Яськина улыбка

Не то проскулила, не то приглушенно рыкнула и, услышав раздавшееся в ответ полузадушенное, сиплое «мяу», посмотрев на хозяев, едва заметно, будто заново учась, вильнула обрубком хвоста…

Яська хандрила... Положит тяжеленную голову на вытянутые лапы, уставится в одну точку и лежит. Час лежит, два… Десять.

Вздохнет грустно, будто всхлипнет, прикроет глаза на минуту и по-новой… Смотрит в никуда, ко всему безучастная.

Лена с Артемом, хозяева Яськины, как только с хандрой этой её не боролись. И разговорами, и объятиями. И даже психолога собачьего вызывали несколько раз.

Когда и он не помог, совсем в крайность бросились - щенка маленького от чужой собаки своей горюющей ротвейлерице принесли.

Только и он не справился. Не заменил Яське собственных, потерянных из-за болезни в первые дни жизни, малышей. Не стал отдушиной.

Хоть и старался, тыкался крошечным мокрым носом в темный поджарый бок. Скулил просительно, плакал. Ползал по смотрящей на него равнодушно собаке, как по неподвижной горе. Барахтался...

А потом, так и не сумев пробудить убитое горем сердце, уехал за пазухой Артема туда, откуда привезли.

А Яська осталась… Срослась почти со своей лежанкой.

На прогулки раньше не меньше полутора часов занимавшие Артем с Леной её теперь на пять минут уговорами выводили.

Наденут ошейник, прицепят поводок и тянут просительно. Яська не сопротивляется, шагает, как кукла механическая. Переступает медленно с лапы на лапу.

А во дворе отойдет от подъезда на пару метров, сделает дела свои и обратно. Ни к парку, где часами бегать любила, ни к площадке собачьей, никуда не хочет.

Только к лежанке своей быстрее, где запах щенков её остался, вернуться. Лечь опять и не двигаться. Вздыхать, горе свое лелея…

Лена по-первости, сразу, как последний Яськин щенок умер, эту лежанку выкинуть хотела. Да только послушная и тихая Яська таким рыком зашлась, что и эту идею пришлось откинуть сразу же.

А других, увы, ни у Лены, ни у Артема больше не было...

И опасливая, пока еще только зарождающаяся мысль о том, что Яська вскорости может тоже уйти, нет-нет, да и мелькала в глазах, смотрящих друг на друга, не находящих выхода из сложившейся ситуации людей…

А за окном, тем временем, в свои права вступала зима.

Прятала под сыплющимся через дырявое небесное решето белым снегом яркие, пестрые, осенние краски. Равняла между собой и зеленые ели, и голые, стыдливо прикрывающиеся облетевшими прутьями-ветками станы берез.

Белила не устающим маляром выкрашенные красной краской парковые скамейки и земляные, усыпанные облетевшей с деревьев желто-бурой листвой, вытоптанные сотнями ног, тропки…

Зиму та, прежняя Яська ждала и любила.

Вылетала из подъезда шальной пулей и с разбега, почти до головы задирая задние лапы, всей своей тяжеленной тушей плюхалась в снежный сугроб.

Фырчала, лаяла, трясла слюнявыми брылями. Улыбалась...

Глупости, что собаки не умеют. Яськину улыбку только слепой не заметить мог: расходилась волнами от лучащихся удовольствием живых глаз прямо к черному застывшему над задранной верхней губой носу и бежала по шоколадной шкуре волнами до беспорядочно виляющего короткого обрубка-хвоста.

Глядя на такое чудо, Артем с Леной сами хохотали, не сдерживаясь. А потом падали рядом, обнимали с двух сторон перемазавшуюся в снегу собаку и счастливо замирали – сохраняли в памяти теплые, полные радости минуты Яськиного счастья.

Но то тогда - в прошлом.

Нынешняя зима для Яськи пришла незаметно. Заменила собой такую же ненужную собаке осень. И ни морозные, выведенные на окне завитушками узоры, ни снежные, похожие на перину сугробы, не заставляли почти уснувшее собачье сердце биться чаще.

К февралю стало совсем худо.

