младшего сына, он сказал жене: «Вот этот тебя доглядит». Так и вышло — вскоре отошел в вечность сам Алексей Иванович, трое старших сыновей погибли «за други своя» во время Великой Отечественной войны.

   Мать свою до конца дней старец называл ласковым словом «мамушка»: «Мамушка у меня была блаженная, разговоров не любила, больше молчала и беседовала с Господом мысленно, никогда с Евангелием не расставалась. Была очень религиозной и любила клиросное пение».

   Но даже глубоко верующей матери было тревожно от того исповеднического настроения, которое ее сын стал проявлять в детские и юношеские годы, пришедшиеся на начало революционной смуты. Этот исповеднический дух был внушен Николаю Гурьянову Самим Господом.

   По рассказу одной из первых помощниц старца Николая на острове — монахини Рафаилы, — однажды он сам открыл ей это: «В ранней юности, когда я направлялся на вечернюю встречу с друзьями, у гумна с пшеничным зерном я увидел сидящего Господа нашего Иисуса Христа… И Он мне сказал: “Никогда не ходи на гуляния!”» А далее матушка свидетельствует: «Батюшка был избран Богом с малых лет… С тех пор возлюбил он Крест Христов, и этой любовью как святыней делился с друзьями». Добавим к этому, что в годы старческого служения на острове старец Николай часто в ответ на вопрос: «Как жить, чтобы спастись?» — пел или читал тропарь Кресту Господню: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим».

   Существуют свидетельства о том, что в девятилетнем возрасте в день крестных страданий Царственных Мучеников ему было открыто (мы не знаем, как — во сне или в тонком видении) то, что происходило в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 года.

   В этот день мальчик встретил свою мать­-молитвенницу Екатерину Стефановну со словами: «Мама! Мама! Царя убили! Всех! И Царевича! Страшно накажет их Господь, окаянных, что Царя загубили, всех накажет!» В последние годы своей жизни старец рассказывал, что тогда ему были открыты и страшные подробности мучений Царской Семьи. Потрясение от данного ему откровения породило в душе отрока любовь, благоговение и покаяние перед Царственными страдальцами, которые он пронес через всю свою жизнь, к чему призывал и приходивших к нему за советом уже на исходе лет.

   Мама опасалась, что откровенные слова и мысли сына навлекут беду на всю семью. Зная его послушание, она попросила учительницу словесности Любовь Николаевну Микиткину (у батюшки сохранилась ее фотография, видимо, он ее почитал) поговорить с Николаем. В ответ на увещевания молчать юноша сказал: «Если все будут молчать и никто не будет говорить о Боге, все умрут!» А учительницу просил: «Прошу вас, говорите о Боге и Царе. Вам, учителям, грешно молчать, и если вы не будете веровать, то будете тяжело болеть»Исповеднический путь

   По словам старца, записанным духовными чадами, причиной его ареста было смелое слово защиты веры и поруганных святынь. В конце двадцатых годов в городе, получившем имя главного революционера, стали разрушать храмы. Николай Гурьянов однажды оказался свидетелем этого святотатства и не мог смолчать: «Что вы делаете? Ведь это храм, святыня! Если вы не уважаете святого, поберегите хотя бы памятник истории и культуры и подумайте о Божием наказании, которое за это будет!»

   Студента Гурьянова вскоре исключили из института. Это был 1929 год — начало особо яростной борьбы с «религиозной пропагандой». С 1929 по 1934 год Николай служил псаломщиком в церкви во имя святителя Николая в селе Ремда Середкинского района Псковской (тогда Ленинградской) области на родной Гдовщине и преподавал математику, физику и биологию в школе. Те пожелания, которые он когда­то высказал своей любимой учительнице, он сам стал исполнять на поприще учительского служения. И в 1934 году Николая Алексеевича арестовали. Начались мытарства: питерские «Кресты», потом еще три тюрьмы, лагерь.

   По словам старца, неизвестный архиерей, встреченный им в тюрьме, сказал про него: «Сорвали цветок и втаптывают его в грязь…»

   «Так было с нашей Святой Русской Православной Церковью, — говорил батюшка, всегда со слезами вспоминая страдания миллионов людей, — ее распинали». Теперь эти муки народа получили название «Русская Голгофа».

   О тех страшных годах батюшка рассказывал только самым близким: «Люди исчезали и пропадали. Расставаясь, мы не знали, увидимся ли потом. Мои драгоценные духовные друзья! Все прошло! Я долго плакал о них, о самых дорогих, потом слез не стало… Мог только внутренне кричать от боли… Ночью уводили по доносам, кругом неизвестность и темнота… Страх всех опутал, как липкая паутина, страх. Если бы не Господь, человеку бы невозможно вынести такое… Сколько духовенства умучено, архиереев истинных, которые знали, что такое крест, и шли на крест… Как они плакали, что все не сберегли Царя! На моем пути жизни я имел благодатных друзей… Идешь по снегу, нельзя ни приостановиться, ни упасть… Дорожка такая узкая, ноги в колодках. Повсюду брошенные трупы заключенных лежали непогребенными до весны, потом рыли им всем одну могилу. Кто-­то еще жив. “Хлеба, дайте хлеба…” — тянут руки». Батюшка протягивал ладонь, показывая, как это было, приоткрывал ее и говорил: «А хлеба­то нет!» Потом плакал и долго молчал, молился.

