За что Сталин закрыл Комакадемию как закончилась мрачная страница отечественной науки.

В ноябре 1935 года была ликвидирована прелюбопытнейшая научная структура - Коммунистическая академия. Прелюбопытнейшая в том числе и потому, что деятельность ее проливает свет на многое, происходящее у нас сегодня.

Каждому знакома Академия наук – старейший институт нашего общества. Она была учреждена указом Петра I, пожелавшего иметь в империи исследовательскую цитадель по самым различным отраслям знания. Импульс становлению академии дали известные и не очень европейские ученые, специально приглашенные в страну.

Но затем в ее стенах воспитываются русские учёные, чьи труды прославили Отечество (хрестоматийный пример – Михаил Васильевич Ломоносов). Именно их усилиями академия превратилась в признанный центр не только российской, но и мировой науки.

Однако ее позиции были серьезно поколеблены свершившейся в 1917 году революцией. Большевистский истеблишмент, жаждавший разделаться с «проклятым наследием» старого мира, решил оттеснить Российскую академию на второстепенные роли. Для этого партийная интеллигенция инициировала создание альтернативной структуры под названием Коммунистическая академия, чей расцвет пришелся на 20-е годы.

Позабытая ныне, организация задумана в 1918 году в ходе работы комиссии по подготовке первой российской конституции. Огромную роль в ее пестовании (еще под названием Социалистическая академия) сыграли М.А. Рейснер (профессор левых взглядов, возглавлявший политуправление Балтийского флота), Д.Б. Рязанов-Гольденбах (ветеран революционного движения, страстный почитатель Маркса), и главный партийный историк М.Н. Покровский. Сначала ее планировали запустить в качестве учебного заведения – в противовес Московскому университету. Однако в 1923 году переориентируют на сугубо научную работу, именуя уже Коммунистической академией. Под ее эгидой учреждаются институты: мирового хозяйства и политики, советского права, а также общество историков-марксистов, статистиков, аграрников и т.д. Создается специальное отделение естественных и точных наук с физико-математической, биологической и психоневрологической секцией.

Ответ на вопрос, чем Комакадемия должна отличаться от своей старшей соперницы – Академии наук, формулировался предельно четко: тем, чем Советская власть отличается от Америки, Франции и Англии. Главное преимущество руководство КА видело в опоре на наследие основоположников марксизма, в изживании подлинного академического духа. Ее многообразная деятельность нацеливались на «оплодотворение» знаний марксистской методологией. Результаты трудов Комакадемии планировалось презентовать в новом энциклопедическом словаре, призванном заменить прежние безнадежно «устаревшие» издания, включая популярный Гранат. Новый словарь (20–25 томов) базировался строго на материалистическом мировоззрении и предназначался не студентам, т.е. людям с определенной образовательной подготовкой, а партийно-советским функционерам, имевшим «большой общественный опыт, великолепно разбирающихся в вопросах общественности». Большевистские ученые предрекали Коммунистической академии – своему детищу – светлое будущее. Партийные лидеры первого ряда требовали воспринимать ее в качестве основной, ведущей, а не второстепенной.

Как этот большевистский центр осваивал передовые научные рубежи, можно проиллюстрировать на примере истории.

В этой дисциплине в 20-е годы безраздельно господствовала школа М.Н. Покровского. Ее формирование как раз и происходило в недрах Коммунистической академии. «Визитной карточкой» исторической концепции Покровского стало стойкое неприятие всего, что касалось России и, прежде всего, ее прошлого – отсталого и дикого. То есть, образ нашего Отечества прочно ассоциировался с самыми негативными варварскими чертами. Большевистские идеологи даже ставили под сомнение само слово «русский». В частности, они предрекали полное забвение терминов «русский» и «великорусский», от которых веяло контрреволюционностью. Вместо этого считалось правильным говорить о проживающих в России различных народах. Эта установка проводилась на всех крупных (не только партийно-советских) мероприятиях того периода. Например, краеведческий съезд 1927 года приветствовал сбор сведений о культуре и быте различных национальностей страны. И когда один из участников призвал не забывать в этом отношении и о русских, его подвергли форменной обструкции.

Такое отношение к русскому подкреплялось историческими изысканиями, проводимыми Комакадемией. Они обосновывали мысль: русское прошлое представляет собой непрерывную череду грабежей и захватов других народностей. Изначальной родиной так называемых великороссов объявлялась небольшая территория между Окой и Верхней Волгой, где ныне расположена Московская промышленная область. Из этого района распространялась экспансия проживавших там воинственных сил. Причем осуществлять завоевательную политику в западном направлении им было затруднительно, поскольку на пути оказывались намного более культурные и развитые литовцы, поляки, немцы, шведы и т.д.; войны с ними не приносили ничего, кроме неудач. А вот на Востоке жили более слабые соседи; их беспощадное «искоренение» и стало целью московские владык. К концу XVII века удалось подчинить множество земель – русские отряды добрались аж до Тихого океана. В итоге эту огромную территорию и стали называть «Россией», а населявшим ее разнообразным народам было приказано именоваться «русскими», хотя подавляющее большинство не понимало ни одного слова из того языка, на котором говорили в Москве. Отсюда следовал вывод: «русский» означает не национальность, а лишь «подданство» по отношению к русскому царю! Вот, например, все крепостные крестьяне графов Шереметьевых назывались «шереметьевскими», так и все подданные русских царей считались «русскими».

