Неформат по воскресеньям - рассказ ТАТО

Выехали Юра и Вася около девяти вечера.
Надо было бежать, лететь, но конец работы только в восемь. А ещё собраться в дорогу, плотно поужинать...
И минуты тикают.
Пятьсот километров до границы пронеслись в один миг и без единой ментовской остановки.
Впереди ждали еще по шесть сотен Белоруссии и Украины.
Усталость после напряженного дня пока не сильно чувствовалась. Да и Вася все говорил-говорил, пытаясь не допустить «отключки» брата.
При пересечении границы даже не останавливались - страны в Таможенном союзе.
Скоро у дороги тускло забелели странноватые надписи: Бобр, Бабруйск, Стоубцы, Слоним.  Белая Россия.
А ещё через полчаса во всю мочь запищал детектор ментовских радаров на лобовом стекле. Если же перед вами нет других машин, «спалили» именно вас.
Вот и светящиеся палки, люди в форме на обочине.
Пошатываясь, зябко поёживаясь, братья вышли из машины.
Окружающий мир казался инопланетным. Странно блестел асфальт в тусклом свете подфарников, обочина была пугающей пропастью. Тусклое небо без звёзд давило, струясь какой-то нереальной дымкой.
Минута, и один гаишник при свете фонарика уже раскладывал на капоте документы. Второй держал короткоствольный «Калашников», насторожено всматриваясь в лица нарушителей.
- Ребята, мы на похороны папы.

                                               *               *               *

Прощаясь перед дорогой, Юра поцеловал жену во вздрагивающие, напряжённые губы:
- Скажы мами, мы постараемося.
И Леся позвонила.
А пока вызывала, всё представляла усталого мужа за рулём, и эти бесчисленные километры, каждый из которых может стать для него последним.
Всегда считала, что нельзя показывать Юре свои чувства - на шею сядет.
А он всегда жутко ревновал молодую и красивую, черноглазую жену, мучился, любит ли его хоть немного.
Свекрови же сомневаться положено по статусу.
Теперь в разговоре с ней Леся не смогла сдержать рыданий:
- Боже, така дорога, а Юра не спав ни мынутки!
И та, сама едва живая – мужа только что обмыли, одели, положили в гроб – какой-то частицей заиндевевшего сознания вдруг порадовалась:
«Оказывается, невестка любит сына!»
Но об этом мама расскажет Юре позже…

                                      *                    *                    *

Андрей Васильевич, тато, всегда был нездоров. Если не болел желудок, прихватывало сердце, если не мучил пищевод, прыгало давление…
Улыбался он лишь на старых фотографиях - молодой, счастливый, с юной женой и недавно родившимся сыном.
Как часто мечтал Юра, что тато и сейчас улыбнется, большой ладонью прижмет его к себе, подкинет вверх, еще...
Нет, об этом можно было только мечтать.
Чаще всего Юра получал крик и ремень.

…Вложив маленькому Васе в ползунки пелёнку побольше, мама укладывает его в коляску и отправляет с Юрой на улицу:
- Часа через два прывезеш покормыты.
Напротив дома фундамент старого ЛазОрки. Сильно выщербленный временем и непогодой, он словно после артобстрела; с перекрытием над половиной фундамента, здорово напоминает военный бункер.
У ребят уже закончились долгие споры, кому на этот раз быть нашими, а кому фашистами.
Начинается воинская операция.
Советская пехота залегла в развалинах Брестской крепости и ожесточённо обороняется.
Фашисты с криками: «Фойер!» и «Сдавайса, русише швайн!» со всех сторон лезут на приступ.
«Тра-та-та-та!» - строчит пулемёт Максим, «Ба-бах!» - взрываются гранаты.
И только Юра болтается на улице перед фундаментом. Возит коляску туда-сюда под пролетающими снарядами и завистливо поглядывает на игру.
Вот если бы Вася уснул!
Для этого только надо – полчаса, чуть больше – его равномерно  укачивать. А потом коляску ближе к задней стене дома МАркушки, автомат наперевес и в атаку!
Но Вася начинает возиться под одеяльцем, сучит ножками, обидчиво скривив губки. Ещё секунда, и заплачет, перекрывая грохот боя.
Юра в панике цепляется за ручку, раскачивает сильнее, ещё...
Под переднее колесо коляски попадает камень, и при энергичном качке оно подворачивается.
Словно рыбка из аквариума, Вася выплёскивается в окружающий мир.
Похоже, он начинает кричать ещё в полёте.
И ка-а-к же он голосит!
Юра в ужасе.
Он подхватывает Васю с земли, прижимает к себе, пытается укачивать его руками, укладывает в коляску… Но тот только орёт и орёт, словно пожарная сирена.
На улицу выбегает соседка МАркушка.  Вылетает и мама, услышав младшенького даже сквозь закрытые окна гостиной.
Появляется тато, с хмурым лицом и резкими складками на лбу. Берёт Юру за ухо и отводит на другую сторону дома, к летней кухне. И к старому ремню с бойскаутовским трехлистинком…

