Осеннее построение и Любовь. Шутка-зарисовка.

Лесной глашатай зычно проорал:

- Всем на построение!

Для встречи Осени то-овьсь!

Все вздрогнули. Неужели? Вроде ещё не время, как-то не сильно похоже...

Да и резко уж очень. Долгие-долгие дни все разомлевали от страшной жары и даже ночь не спасала от удушливой суши, су-ши-ши-ши, шуршали сухие травы под ножками и лапками бежавших на торжественное построение.

Нет, конечно, первыми поспели шустрики.

Любимицы вновь прибывающего начальства.

Рыженькие белки. С возмущённым пошипыванием и разкими фырками помчались они по стволам дубов, на ходу не забывая играть в горелки друг с другом. Растекаясь-распластываясь "по древу" они становились то- видимы, то - невидимы, только сыпали кору вниз , на неторопливо семенящих ёжиков.

Ёжики были неповоротливы и довольно упитанны. Кузнечиков и прочей мелкоты было  хоть отбавляй, Лето постаралось. Да и ужиков мелких народилось немало. 

Жабки задумались о сезоне спячки и уже приглядывали  мягкие песчаные курганчики, чтобы устроить себе спальню на время анабиоза.

Там, в толще песка, они будут спать без снов, почти без дыхания, собрав лапки, свернувшись в плотный шарик, чтобы выйти на верх только в будущем году по теплу и в прекрасную погоду...

И ящерицы шныряли меж сухих стеблей.

А что им, ящерицам, им чем жарче, тем и милее, не то, что птицам.

Птицы. Вот кому тяжело дались летние денёчки без единого дождя, когда надо выводить молодняк, кормить его, а воды нет, а в выцветшем безжалостном небе под палящим солнцем висят ястребки и соколки...

Ласточки в синеве радостно чертили приветствие Осени над торжественной лесной линейкой, построенной по случаю прибытия нового начальства.

На сосне, на отведённом ей месте застыла прекрасная дама, чуть склонив набок маленькую изящную головку, скромно прижав к груди весьма даже не маленькие и довольно страшные лапки , оканчивающиеся крючьями. Её макияж приводил соседей по парадному строю в ... сердечный трепет. Ярко алый ротик наводил на размышления о бренности всего сущного, всего, кроме этой прекрасной незнакомки.

Она покосилась на ближайшего соседа справа, бравого молодца - большого зелёного кузнечика с гренадёрскими усищами, лихо закинутыми за плечи.

- Синния, - представилась она, не дожидаясь его вопроса.

- Вдова, - и скромно потупилась, явно напрашиваясь на утешения и более тесное знакомство. Сосед-кузнечик был не меньше её размерами, но по-мужски плотного сложения и вообще, кавалер хоть куда.

- Быстролёт, - представился сосед и, зачарованно глядя прямо в оленьи глаза прекрасной Синнии, продвинулся к ней поближе.

- Простите за вопрос, а как это с Вами произошло?

- Что произошло? - тягуче с расстановкой спросила Синния.

- Ну, - кузнечик смутился, - Это... то, что Вы - вдова? Мерзавец козодой, да? За ними такое водится... Страшные твари...

- О, - маленький ротик Синнии округлился , а в глазах появилось загнанное выражение. Она нервно скрестила лапки на груди ещё сильнее и в неизбывном горе склонила ангельскую головку.

- Это произошло ..., - она замялась, подбирая слова, - произошло так... драматично.

Нужное слово было найдено. Кузнечик в сочувствии придвинулся ещё ближе.

- Травнис наконец решился и открыл мне своё сердце. Я, конечно, отвечала согласием.

Она помедлила и продолжила, не поднимая глаз на заинтригованного соседа:

- И была свадьба... И экстаз любви! Мы слились воедино, как земля и небо на горизонте... И был свадебный пир... И он погиб! Погиб! Мой Травнис! Я его обожала!

В смятении чувств Быстролёт хотел утешить прекрасную страдалицу и уже потянулся усиком, чтобы ободряюще похлопать прекрасную Синнию по спинке, где так изящно были свёрнуты её крылья...

Дальнейшее произошло с немыслимой быстротой.

Синния не глядя на очарованного кавалера быстро "выстрелила" вперёд лапки и её крюки впились в спину и плечо кузнечика.

В следующую секунду галантный кавалер был взят на абордаж и прочно пришвартован к прекрасной даме, а та вдруг раскрыла накрашенный бутончик ротика, который неожиданно оказался немыслимых размеров...