Большевистская пропаганда двадцатых годов с явным удовольствием эксплуатировала образ России – «тюрьмы народов». Как «авторитетно» утверждалось, Великороссия построена на костях «инородцев», и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великороссов течет 80% их крови. Разумеется, порабощенные народные массы всеми способами пытались сбросить гнет царя и помещика. Поэтому русская история соткана из череды конфликтов и восстаний – до середины XIX века крестьянских, а потом рабочих – с ярко выраженной национальной составляющей. Определение «тюрьма народов» распространялось не только на Российскую империю под скипетром династии Романовых, но и к древнему Московскому княжеству. Его столица – признанный центр притяжения земель – воспринималась не иначе, как «укрепленной факторией в финской стране», то есть, по сути, типично колонизаторским городом, который возник на землях, густо заселенных еще в доисторические времена. То же самое говорили и еще об одном великорусском центре – Нижнем Новгороде, в начале XVII столетия (в Смутное время) сыгравшем судьбоносную роль в истории страны. Само название новой русской пограничной крепости свидетельствует о том, какое значение придавали ей завоеватели. С опорой на новейшие археологические данные утверждалось, что этот город не заложен, как считалось, в 1221 году, а возник на месте существовавшего «инородческого» поселения, разграбленного и разоренного русскими лет за пятьдесят до этого. Причем это было не просто поселение, а столица мордвы – народа, ставшего в ту историческую эпоху основной жертвой русских захватчиков. Так что это ни в коем случае нельзя было считать заселением пустых земель, «где там и сям бродили дикие охотники»; напротив, перед нами – «изнасилование и угнетение» довольно густо населенной земледельческой страны, чья материальная культура мало уступала русской культуре. Поселенцы превосходили местное население лишь в военном отношении – лучшем вооружении и боевой организованности.

В свете «передовой» исторической мысли 1920-х годов никогда не были «Русью» и такие центры, как Новгород и Владимир. Да и Московское государство XVI–ХVII веков не считалось национальным образованием великороссов. Помимо остатков финских племен, порабощенных ранее, оно вобрало в себя завоеванных татар, башкир, чувашей; тогда же произошло покорение мелких северных народностей, началось присоединение Сибири. В имперский период эта политика проводилась еще настойчивее. При Екатерине II и Александре I поделена Польша, в состав России вошли Привислинские губернии и Финляндия, было закрепощено Закавказье и т.д. Таким образом, русские всегда прикрывались разговорами о благотворном влиянии на соседние земли, хотя на деле «собирали то, что лежало в чужих карманах». Как заявил мэтр Коммунистической академии Покровский на первой Всесоюзной конференции историков-марксистов: «В прошлом мы, русские… величайшие грабители, каких можно себе представить». Не меньше самого этого заявления поражает то, что, как не преминул напомнить Покровский, он сам по рождению является великороссом – «самым чистокровным, какой только может быть».

Насаждение большевистского доктринерства неизбежно вело к нагнетанию настоящей истерии вокруг столпов российской исторической науки. Обструкции подверглись труды Н.П. Карамзина, в которых проводилась мысль о спасительности самодержавия для Российского государства. Богатейшее творчество С.М. Соловьева использовалось главным образом для того, чтобы показать: помещики, купцы, церковь и власть ведут совместную борьбу с революционными устремлениями народных масс, ненавидящих своих угнетателей. Под сомнение ставилась и научная состоятельность В.О. Ключевского: его признавали лишь узким специалистом по истории Московского государства, начиная со второй половины XVI века. Особенную же неприязнь советских ученых вызывали здравствующие представители русской исторической школы, полагавшие, что одним из факторов возвышения Москвы было именно национальное самосознание. В вину им ставилось чрезмерное увлечение великороссами и пренебрежение к многочисленным малым народностям: вместо того, чтобы показывать их заслуги перед российской историей представители старой школы ограничивались констатацией вхождения различных народов и тех или иных территорий в состав России. Одного из видных русских специалистов, С.Ф. Платонова, обвиняли в том, что он выступает в роли неприкрытого апологета великодержавных идей.

Обильные потоки грязи на наше прошлое стали ослабевать с начала 30-х годов. Это совпало с ослаблением позиций Коммунистической академии, в стенах которой вынашивались и пропагандировались исторические концепции, изложенные выше. Сталин не испытывал ни малейшей потребности в подобных изысканиях.

В ноябре 1935 года на повестку дня политбюро ЦК ВКП (б) был вынесен вопрос о ее ликвидации и присоединении к большой академии. Мрачная страница отечественной науки завершилась.

Доктор исторических наук Александр Пыжиков

Первоисточник.