   Он помнил всех умученных, помнил их страдания, молился за всех, показывал фотографии духовных друзей. И потому на всю жизнь в глазах старца застыла немая скорбь, даже когда он мирно разговаривал с паломниками, когда разрешал себя фотографировать — его глаза были печальны.

   Сам батюшка прошел в лагере через страшные страдания — несколько раз был на краю смерти. Однажды его придавило вагонеткой, в другой раз уронили на ноги тяжелый рельс и покалечили ступни. С тех пор, как говорил батюшка, ноги его едва держали. А сколько батюшка потом на этих больных ногах выстоял Литургий, сколько принял людей, часами стоя у калитки своего домика! Самым страшным испытанием, подобным тому, которое претерпели мученики Севастийские, — было долгое стояние в ледяной воде. Эту пытку пережил только великий молитвенник — избранник Божий Николай, все остальные страдальцы скончались. Батюшка открыл духовным чадам, что его «согревала молитва Иисусова» и он не чувствовал холода. Он часто говорил: «Я холод люблю и не чувствую его». Батюшка всегда ходил легко одетый в любой мороз, никогда не кутался.

   Не любил батюшка прилюдно рассказывать о лагерных испытаниях, потому что сердце разрывалось от воспоминаний о человеческих страданиях. Но в стихах, написанных как Реквием по умершим, он выразил чувства многих лагерников — их муку тяжкую и молитвенный вопль. Стихотворение он назвал «В тридцатых годах XX века» и дал ему подзаголовок: «Автобиография».

К Тебе, о Мать Святая,

Я, бедный раб грехов,

Со скорбью и слезами

Пришел под твой покров.

Мне много горя грешному

В чужой стране одному,

Как изгнанному Адаму

Из рая вон мечом.

Изгнали меня люди

Из России вон,

Оставил мать родную,

Друзей и отчий дом.

Я выслан в даль иную,

Там много лет отбыть –

Мне дали во льну ссылку;

Где хочешь можно быть.

Теперь всего лишен я,

Посаженный в тюрьму,

Досада, горе, голод,

Терпеть уж не могу.

Решетка, стены толсты –

Все надоело мне,

И день за днем жду воли,

Но не дождаться мне.

Увы, я вновь в изгнаньи

В стране снегов и льда,

Где с людом обреченным

Покорный раб труда

В Полярье путь железный

Готовим проложить,

Облегчить жизнь крещеным –

Страну обогатить.

Физически устали,

В зорях недуг слепит,

От скудости питанья

Нас смерть косой разит.

Прошу, Святая Дева,

В несении Креста,

Для славы Божьей Церкви

Спаси, спаси меня!

   Стихотворение это оказалось пророческим. Батюшка действительно стал «славой Божьей Церкви»!

   А в лагере, по словам старца, он был «всегда горячий в вере, что бы ни делали. В лагерях, в тюрьмах — всегда радовался, что с Богом. И знаете, даже резко говорил: «Как вы смеете хулить Христа и все святое! Покайтесь! Бог за это накажет!» Батюшка говорил, что ему были открыты будущие военные испытания, которые, по словам многих подвижников, явились наказанием за отступничество народа от Бога.

   После заключения Николай Алексеевич Гурьянов учительствовал в Тосненском районе под Ленинградом. А во время войны перебрался в Прибалтику — сначала в Ригу, потом в Вильнюс. Здесь произошла его встреча с будущим новомучеником — митрополитом Виленским и Литовским Сергием (Воскресенским). От него 8 февраля 1942 года батюшка принял рукоположение в диаконы, а вскоре, в том же месяце, во священники.

   В городе Вильнюсе батюшка поступил в Духовную семинарию,

    Крестоношение старца в последнее десятилетие жизни

   В 1990­е годы по всей стране получило развитие массовое паломничество к православным святыням, что, конечно же, можно назвать отрадным явлением. Паломничество в наше время — одно из самых ярких средств православной миссии. Но для старца Николая это «паломническое движение» оказалось новым крестом. Паломники устремились на остров «организованным порядком» — в день ему иногда приходилось принимать по нескольку автобусов — от 250 до 500 человек. В любую погоду — в летний зной, мороз, под дождем — старец выходил к народу с иерусалимским маслицем, и ни одного человека не отпускал без утешения.

   От помазания этим маслицем получали облегчение телесных недугов и душевных скорбей.