Или, ещё игра. Как пенальти в большом футболе, но на разные ворота, забивать голы по очереди.
Играют лОптой – как футбольный мяч, только резиновая.
Можно поставить ворота из камешков вдоль улицы, но лОпта далеко улетать будет.
Проще играть через улицу, от одного соседского двора до другого.
Правда, нередко лОпта с размаху лупит о железо ворот.
Тогда сосед выскакивает из дома и начинает ругаться. А если поймает резиновый снаряд, с остервенением пробивает его кухонным ножом.
Иногда лОпта попадает в проезжающий велосипед, в уток, гусей, корову…
А случится - под колесо автомобиля, после чего она с громким «Пук!», как и после ножа соседа,  лопается.
И тогда снова надо идти искать в сарае, на чердаке, или ещё где, старую, смятую лОпту.
Или - собирать копеечку до копеечки и покупать новую.

Юра и Иван Фанта играют "На ворота".
Юра расстреливает браму КостюкОв, Фанта в прыжке пытается поймать лопту и не разбудить хозяина.
Затем Иван лупит по воротам соседа напротив, и уже Юра в роли вратаря.
Счёт получается более-менее ровный.
Несколько раз забор  неслабо так гремит и с одной, и с другой стороны, но хозяева пока на улицу не вылетают. ЛОпта ещё целая, ни один велосипед, ни один гусь тоже не подбит.
Откуда-то берётся соседский Миша, года на два моложе ребят.
Он бегает от Юры до Ивана и обратно, то и дело подтягивая длинные штаны на лямках и канюча:
- Я тоже хОчу играты!
Юре надоедает это нитьё, он разбегается и сдуру пробивает по нему, как при одиннадцатиметровом.
Но Миша вдруг уворачивается, выставив локоть.
И… лопта влетает прямо в окно соседа.
Звон стекла, истошный крик КостЮчки:
- А чорт бы вас побрав из засранцями!
Об этой лОпте можно навсегда забыть, а очередное свидание со старым ремнём уже через несколько минут.

И снова нещадно выпоротый Юра убегает на чердак или прячется в огороде.
Тато переживает не менее болезненно.
Его спина опять кажется  придавленной чем-то тяжелым, снова он надолго запирается в своей комнате.

Однако, изредка…
Тато делает табуретку.
Он уже подобрал бруски разного сечения и начинает размечать детали.
Юра робко подходит, становится поодаль, затем ближе, ещё ближе.
Сейчас тато спокоен, морщины на лбу почти незаметны.
Он подает сыну лучковую пилу, становится сбоку:
- Так, спукуйно, без нажыма, впэред-назад...
Постепенно они начинают разговаривать – о школе, о ребятах, о жизни...
Или, Юра рисует.
Тато подходит. Молча смотрит, стоит за спиной.
С малых лет показывал он сыну, как правильно выбирать натуру, как держать кисть и карандаш, как наносить светотени в рисунке, на лист большого, шершавого 12-го формата.
Иногда тато пальцем указывает на сомнительное место. Без единого слова – поймёт ли Юра, в чём проблема?

                                           *                *                *

Машина продолжает лететь, и продолжает тикать хронометр в голове - минуты-километры-минуты-километры...
Сыновья продолжают вспоминать отца.
Вася:
- Я всэ думаю, як бы то было, будь тато здоровым…
- Ты же знайеш, що розказувалы стрый Богдан и тютка Василина, що ся стало з братом Иваном.
И в очередной раз история встанет перед глазами братьев, словно сами были свидетелями...