Яська стала отказываться от еды. И с заплаканными глазами Лена, в очередной раз провожая у входной двери ставшего почти родным собачьего доктора, до боли сжимала побелевшие от напряжения кулаки, понимая, что времени почти нет…

И тихо, прикусив губы, сдерживая готовый вырваться из груди отчаянный крик, плакала на плече обнимающего её, хмурого Артема.

Понимала. Прощалась… Но смириться, отпустить… Сил в себе не находила все равно.

Может быть, именно поэтому, пытаясь хоть как-то унять бушующее внутри отчаяние, оставив Артема присматривать за неподвижно лежащей, совсем не поднимающей голову Яськой, не застегивая накинутое на плечи пальто, вечером выскочила на улицу.

В темноту, напитанную холодным, остужающим эмоции звенящим воздухом.

Встала у подъезда, задрав голову к черному, усыпанному россыпью равнодушных звезд небу. Не закричала, нет…

Заскулила, как скулила лишившаяся щенков Яська. Заплакала.

И дождавшись, когда залитые слезами щеки невыносимо защиплет от холода, когда выстуженные, выметенные февральской метелью из души чувства заменятся ледяной, безжизненной пустошью, развернулась, чтобы пойти назад…

Но, сделав пару шагов, замерла.

Присмотрелась. И поняв, что лежащая у подъезда старая, серая половая тряпка, через которую она перешагнула, выбегая на улицу, вовсе не тряпка, все-таки закричала:

- За что?! Ну за что мне все это…??!!!

А через несколько минут уже входила в квартиру, где мерил шагами кухню не находящий себе места Артем.

*****

Приехавший на повторный вызов, сочувствующе покачавший головой врач, согнувшись дугой над застеленным махровым полотенцем столом сосредоточенно хмурился.

Порадовать стоящую за спиной и без того отчаявшуюся, готовящуюся вот-вот потерять любимую собаку пару было откровенно нечем. А теперь еще и это…

Лежащее перед ним на столе полуживое животное, на поверку оказавшееся беспородным, серой масти, молодым котом, состоянием своим действительно напоминало пришедшую в негодность половую тряпку.

Если и были шансы как-то стабилизировать стоящего тремя лапами в могиле зверя, то эфемерность их напоминала готовые порваться от любого прикосновения невесомые, просвечивающие в свете уличного фонаря крылья мотылька.

И не успевшее прозвучать, уже понятное застывшим на кухне людям, единственно правильное, гуманное решение легло на плечи давящей, холодной могильной плитой.

А набранное в прозрачный шприц розовое, предназначенное прекращать мучения, лекарство было ядом, безжалостно останавливающим еще живые, бьющееся сердца...

Но не успела застывшая на кончике поднятой кверху иглы капля скатиться вниз, как в мертвой, полной безнадежности тишине комнаты раздался слабый, едва слышный рык.

И под полными немого изумления и неверия взглядами людей, застывшая в проеме двери, еще утром не встающая с лежанки Яська, на дрожащих, едва удерживающих её лапах медленно проковыляла к столу.

Задышала часто-часто. Покачнулась, и не успел бросившийся поддержать собаку Артем сделать и двух шагов, выровнялась и оттолкнула мордой от края деревянной столешницы растерянного не меньше хозяев, застывшего со шприцом в руке доктора…

А потом как-то неуклюже, тяжело, будто собрав в кучу остатки еще теплящихся в изрядно похудевшем, некогда сильном её теле сил, положила голову на край виднеющегося полотенца, уткнувшись носом в кажущийся совсем неподвижным, серый с мокрыми от расстаявщего в тепле снега разводами кошачий бок.

Не то проскулила, не то снова приглушенно рыкнула и, услышав раздавшееся в ответ полузадушенное, сиплое «мяу», посмотрев на боящихся сделать вдох, наблюдающих за ней хозяев, едва заметно, будто заново учась, вильнула обрубком хвоста…

*****

Укол все-таки сделать пришлось.

Не тот, первый, жизни лишающий. Хороший - противовоспалительный. И капельницу еще. И таблетку.

И взять на работе отпуска по очереди. Потому что и уколам, и капельницам, и таблеткам, прописанным собаке и коту врачом, решившим бороться, поначалу не было видно конца.