   …Открывалась заветная дверца маленького зеленого домика в одно окошко, и навстречу нам выходил тот, о ком хотелось сказать, как о Создателе, «ветхий деньми», — высшее благолепие и мудрость являлись в блистающей седине, ярких голубых глазах и смиренной фигуре. Батюшка поднимал ручку к полочке над дверью, доставал оттуда маленькую бутылочку, в которую была вставлена разогнутая большая канцелярская скрепка, и начинал помазывать ожидающий этого помазания, как дара небесного, народ. «Драгоценные мои!» — обращался батюшка к паломникам, и было такое ощущение, что под его рукой обычное помазывание маслицем превращается в «печать дара Духа Святого». К некоторым паломникам он обращался с кратким словом; с поразительной легкостью, иногда даже с шуткой, юродствуя, он развязывал, разрешал самые запутанные узелки душевных смущений и кривых мыслей.По словам врачей, которые постоянно посещали старца на протяжении последних лет его жизни, его физические муки были непрерывными. Но старец никогда не жаловался на свои страдания. Вот что написал об этом профессор Военно­медицинской академии В. А. Гориславец: «При исполнении своего врачебного долга во время продолжительной тяжелой болезни батюшки Николая я особенно отмечал его смирение и терпение. На первый мой вопрос: “Каково Ваше здоровье, дорогой батюшка?” — следовал, как правило, ответ: “Да все хорошо”. По прошествии определенного времени пребывания в келии узнавал, что головные боли у батюшки Николая были практически постоянные в течение последних трех лет».

   Также поражался терпению и вере старца священник, приезжавший его причащать в последние годы жизни — протоиерей Валериан Кречетов, духовник Московской епархии. Но он же признавался, что при всех телесных немощах отец Николай оставался прозорливым старцем. «Отец Николай был непрост. Он не у всех причащался: скажет, что уже поел, — и все. В следующий раз я все поставил, приготовил Святые Дары на столе. Матушка Николая пошла сказать, что отец Валериан приехал его причастить. Батюшка вышел, я спросил: “Батюшка, хотите причаститься?” — “Нет, я уже поел, не буду причащаться”. Матушка огорчилась, а я: “Ну что же, батюшка, не будете, — значит, не будете, дело ваше”. Он увидел, что я со смирением, не стал настаивать, учить старца, что ему делать, и вскоре сам сказал: “Ну, давай причастимся”. Потом он меня спросил: “Батюшка, а вы будете причащаться?” — причастился и я вместе с ним. Дело в том, что молодые священники часто начинали уговаривать: “Нужно”, — поучали старца».

   И в великой телесной немощи, сковавшей старца в последний год, он продолжал воспитывать близких людей. Тот же отец Валериан вспоминает: «Я знал, что батюшка мог стукнуть по щеке, обычно он бил по левой. То одного похлопает по щеке, то другого. Батюшка с любовью большой это делал. Говорят, что он отгонял этим нечистого. За много лет, сколько я ездил к нему, старец никогда меня ни разу не стукнул. Мне даже было грустно оттого, что он меня никогда не тронул, потому что кого Бог любит, того и наказует... Зато потом отец Николай дал мне как следует, да так сильно, что у меня в голове все затряслось. Ну, дождался и я... Я вроде попросил, так он и дал. Старческое в нем было — это несомненно».

    Погребение

   Долго собирался старец «домой» (как он сам говорил) — к небесным жителям, с которыми он роднился при земной своей жизни, постоянно напоминая, что «отходит от нас навек». Долго и тяжело болел в последние несколько лет, об этом знали паломники, почитатели отца Николая. Но все­ таки известие о кончине старца 24 августа 2002 года оказалось для многих одним из самых сильных потрясений в жизни. Люди привыкли чувствовать себя за старцем, «как за каменной стеной». Знали силу его молитвы, верили, что он — один из тех, кем стоит земля русская. Потому так тяжела была весть о его уходе в мир иной.

   Для того чтобы лучше передать состояние людей, прибывших на отпевание благодатного старца, приведем выдержки из воспоминаний одного из очевидцев — иерея Алексея Николина, клирика Псковской епархии.

   «24 августа, в субботу, у нас, как обычно, шла воскресная всенощная служба. Во время шестопсалмия мне передали записку: “Просьба молиться о здравии отца Николая”. Во время Великого Славословия передали записку о упокоении... Я успел договориться о том, кто будет служить, с кем ехать, — и мы поехали. Дорога была вначале хорошая, но у Пскова уже ничего не было видно из-­за густого тумана. В воскресенье ночью добирались на катере с большим трудом, но все­ таки нашли остров. Отец Валериан Кречетов уже служил первую панихиду, приехав на полчаса раньше. С нами из Петербурга ехал архимандрит Гурий. Вторую и третью панихиду уже служили мы.

   Тело батюшки перенесли в храм, затем снова начались панихиды, читали Евангелие. Стали прибывать люди. Причастников на воскресной Литургии было немного. Потом вновь была панихида, священники читали Евангелие по три главы. Когда приехал владыка Евсевий, встал вопрос о том, чтобы везти старца хоронить во Псков. Люди единодушно были против того, чтобы батюшку увозили. Отец Николай хотел, чтобы его похоронили на острове. Владыка разрешил всем священникам, кто пожелал, участвовать в службе. Вечером опять было чтение Евангелия, Псалтири, отцы читали всю ночь. В понедельник утром было сорок служащих священников, два владыки: архиепископ Псковский и Великолукский Евсевий и Никон, бывший епископ Екатеринбургский, живший на покое в Псково­-Печерском монастыре. Народу было уже очень много. Гроб вынесли на площадку перед входом в храм.