В разрушенном блиндаже хулиганистый и непослушный Андрей, вместе с соседскими ребятами, нашёл осколочные патроны от крупнокалиберного пулемета.
Трещали ветки в сухом горячем воздухе, пламя под ярким солнцем было почти невидимо.
Большие патроны с хищными серыми головками, скорее, маленькие снаряды, нырнули в самую середину костра, в искрящие угли.
С криком: «Ложись!» ребята попадали на землю.
А в это время старший брат Андрея Иван, с полотенцем на голой  груди, шел по тропинке мимо костра на речку.
Топорщились надо лбом, над накоротко стриженым затылком крепкие каштановые волосы, большие карие глаза были весело и широко раскрыты - весь в маму Марию, Иван был самым красивым из детей, которых в семье было пятеро.
Парень словно радовался свежести близкой реки, и солнцу, и своей молодости. Только закончилась страшная война, впереди была огромная жизнь...
Срывающимися голосами ребята закричали с земли:
”Падай!”
И в этот момент начали рваться патроны.
Иван был не так близко к костру, и, когда взорвался последний, уже казалось, что все обошлось.
Как вдруг он схватился рукой за шею, упал, засучил ногами, во все стороны из-под ладони хлестанула кровь.
Истошно кричали дети; весь в крови брата, Андрей обнимал его, вмиг ослабевшего, рыдал, а у того уже туманились глаза...
Только один, один маленький осколок попал в него, но он рассёк сонную артерию.
Иван истёк кровью, умер на руках у Андрея.
...С того момента Андрей забыл, что значит быть здоровым.

                                        *                *             *

Гаишники переглянулись, отдали бумаги:
- Отца? Езжайте. Осторожнее только. Пост под Минском.

Словно бесконечная простыня из бесконечного мотка, дорога всё разматывается вперёд, вылетая из темноты в свете фар.
Всё тяжелее давить на газ, всё ослепительнее свет встречных машин, всё оглушительней рёв их двигателей.
На выезде из Белоруссии, возле Кобрына, черные точки в глазах Юры почти закрыли видимое.
Свернул на обочину.
Скоро Вася посапывал. Только Юра, проваливаясь в сон, все ещё вздрагивал.
Казалось, что всё летит и  летит в ночи, и руль, словно тяжеленный чугунный люк...

Проснулись от холода, лишь начало светать.
Но это уже конец октября - до шестнадцати ноль-ноль в родном Буштино шесть часов.
И ещё почти семьсот километров.
Успеть к назначенному времени похоже, никак не получится.
Погнали.
Граница и таможни, белорусско-украинская и украинско-белорусская:
- Ребята, мы пустые, похороны отца через пять часов, это аж возле Румынии, побыстрее бы…
На ходу что-то перекусывали, Юра запивал кофе из термоса или энергетиком.
«Примера» послушно глотала километры, мотор ненавязчиво урчал. Можно было лишь благодарить себя за своевременные техосмотры.
Скорость же...
Вряд ли Юра смог бы ехать хоть чуть-чуть быстрее.

                                                *                 *               *

Не один ещё раз будет обижаться старший сын на отца.
Но после рассказа стрыя и тютки - брата и сестры отца - о гибели Ивана эти обиды стали уже не такими сильными.  Только пока саднило ухо, горела кожа головы под волосами или задница после ремня.
Еще большее понимание пришло с возрастом.
Как   деды-прадеды, тато с детства привык считать, что без ремня не обойтись.  За строгостью, даже грубостью  прятал он ранимую душу и любовь к сыновьям и жене.
А ещё вспомнилось, что тато сломя голову убегает в свою комнату, когда мама режет курицу, когда забивают свинью...
И что Юра от одного вида крови уплывает в обморок.
Неужели шок отца был настолько сильным, что перешел в гены, передался и сыну?
Став взрослым, Юра прочувствовал всё изнутри.
Увы, в нем воспроизвелось не только  умение рисовать и непробиваемая настойчивость тата.
Помимо боязни вида крови, в наследство получил сын и излишнюю чувствительность, и раздражительность...
И то жуткое состояние души, когда тебя вдруг заливает бешенством. Твою волю будто украли, ты словно зомби, получивший жестокую программу; в страхе кричит, рыдает внутри страшного себя маленький Юра из детства.
С юности мучил его вопрос о свободе воли.
Однако… есть ли эта свобода?
На крепкой веревке ведет нас по жизни прошлое. Можно что-то учитывать, что-то компенсировать, но...
Выбрать другой путь не дано никому.

Весь последний год тато просидел дома со своими больными, распухшими ногами. Как грустно пошутил он однажды на невольное восклицание младшего сына, Васи:
- Ой, тату, як вы изхудалы!
- Ничого! Зато ногы поправылыся!
Но когда дошло дело до крыши Юриного дома...
Горбясь и приволакивая ступни, превозмогая тягучую, ноющую боль в голенях, тато с трудом вышел из своей комнаты во двор.
Рабочее место - два длинных железных рельса на двух столах.
Полмесяца, с утра и до вечера, день за днём он помогал сыну, на пару с ним громыхая на всю улицу киянкой по алюминиевым листам.
Изредка присаживался рядом, когда боль валила с ног, и опять поднимался.
Десятки и десятки полос…
После - работа на крыше.
Всю неделю с утра, подпираясь деревянной палкой, тато медленно отправлялся за три километра в тяжёлый путь.
Нужно было помочь сыну закрыть так медленно растущие стены, не один год мокнущие под дождём и снегом.  Нужно было подсказать снизу, с земли, как закрепить полосы на крыше, на обрешётке.
А когда тато пошёл менять на одной из многочисленных дверей дома Юры сломанный замок?
Намучился с ним почти до вечера, жутко устал и, возвращаясь, свалился на долине.
Если бы не сосед, ехавший мимо на телеге, ещё тогда всё могло закончиться. Прожил бы тато почти на десять лет меньше.
А когда занимался газовой трубой для дома Юры?
Смолил её целый день, сильно переработал…
Вечером его разобьёт инсульт.
Из которого тато так до конца и не выйдет...