Но оживающая на глазах Яська терпела безропотно. А прижатый ею к своему худому, но по-прежнему теплому боку серый, пушистый, названный Компотом кот, если и мяукал жалобно вначале, то тоже вскорости, поняв, что вреда ему не желают, брыкаться и возмущаться перестал...

К лету обоих не узнать было.

Шоколадная Яськина с рыжими подпалинами шкура, как после салона красоты блестела. От перекатывающихся под ней жгутов мышц случайные прохожие к сторонам тротуара жались.

А жившие в одном с Леной и Артемом подъезде парочка мелких хулиганов после направленного на них задумчивого взгляда собаки неожиданно для всех встали на хороший путь.

Компот - то вообще отдельная история. Распушился, раздобрел. Шерсть, раньше серая, неприметная, благородным серебром отливать стала. Такую с половой тряпкой и близко не сравнить. С шелком разве что, да вот еще с гладким, ласкающим ладонь атласом.

Лена с Артемом нарадоваться на обоих не могли.

Вместо старой Яськиной, до дыр затертой лежанки с немного согласия последней новую, большую купили. Желтую, яркую!

На полу у окна она смотрелась теплым домашним солнцем и, кажется, действительно согревала научившиеся заново стучать сердца.

Собака и кот спали на ней вместе. Переплетали в диковинном танце лапы и утыкали друг в друга нежные кожаные носы - привязавшиеся друг к другу, чудом выкарабкавшиеся с того света, ставшие лучшими друзьями, рожденные воевать враги...

И вроде все было хорошо, со всем справились. Сдюжили.

На лапы обоих поставили - не звери, загляденье! Артем как фотографию сделает, на страничку к себе выложит, от восторженных комплиментов спасу нет…

Люди на улице от пары чудной взглядов восхищенных оторвать не могут. Радуйтесь, хозяева!

Но все равно что-то не то. Зудит, царапает… Тревожит.

Лена только спустя месяц поняла - Яська больше не улыбается. Ест, гуляет, команды любые - все на ура. Компота на спине своей катает - все пожалуйста!

А вот улыбки, той самой, что в глубине Яськиных глаз крошечным огоньком зарождалась, больше нет.

И как её, улыбку эту, вернуть, если даже Компот, в котором Яська души своей собачьей не чает, не смог, ни Лена, ни Артем не представляли...

*****

Недомогание Лена почувствовала в парке.

Как -то нахлынуло разом, голова закружилась. И прохладный, осенний, пахнущий прелыми листьями и осыпавшимися с диких яблонек, начинающими подгнивать яблоками воздух резко ударил в нос.

Замутило.

И, схватившись за плечо взволнованно посмотревшего на нее Артема, Лена часто, сквозь сомкнутые зубы, задышала.

Привычно высунувшийся из рюкзака-переноски на груди Артема Компот, разбуженный остановкой, вопросительно мявкнул.

А через минуту, преодолев разделяющие их несколько десятков метров, к остановившейся паре стрелой подлетела запыхавшаяся, с палкой в зубах, Яська.

Села напротив, привычно наклонив голову набок. Рыкнула вопросительно, переглянулась с выглядывающим из рюкзака усатым Компотом и…

- Лен, давай, пожалуйста, прямо завтра в больницу? Мало ли что? - уговаривал не смотрящий на собаку Артем жену провериться, в волнении своем совсем не замечая, как бросившая на Яську взгляд Лена вдруг замерла.

А потом, совсем вогнав в ступор ничего не понимающего Артема, счастливо засмеялась, видя, как расходится волнами от лучащихся удовольствием внимательно смотрящих на её живот живых собачьих глаз прямо к черному застывшему над задранной верхней губой носу знакомая улыбка.

И бежит дальше, вниз, волнами по шоколадной шкуре до беспорядочно виляющего короткого обрубка-хвоста…

- Яська!? - наконец заметил происходящее Артем, - Лена?!

- Артем! Компот! - передразнила мужа девушка и, приобняв за шею, все еще смеясь, наконец ответила:

- Сходим, Артем, в больницу завтра обязательно сходим, я уже догадываюсь, что, а вернее, кто нас там ждет…

ОЛЬГА СУСЛИНА

источник