   У отца Николая было очень спокойное лицо, словно у спящего, только гораздо строже. Ручки были мягкие и слегка прохладные. Вначале прощалось священство, потом пошли миряне. Прибыли монахи Псково­-Печерского монастыря, архимандрит Тихон (Шевкунов) успел к концу Литургии, приехал со своим хором. Хор Сретенского монастыря пел отпевание. Они долго из­-за тумана не могли попасть на остров. Когда закончилось отпевание, подняли гроб, обнесли вокруг храма с каноном “Волною морскою” и понесли на кладбище. Перед каждой улицей поднимали гроб три раза. К тому времени, как принесли гроб с телом старца на кладбище, кончилась панихида, но не сразу закрыли крышку: постоянно приходили катера, люди шли потоком, и владыки решили ждать всех. Для батюшки сделали специальный склеп, выложенный кирпичом, замуровали гроб.

   Веруем, что ныне отец Николай молитвенно предстоит за Россию пред лицом Господа нашего на небесах. Возжегся новый светильник Божией благодати, ведь Святая Русь не погибает никогда. О диво дивное! В эпоху кромешной тьмы Господь сподобил нас жить среди святых и лицезреть их».

   И по прошествии пяти лет исполняются слова батюшки: «Когда я уйду, то будете приезжать ко мне на остров, как и прежде». Паломничество на остров не иссякает, по­прежнему люди получают исцеления от «иерусалимского маслица», которое ныне налито в лампадку на могиле, получают душевное утешение в открытой для посещения келье старца, молятся в восстановленном старцем храме его небесного покровителя святителя Николая.* * *   Старец огромное значение придавал молитве за умерших. Он проникался к ним совершенно особым состраданием. Думаю, что оно было в нем результатом опытного знания того, что ждет человека за гробом. Когда у него спрашивали, отпевать ли такого­то, о котором неизвестно, был ли он крещен, старец без промедления отвечал: «Отпеть, отпеть».

   Однажды батюшка велел мне молиться за моего усопшего некрещеного отца. У отца был тяжелый, трудно переносимый характер и неспокойная душа, чего­то постоянно ищущая. Он оставил нас, когда мы с сестрой учились в пятом классе. С тех пор я практически не поддерживал с ним отношений и даже избегал встреч с ним. Смерть его была трагической и преждевременной, он скончался в возрасте сорока семи лет. После его смерти передо мной возник вопрос: молиться за него или нет? И если молиться, то как? Это было в самом начале моего церковного пути, я тогда только начал в храм регулярно ходить. И вот сразу же я оказался перед таким непростым жизненным вопросом. После долгих размышлений и колебаний я принял решение все­ таки воздержаться от молитвы за него, так как считал себя духовно неокрепшим для такого серьезного дела. «Неизвестно, — полагал я, — какими последствиями это может для меня обернуться. Что я понимаю в этом?»

   Но через некоторое время произошло событие, которое заставило меня изменить свое решение. Это случилось после того, как отец явился мне ночью, во сне. Я увидел его сидящим спиной ко мне, так что лица его мне было не видно. Голова его была низко опущена. Он молчал и почти беззвучно о чем­-то плакал. Я почувствовал, что он, всеми оставленный, бесконечно одинок, беззащитен, и что без слов, не поворачивая ко мне своего лица, просит у меня чего­-то. Казалось, что его неописуемому горю не было предела.

   И самое страшное заключалось в том, что он даже не в состоянии был мне хоть что­ то объяснить. При жизни я никогда его таким не видел. Я до сих пор помню, как во сне содрогнулся от невыразимой жалости к нему. Эта жалость не была похожа на обычную жалость, какую испытываешь к страдающему человеку. Ничего подобного при его жизни я не испытывал к нему, да и вообще к кому бы то ни было. Это было совсем незнакомое чувство.

   Проснулся я в холодном поту от увиденного и потом долго не мог забыть этого короткого явления своего умершего отца. Умом я понимал, что отец просит молитвы, хотя бы какой­ нибудь. Но, откровенно говоря, у меня не было сил это сделать. Я был настолько потрясен этим сновидением, что некоторое время пребывал в оцепенении, в скованности от того, что мне открылось через него. Я отдавал себе отчет в том, что через него я не только получил весть о своем отце, но и прикоснулся к тайне потустороннего мира, к реальности адских мук. По состоянию своего отца я получил опытное представление о том, что испытывает человек, оказавшись за чертой видимого мира. После таких открытий в корне меняется отношение к жизни и к тому, что в ней происходит. Все, что до этого казалось в ней важным и значимым, теряет свой смысл и предстает в совершенно ином свете. Отчетливо начинаешь видеть, что твое существование большей частью состоит из вещей суетных и никак не определяющих его сокровенной сути, то есть твоей участи в вечности. А ведь до этого я воспринимал все эти пустяки всерьез и в осуществлении своих ничтожных и убогих планов и намерений полагал единственный смысл всей своей жизнедеятельности.

