Израиль – Иран: начало одной ненависти

Война вроде бы завершилась, но сколь устойчив будет мир – никто не знает. Взаимоотношения евреев и персов уходят вглубь тысячелетия и сопровождались огромным количеством событий. Каковы культурно-исторические причины противостояния Ирана и Израиля? Почему после исламской революции у Ирана сложились враждебные отношения с Израилем? Как в Иране относились к идее создания еврейского государства в Палестине, когда она обсуждалась? Об этом Фёдору Лукьянову рассказал Максим Алонцев, иранист, доцент Института классического Востока и античности Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, в интервью для программы «Международное обозрение».

Фёдор Лукьянов: Почему после Исламской революции 1979 г. антиизраильский компонент стал настолько важным для Ирана? Откуда эта враждебность?

Максим Алонцев: Это вопрос политического и даже символического плана. Здесь работает известная формула: «если Евтушенко против колхозов, то я – за». Антишахская пропаганда рисовала режим Мохаммеда Резы Пехлеви как проамериканский и произраильский. В действительности он был не на сто процентов «про-», тем не менее пропаганда работала так. После революции в символическом поле установилось полное отрицание всего, в чём обвиняли шаха, а именно в прозападном курсе и произраильской политике. Кроме того, добавлялся и важный компонент мусульманской солидарности в поддержку Палестины, этот вопрос как раз в 1960–1970-е гг. начал активно муссироваться.

Палестинский вопрос возник не сразу, потребовались десятилетия для того, чтобы эта идея как-то повлияла на умы интеллектуалов – сейчас мы видим плоды этого. Идея того, что мы ставим не на ту лошадь и поддерживаем не тех ребят, звучала как в обществе, так и в истеблишменте ещё до революции, а уже в постреволюционную эпоху она стала превалирующей. И превратилась в один из столпов внешнеполитической риторики Исламской Республики.

Фёдор Лукьянов: В период, когда решался вопрос о еврейском государстве в Палестине (до Второй мировой войны и сразу после), в Иране была какая-то позиция на этот счёт?

Максим Алонцев: Тут даже можно отойти чуть-чуть подальше. Во второй половине XIX века иранский шах Насер ад-Дин из династии Каджаров предложил идею, что евреи могут и в Иран переселиться. У этого был политический подтекст, потому что в Иране были еврейские погромы (не такие, как в Восточной Европе и Российской Империи, но всё же) и напряжение с евреями. Международные адвокаты еврейского дела пришли к шаху сказать, что у вас тут тоже притесняют. Он ответил на это: «Пусть приезжают все», – но это был скорее политический ответ на претензии его собеседников.

Фёдор Лукьянов: Он же этого не имел в виду?

Максим Алонцев: Нет, конечно, и сионисты тоже не имели в виду Иран. В 1920-е гг. в Иране существовали сионистские организации иранских евреев. В 1931-м году был принят закон о запрете коллективистской идеологии, и все эти организации вместе с коммунистическими были отправлены в утиль как коллективистские. Никому, кроме власти, не положено было говорить что-то ещё о политике.

У Ирана в целом не было особой позиции по палестинскому вопросу. Когда это обсуждалось в ООН, Иран воздержался. Он выстраивал неплохие отношения с Израилем.

Иран – это вторая страна с подавляющим мусульманским населением, которая признала Израиль после Турции.

Идея того, что есть Палестина, в обществе стала возникать уже в 1960–1970-е гг., и власть на это должна была реагировать. Здесь, как во всякой автократии, ситуативная история. Например, невозможно было говорить о каком-то союзе с арабами во времена Насера, потому что шах не любил Насера, а Насер не любил шаха. А с Садатом у шаха сложились более тёплые отношения. После отъезда из Ирана шах провёл последние дни у Садата по его личному приглашению на вилле с видом на пирамиду Хеопса.

Потепление отношений с арабами изменило игру Ирана на Ближнем Востоке и, в частности, их позицию по отношению к Израилю. Например, во время войны Судного дня Иран оказывал помощь Саудовской Аравии. Он перебрасывал их батальон иранскими самолётами и запретил пролетать через воздушное пространство Ирана самолёту с австралийскими добровольцами, которые летели воевать за Израиль. Это было обретение собственной политической субъектности Ираном в 1960–1970-е годы. Оно несколько усложняло и без того непростую обстановку на Ближнем Востоке. Честно говоря, мы не можем предположить, какова была бы внешняя политика Ирана на ближневосточном направлении в 1980-е гг., если бы шах остался у власти.

Фёдор Лукьянов: Насколько я видел из новостей, сын последнего шаха – большой друг Израиля, он постоянно там бывает, его там привечают.

Максим Алонцев: Да. Он полностью противопоставляет себя Исламской Республике, поэтому должен транслировать миру, что он-то будет дружить с Израилем, как отец, хотя его отец относился по-разному.

Фёдор Лукьянов: Впечатление, что на Ближнем Востоке давняя история даже важнее, чем недавняя. Если мы перенесёмся далеко назад, были очень светлые страницы. Например, царь Кир II вернул иудеев в Палестину, которых до этого переселили. Когда произошла какая-то конфликтность?

Максим Алонцев: Почти всю историю взаимоотношений иудеев и персов были если не «мир, дружба, жвачка», то, по крайней мере, бесконфликтными. Кир II упоминается в ветхозаветных книгах, в израильских городах есть улицы имени Кира Великого. Естественно, были периоды религиозных гонений, например, в Сасанидском Иране, но они были и на христиан, и на представителей других конфессий – это было связано с усилением зороастризма.

В целом вся эта вражда была совершенно неактуальна до 1960-х гг., то есть ухудшение отношений по историческим меркам произошли буквально вчера, и это ощущается.

У знаменитого иранского интеллектуала Джалал Але-Ахмада в травелоге по Израилю есть глава, которая называется «Начало одной ненависти». Он отчётливо видит, что именно Шестидневная война стала тем фактором, который начал иранское общество потихонечку настраивать против Израиля. Это всё, естественно, накладывается на антисемитизм, распространённый как на Ближнем Востоке, так и везде. Шестидневная война с её конспирологической составляющей (Насер обвинял влияние ЦРУ, Ливии и так далее) настолько укрепилась в Иране и на Ближнем Востоке, что именно в этом, наверное, и лежат корни современных неразрешимых или слабо разрешимых противоречий.

Фёдор Лукьянов: Персия же в Средние века была абсолютным культурным центром. Она излучала эту культуру, и персидский язык, наверное, для еврейской элиты был если не родным, то используемым.

Максим Алонцев: Да, они писали еврейским письмом персидские слова. Это довольно интересно, транскрипцию текста я понимаю, а сам текст прочесть не могу, так как не знаком с письмом.

Текстов того времени, написанных арабицей по-персидски, довольно мало. Был найден архив совершенно живых писем: «передай Моше мои благословения», «передай тому-то, что он мне должен денег» и прочее. Это написано на персидском языке, но еврейским письмом. Были и иудео-персидские поэты, которые в XV–XVI веках писали поэмы полностью в персидской метрике и в персидской óбразности, но на еврейский сюжет, на сюжет книги Левит или чего-то подобного. Тогда доминирующая персидская культура таким образом влияла и на подданных государства, и вообще на всю культурную сферу распространения персидского языка как языка высокой культуры.

Фёдор Лукьянов: Это ещё раз напоминает нам о том, что на историю надо смотреть комплексно, а не вырывать отдельные эпизоды.

Максим Алонцев: Иранист, доцент Института классического Востока и античности Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ.

Источник: globalaffairs.ru