Дальнейшее гусеница, сидевшая в шеренге чуть дальше незадачливого кавалера, могла бы описать словами человеческого поэта и знатока женского сердца ...

"...И слышался голос Тамары:

Он весь был желанье и страсть,

В нем были всесильные жары,

Была непонятная власть. На голос невидимой пери

Шел воин, купец и пастух;

Пред ним отворялися двери,

Встречал его мрачный евнух. На мягкой пуховой постели,

В парчу и жемчуг убрана,

Ждала она гостя… Шипели

Пред нею два кубка вина. Сплетались горячие руки,

Уста прилипали к устам,

И странные, дикие звуки

Всю ночь раздавалися там: Как будто в ту башню пустую

Сто юношей пылких и жен

Сошлися на свадьбу ночную,

На тризну больших похорон. Но только что утра сиянье

Кидало свой луч по горам,

Мгновенно и мрак и молчанье

Опять воцарялися там. Лишь Терек в теснине Дарьяла,

Гремя, нарушал тишину,

Волна на волну набегала,

Волна погоняла волну. И с плачем безгласное тело

Спешили они унести;

В окне тогда что-то белело,

Звучало оттуда: прости. И было так нежно прощанье,

Так сладко тот голос звучал,

Как будто восторги свиданья

И ласки любви обещал."                (Михаил Лермонтов. Царица Тамара)

Но гусеничка поэзией не интересовалась. Это потом, на следующее лето, когда она из куколки станет Бабочкой, может тогда бархат "с живым сияньем" её немыслимо прекрасных крыльев-опахал и будет танцевать в солнечных лучах под музыку поэзии, разлитой в любовной неге Весны...

Но пока гусеничка съёжилась от ужаса и вида Синнии, самки богомола, смакующей своего, уже потерявшего голову, галантного соседа.

Маленькими кусочками, медленно, Синния поглощала внезапно вспыхнувшую страсть и плоть Быстролёта.

В перерывах между по-дамски деликатными откусываниями от Быстролёта она поясняла:

- Травнис, конечно, знал, что свадьбы ему не пережить, но страсть его была сильна, сильнее его воли к жизни. И ещё он знал, что для наших будущих детей я должна хорошо питаться.

Мимолётом Синния взглянула на свой округлившийся яйцеклад, уже напоминавший толстый стручок .

- Это было восхитительно, таять в его объятиях, одновременно, повернув голову назад, слиться с ним в страстном поцелуе, перешедшем... в очаровательный и сытный завтрак в постели... Ну Вы теперь понимаете, -

обратилась она к тому, что ещё оставалось от её пылкого кавалера.

Гусеничка более не могла этого выносить и отвернулась...

- Ну почему, почему одним всё, а другим... - завистливо прошептала она себе под нос: - Вот что значит красота!

И гусеничка дала себе наикрепчайшую клятву превратиться из кургузой и страшненькой куколки непременно вот в такую даму-вамп, ради которой завидные кавалеры с готовностью теряют головы... в прямом смысле.

Бедная, она не знала, что из её куколки вылупится на следующий год простенькая капустница, не способная вскружить ничью голову... Но это будет уж потом, а пока ...

- К торжественной встрече Осени стоять смирно! Песню за-пе-вай! - прокричал леший- лесной глашатай.

Всё замерло. Впервые в лес опустилась тишина. Ни звука, ни шелеста, ни скрипа...

Вдруг с небес грустно и потусторонне зазвучали клики. Это первый журавлиный клин понёсся над выстроенным полным парадом лесом, как предвестник грусти, дождливых холодов, бескормицы и ужасов поздней осени и зимы...

А за клином, прямо над лесом, замершим "во-фрунт", состоялась встреча двух сестёр Лета и Осени. Той самой встречи с передачей эстафеты и полномочий, с поцелуями и слезами краткой встречи-расставания, с быстрыми, как по мановению волшебной палочки, изменениями жаркой истомы в бодрящий холодок, суши засухи в первые осенние ливни, матовости голубизны жаркого неба в прозрачный осенний хрусталь. С удивительным переходом ленивой неги лета в сверлящее душу беспокойство, "охоту к перемене мест", тягу в дальние-дали .

Это под чарами вновь прибывшей Осени бесчисленные стаи птиц уже готовились к длительным и опасным перелётам в тёплые края, заполняя всю Вселенную тягой вдаль, к лучшему Будущему и Счастью, непременно ожидающему вдали.