   Итак, оглушенный и придавленный увиденным, я не молился за отца. Мне требовалось время, чтобы переварить то, что мне открылось. Но это было несколько эгоистично, так как отец ждал моей реакции. И вот через некоторое время сновидение повторилось с первоначальной силой и проникновенностью. Стыдно признаться, но и после него я, сам не зная почему, оставался в бездействии. Понадобилось третье явление, в точности повторявшее два предыдущих, чтобы я, наконец, начал просить Бога за своего отца в своей домашней молитве.

   А дальше произошло то, что обычно происходит в таких случаях. Постепенно острота и глубина пережитого во сне забывалась, стиралась заботами дня, и молитва моя охладевала.

   В конечном итоге через несколько лет я окончательно оставил свою молитву, даже не заметив, как это произошло.

   В этот самый момент забвения своего молитвенного долга и настиг меня всезнающий и все проницающий старец. В конце очередной встречи он неожиданно обратился ко мне с вопросом: «Ты за отца молишься?» В его голосе звучала тревожная нотка. Я тут же живо вспомнил все посмертные события, которые связали меня и отца особыми узами. Батюшка спрашивал с таким подтекстом, как будто бы ему была известна тайна этих наших встреч. Словно он слегка обличал меня за оставление молитвы о родителе после всего того, что было. Я стал задавать конкретные вопросы о том, как правильно надо совершать поминовение отца. Дав мне в этом необходимые наставления, старец отпустил меня с миром.

   Прозорливость старца, проявленная в только что описанном случае, — это бесконечная тема.* * *   ;Батюшка в духовной жизни придавал огромное значение Иисусовой молитве. Без сомнения, он сам был тайным делателем ее, потому и постиг опытно великую пользу от нее. Многие духовники не рекомендуют ею заниматься, так как считают, что без духовного руководства и стороннего наблюдения это делать небезопасно, что иначе это занятие может обернуться для человека тяжкими последствиями. А так как в настоящее время таких руководителей не осталось, то, следовательно, по их мысли, лучше не подвергать себя риску и держаться общеупотребительных молитвенных последований: канонов, акафистов, Псалтири и т. п.

   Отец Николай никогда не порицал открыто этого мнения не потому, что он был с ним согласен. Батюшка вообще всячески уклонялся от того, что рождает разногласия и распри, так как ему был глубоко чужд дух спорливости. Батюшка считал, что разногласия и разделения в церковном обществе не всегда изживаются открытым декларированием своих взглядов, не всегда врачуются прямым объявлением своей позиции. Он видел, что такие методы зачастую отнюдь не погашают, а только подливают масла в огонь, только раздувают пожар возникающих раздоров. Поэтому, будучи делателем непрестанной молитвы Иисусовой, он никогда и никому не навязывал своего духовного опыта.

   То, что старец считал эту молитву в современных условиях чуть ли не единственным средством, безошибочно поставляющим и удерживающим человека на пути спасения, стало для меня очевидной истиной после одного из посещений острова. В тот раз, отправляясь к старцу, я подумал о том, что, руководимый боязнью сделать неверный шаг и сбиться с предназначенного мне пути, я все время спрашиваю его о своем земном пути. Конечно, это очень важный момент в духовной жизни, который является ее необходимым условием. Но мне показалось, что при этом я как ­то мало забочусь или, вернее, совсем не забочусь о том, чтобы в то же время и душу удерживать в правильном устроении. Поэтому, оказавшись на острове и обсудив со старцем приготовленные вопросы, я в конце встречи спросил его и о том, какое делание лучше всего поставляет человека на путь спасения.

   Я хорошо помню реакцию батюшки на мой вопрос. Он, выслушав меня, стал очень серьезным. Повернувшись лицом к алтарю, старец медленно трижды перекрестился и поклонился. Потом, обратившись ко мне, твердо сказал: «Творить молитву Иисусову». «А как?» — спросил я у батюшки и пожаловался на то, что все время вкрадываюсь помыслами при ее проговаривании. Но старец не дал мне никаких конкретных указаний на этот счет. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, — воспроизвел он святоотеческий текст, заключающий в себе великую спасительную силу, и добавил, — а больше я тебе ничего не скажу».

   Смысл этих слов мне был ясен. Иисусовой молитве невозможно научить теоретически, ее нужно проходить опытным, деятельным путем, и тогда Сам Господь даст молитву молящемуся. В этом отношении отец Николай всецело доверялся водительству Божию и полагал, что тот, кто совершает ее в простоте и смирении сердца, находится вне духовной опасности. Главное — не делать из нее духовного «упражнения» для приобретения тех или иных благодатных даров, а искать в ней прежде всего сокрушенного и покаянного начала. Именно в этом — прямой и непосредственный смысл слов этой молитвы. И без нее подвижник вряд ли сможет противостоять всем козням диавольским, приобрести необходимую чистоту ума и сердца. Только посредством ее православный христианин входит в блаженное единение со Христом, и именно от нее рождается в нем вожделенный дух спасения.