Нечасто в последние годы бывал Юра в родных краях.
Когда это случалось, старался больше разговаривать с родителями. Советовался по стройке, которой не видно конца, по работе и учебе, рассказывал об очередных планах...
Неважно, о чем говорить, само общение здесь важнее слов. Друг напротив друга, внимательные глаза тата, так похожие на глаза сына; разговор в полутемной комнате, тихий, словно ручей из полонины, текущий с камешка на камешек…

                                          *                *                    *

...Только неделю как мама похоронила бабушку Оксану.
Мама, как она там, скоро ли придёт в себя?
И вдруг новое сообщение – тато при смерти.
С самого утра Юра и сам был словно неживой. Звонил домой каждые час–полтора.
После обеда появилась надежда, что все обойдется. Выписали уколы, капельница.
Но, уже под вечер…
Умер!
Похороны не на третий день, как обычно, а завтра, после обеда - приезд детей мама попыталась сделать невозможным. Решила за Юру и Васю - лишняя травма, лишние расходы детям…
По многолетней привычке, не советуясь, ставила перед фактом. Отец был невероятно упрямым, с ним по-другому было нельзя.
Вопрос для сыновей, ехать или нет, не стоял.

                                         *                  *                 *

Вот уже и Львов, объездная, и по-прежнему максимальная скорость.
Впереди «Газ пятьдесят второй».
Конечно же, поворотник на обгон, вылет на встречку, машины почти вровень, «Т-образный» перекресток рядом.
И вдруг, в последнюю долю секунды…
Не включая сигнала, «Газон» поворачивает налево.
– К-а-з-з-лина!
Вася охнул в полный голос, Юра, с вытаращенными глазами, руль круто влево, по самой по обочине.
Перекресток уже позади, дальше, дальше…
Спаслись чудом.
Эх, если времени чуть больше - вытащили бы шофера из кабины и таких вломали…

Город Стрый, где большая развилка – на Ивано-Франковск, на Долину, на Мижгирье.
Им на Мукачево, на Ужгород, через перевал.

Октябрьская пора - жёлтые, и красные, и ещё зелёные листья - дуба, и бука, и граба, и клёна, и лип, и осин. На фоне смерек, их хвоиных шубок, тёмно-зелёных, и почти синих, там, вдали.
Островерхие грушеподобные копны сена возле редких хыж, тоже островерхих, под тёмными деревянными крышами; мосты и газопроводы через быстрые реки, несущиеся сквозь, несущиеся мимо страшных валунов.
Потрясающие горные виды, хоть в любом месте мольберт раскладывай.
Но разве до этого сейчас?! 
Всё мелькавшее за стеклом лишь бесстрастно фиксируется угнетённым сознанием.
Уже в Мукачеве позвонили с сотового:
- ПочЕкайте мало, мы вже туй.
Стрый Богдан на трубке:
- Хлопци, без вас ни понЭсеме. Осторожнинько.

Примчались в шестнадцать с небольшим.
Море народу на улице, во дворе и в доме.
Открытый гроб, и восковое, наконец-то спокойное лицо. Такое родное и в то же время с трудом узнаваемое, совсем чужое...
Мама в бесконечных хлопотах, помогавших хоть немного отвлечься. Но то и дело застывала на месте. Давно уже выплаканные, казалось, слезы никак не заканчивались.
Вася надулся, Юре все время заливало глаза.
При прощании обнял и поцеловал в щёку, громкий шёпот отовсюду:
- В чоло! В чоло!
Кладбище, свежевырытая земля…
Медленно спустили гроб на верёвках; увидев его внизу глубоченной ямы, едва не завыл на весь погост.

                                             *                  *                 *

Есть одна песня, сейчас особая для Юры – «Помолимся за родителей». Всегда она на рабочем столе его компьютера.
И каждый раз, когда включает её, когда слышит слова «...живых и уже небожителей», сразу выступают слёзы.
Боль со временем не всегда становится легче.

Хыжа – дом, по-русински.