   ;Иисусову молитву отец Николай считал первым и главным орудием в духовной жизни, данным Церковью на все времена, а для нашего времени — в особенности. Мне пришло на память, как одна моя прихожанка просила через меня у старца благословения на обучение в музыкальной школе своей семилетней дочки. Ответ батюшки поверг всех нас в изумление. «Передай ей, — сказал он, — пусть она лучше творит молитву Иисусову». Такое благословение он послал несмышленой девочке в деревню, где никто и понятия не имел о том, что это такое.

   «Творить молитву Иисусову», — этими словами, сказанными твердо и непреложно на мой вопрос, как мне кажется, старец оставил свое духовное завещание всем ревнующим о своем спасении и ищущим духовного совершенства в современном мире.++++++++++++Свидетельство давнего сомолитвенника старца Николая...

Протоиерей Олег Тэор.

   (Добрый пастырь)

   Познакомились мы с отцом Николаем тридцать лет тому назад. Я еще не был тогда священником, просто трудился в его приходе, в Самолве, где около храма похоронен его отец. Впоследствии я побывал и в тех деревнях, где прошло детство отца Николая.

   Несколько раз отец Николай посылал весть, чтобы я к нему приехал. В то время расписание катеров было таково, что на острове можно было пробыть не более полутора часов. В мой первый приезд батюшка примерно за пятнадцать минут дал мне очень ценные рекомендации для диаконского служения, к которому меня готовили. Эти рекомендации никто до отца Николая не догадался мне дать. Он не только заботливо объяснял и показывал все нужное для практики, но и меня заставлял за ним повторять. Такое внимание очень тронуло меня и надолго запомнилось. Я стал часто приезжать к отцу Николаю. Подолгу оставался у него, ночевал, старался все фотографировать. Батюшка показывал мне свои фотографии, грамоты, стихи.

   У отца Николая была, можно сказать, детская простота и чистота. Он очень любил и ценил красоту. Хорошо понимал искусство: поэзию, музыку. Сам сочинял стихи, хорошо играл на фисгармонии, очень красиво пел духовные песнопения. У меня сохранились некоторые записи. Я очень переживал, чтобы стихи его не пропали, потому что они были напечатаны на машинке в единственном экземпляре. Рад, что они сейчас вышли в свет.

   Батюшка очень любил природу. Насадил множество деревьев, украсив пустынный до него остров, который почти не посещали даже птицы. Мы часто поливали с ним эти деревья. Тогда они были еще маленькие. Саженцы он привозил или получал из самых разных мест. Ему их присылали отовсюду. Везде его знали и очень уважали. Некоторые цветы он получил из Эстонии, из Тартусского университета.

   Зимой отец Николай кормил птичек, которые стали жить на острове. Под его окнами всегда было развешено сало. Зная батюшкину любовь ко всему живому, в том числе к птицам, мы тоже приносили для них хлеб. Но от тех же птиц отцу Николаю приходилось спасать свои деревья, так как большие птицы садились на их верхушки и ломали их. Были целые недоразумения из-­за этого.

   Присутствовал я и на Литургиях, когда служил отец Николай. Служил он красиво, хорошо, благодатно. Часто читал народу или говорил поучения. Храм у него освещался только свечами и лампадами. По приезде он сам срезал электрическую проводку.

   ;Помню, как во время проскомидии, на которой была гора записок, я спросил, сколько частичек вынимать из просфор. Он сказал, что в одной мучинке — миллион частичек. Но поминал он всех, о всех молился. Много к нему ездило народу, оставляли записки, и всех он помнил. Ходили к нему и мать моя, и тетя. Однажды отец Николай показал моей тете записочку, которую она написала несколько лет назад. Значит, он продолжал молиться об этих душах. Раньше клирос у него пел тихо, скромно, потому что было оскудение в верующем народе, и мало кто шел работать в церковь. В советское время было даже запрещено звонить в колокола по церковному обычаю. Звонили либо в туман, либо во время бедствий. Однажды был случай, когда во время чтения Евангелия зазвонил колокол. Мы с отцом Николаем поразились, но оказалось, что где­-то пожар.

   Батюшка был не стяжательным и очень воздержанным в жизни. Церковное хозяйство он вел экономно, никогда ничего не выбрасывал. Сам все мастерил, пек просфоры. Всегда имел запас для богослужения: масло, кагор, свечи и прочее. Но при этом помогал нуждающимся храмам.Слухи о прозорливости отца Николая Гурьянова с острова Залита давно ходили по России. Вот и ехал, тянулся к старцу народ разный. Кто с горем ехал, кто за духовным наставлением, а кто про свою душу понять что­ нибудь. Батюшка утешал, наставлял, подсказывал — все во спасение.

   …Собрался однажды отец Николай поздним зимним вечером в сильную пургу куда­ то идти.

    — Батюшка, в такую стужу?.. Зачем? — испугались матушки.

    — Зовут, — тихо сказал старец. И, несмотря на уговоры женщин, ушел в ночную тьму.

   Ветер выл лютым зверем, метель не стихала. Батюшка долго не возвращался. Бежать, искать — куда?.. Оставалось молиться, уповая на волю Божию.

   Вернулся батюшка не один. Мужика замерзшего привел. Тот заблудился в пургу, стал силы терять и даже о смерти думать. Вспомнил он вдруг, как бабы в беде Николая Чудотворца призывают. От страха взмолился угоднику Божию, хотя и считал себя неверующим.

   Отец Николай услышал…

Зри мое смирение

Молитвенник за весь мир

Елизавета

Очень часто, когда у батюшки во дворике собиралось много людей, он радовался их приезду и обращался ко всем со словами: «Ведь какое счастье, мои драгоценные, что вы сохранили Истинную Веру! Ведь Бог вот так чувствуется (крепко сжимает одной рукой другую). И если вам кто будет обратное говорить, не верьте. Ведь это мы сейчас в гостях, а потом все пойдем домой. Но только, мои драгоценные, горе будет нам дома, если мы в гостях были, да что ­то нехорошее делали».

   «Мы сейчас в гостях, а потом все пойдем домой. В гостях хорошо, а дома лучше. Но там, дома, двоякое направление жизни — там вечная радость для праведников и страшный, геенский огонь для грешников. И это не какие­ нибудь выдумки, нет, это — Истина».

   «Я только хочу Вам сказать, мои драгоценные, берегите растительный и животный мир. Кошку, собаку, вот именно, надо пожалеть. Ведь это, посмотрите, вот как делают (идет по тропинке и, сделав ожесточенное лицо, дергает за ветку). Это же Бог создал, украсил, а ты такую красоту разорил! Это же страшный грех! Ведь посмотрите, как все Бог устроил. Вот кладбище, под покровом леса то как хорошо!»

   Весь батюшкин облик, все его слова и дела дышали такой любовью ко Господу и ко всему его творению, что людям думалось: если такая любовь у батюшки, то какая же она у Господа!

   Как ­то батюшка шел с людьми по узенькой тропинке, вокруг — трава, и он говорит: «Видите, я палочку несу, мне травку­ то жалко», — хотя ноги у батюшки сильно болели.

   В другой раз, вспоминая о лагерной жизни (с большим содроганием), говорил: «Бывало, весь день работаешь, работаешь на холоде, а хлеба дают (и показывает: делит одной ладонью другую пополам) за весь день. И все, знаете, хочется с птичками поделиться. Я ведь с шести лет голубей кормлю. Мне мамушка говорила, что они Бога благодарят».

   Батюшка никогда не разрешал убивать домашних пауков, даже трогать их паутинку. С детства у меня было страшное отвращение к паукам, но когда я увидела, с какой любовью относится к ним батюшка, как тонко знает их повадки и законы, то поняла, что я их тоже жалею.

   Про своих необыкновенных котиков — Таляпку и Липушку, батюшка, ставя их в пример людям, говорил, что они его слушаются, даже и чужих людей любят, как батюшка любил даже чужих по духу людей и врагов.

   Батюшка всех любил и жалел. Бывало, идет из храма и благословляет с любовью все вокруг: не только людей, но и травку, и дома. Навстречу грязный, пьяный рыбак — и к батюшке обниматься. А батюшка палочку бросил и искренно, крепко его обнял и наставлял.

   Батюшка плакал и молился за весь мир и говорил: «Надо жалеть неверующих людей и всегда молиться: “Господи, избави их от этого вражеского помрачения”».

   Как и все великие святые, батюшка все время думал о цели земной жизни — соединении с Господом. Говорил: «Человек рожден для того, чтобы беседовать с Богом».

   А когда батюшка произносил слова: «Он раб Божий», — подчеркивая «Божий», его лицо светилось такой теплой радостью! И все понимали сердцем, что это самая великая похвала для человека — служить Богу.Батюшка, как и многие другие старцы, говорил о скором повторении гонений на Православие. При этом, он, зная каждый шаг ездящего к нему человека, часто предостерегал неосторожных. Одно время я в институте много говорила одногрупникам про Бога. Летом приехала на остров, прихожу к батюшке, а у него в руках фотография (сорок мучеников, монахи и священники, замученные большевиками), и он говорит: «Большевики­ то и сейчас остались, так нужно осторожно».

   Много раз батюшка читал свое стихотворение «В тридцатых годах 20 века». И подчеркивал: «Это моя автобиография».

   А однажды мы ехали к нему с рабой Божией N. Батюшка прочитал это стихотворение. Она спрашивает: «Что, батюшка, на север погонят?» — Батюшка ответил: «Так и здесь не юг». — Эта р. Б. N. очень хотела иметь духовное рассуждение, и батюшка ей много открывал.

   В другой раз говорил про Серафима Саровского, которого очень любил (и многим благословлял молиться именно ему, говоря, что он всегда все исполняет).

   Про последнее время людям отвечал, что «нужно готовиться. Молитвы утренние, вечерние читать и другое что, но по силам». Говорил, что «денег будет много, деньги будем есть. Да умрем, и некому будет похоронить, — но при этом с большим спокойствием и покорностью воле Божьей, — так надо молиться, и Господь помилует».

   Один раз батюшка долго не выходил к людям, разговаривая с кем­ то в домике. Потом вышел с таким до боли скорбным лицом, какого я никогда еще у него не видела. Наверное, лицо его было похоже на лик Господа во время молитвы в Гефсиманском саду. Видно было, что на душе у батюшки великая тяжесть и, может быть, даже борьба. Обычно батюшка, какой бы ни был больной или уставший, выйдет к людям, и по молитве Господь дает ему силу — он сразу преображается, становится веселым и бодрым, а тут уже не мог скрыть своего огорчения. Но потом, принимая людей, вскоре стал таким, как обычно. Я спросила у одной из бывших там келейниц, о чем же говорили в домике, что батюшка такой убитый? Та нехотя ответила, что разговор шел о его смерти.

   И еще один раз батюшка, выходя к людям, не мог сдержать слез и даже таких страшных слов: «Мои драгоценные, какие вы счастливые, что вы не священники!» Видно, ему, как и Серафиму Саровскому, было открыто, как строго спросит Господь со священства последнего времени за тот пример, который они подают людям.

   Иногда батюшке жаловались, что очень тяжело стало жить, что скоро, как говорят, будет голод. Батюшка отвечал: «Так и слава Богу. Может, хоть немножко к Богу пойдем. А то сытые не очень­ то…»

ИЗБРАННЫЕ НАСТАВЛЕНИЯ ОТЦА НИКОЛАЯ:

"Наши мысли и слова имеют великую силу на окружающий мир. Молитесь со слезами за всех – больных, слабых, грешников, за тех, о ком некому помолиться. Неотступно взывайте Сладчайшему Спасителю мира: "Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного"... Бог слушает молитвы праведных людей. То, что люди не достигают с оружием в руках, праведники достигают молитвой".

"Благодать Божия подается нам в Таинствах. Особенно – во Святом Причастии. Соединяйтесь со Христом так часто, как вам позволяет совесть и покаяние. С любовию и верою приступайте ко Господу – и Он попалит все греховное, и будет душа белее снега. Огненно белая… Благодать Причастия – Сила, несокрушимая для тьмы, избавляет от всех напастей".

"Взывайте к Богородице, просите Ее о Благодати, которая во все века будет изливаться на род человеческий: "Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою… Подаждь и нам, недостойным, росу благодати Твоея, и яви милосердие Твое".

"Не будьте слишком строгими. Чрезмерная строгость опасна. Она останавливает душу только на внешнем подвиге, не давая глубины. Будьте мягче, не гоняйтесь за внешними правилами. Мысленно беседуйте с Господом и святыми. Старайтесь не учительствовать, а мягко подсказывать друг другу, подправлять. Говорите, если сердце не молчит. От сердца к сердцу. Будьте проще и искреннее. Мир ведь такой Божий… Посмотрите кругом – все творение благодарит Господа. И вы так живите – в мире с Богом".

"Послушание… Оно начинается в раннем детстве. С послушания родителям. Это нам первые уроки от Господа. Если ребенок не слушался родителей, то его трудно обратить к Вере во Христа".

"Помни, что все люди немощны и бывают несправедливы. Учитесь прощать, не обижаться. Лучше отойти от причиняющих вам зло – насильно мил не будешь… Не ищи друзей среди людей. Ищи их на Небе – среди святых. Они никогда не оставят и не предадут".

"Ищи чистоты. Не слушай худое и грязное ни о ком… Не останавливайся на недобром помысле… Неправды беги… Правду говорить никогда не бойся, только с молитвой и, прежде, проси благословения у Господа".

"Вы все ищите только духовников… А Евангелие забываете… У нас у всех Один Духовник – Евангелии. Это смысл жизни, наша Живая Вера, Надежда и Любовь… Мне даже обидно бывает, что ищут только человека, а Господа забывают… Это хорошо, если есть разумный, верующий батюшка, к которому можно обратиться, это счастие… Но если Господь не послал – разве невозможно спастись?! Батюшек строго не судите, кто какой… Главное, чтобы он был верующий, богобоязненный, Евангелие проповедовал".

"Жить нужно не только для себя… Старайтесь тихонечко молиться за всех… Никого не отталкивайте и не унижайте. Господь никого не обидел… И если вас унижают, помните, как распинали Спасителя и Царя-Мученика Николая..."

"Наша жизнь благословенная… Дар Божий… Мы имеем в себе сокровище – душу. Если сбережем ее в этом временном мире, куда пришли как странники – наследуем Жизнь Вечную со Христом. Радость, несказанная радость… Нас ждут Ангелы и Святые. Господь-Отец и Царица Небесная… Какие мы счастливые, что правы и славные – Православные".

"Мое сердце всегда было с Господом. Я старался с детства научиться духовному плачу… Я ведь с детства монах. Домашние ко мне в келию без молитвы не входили – монах… Знали, что я молюсь, с Господом беседую… Никого кроме Бога не знал и не видел».

Николай Гурьянов

Источник http://www.logoslovo.ru/forum/...